Голубой бриллиант - Шевцов Иван - Страница 12

Епископ и Иванов улыбнулись по поводу «товарищ владыко». Алексей Петрович поправил:

— Просто «владыка», без «товарища».

— И без господина? — шутя переспросил генерал. Он и «товарища»-то вставил преднамеренно, ради шутки.

— И без господина, — примирительно улыбнулся Иванов.

— Зовите меня Николаем Семеновичем, — сказал епископ, и острый вкрадчивый взгляд его быстро скользнул по композиции. Развел руками: — Прекрасно, слов нет.

И отошел в сторону с деланным показным смущением. А Иванов подмигнул генералу:

— Не искушай монаха.

В зале Иванов быстро накрыл стол для кофе, поставил вазу с печеньем и сливочное масло — недавний еженедельный заказ для ветеранов войны, Якубенко извлек из своего «кейса» бутылку коньяка, епископ как-то стеснительно присоединил к этой более чем скромной трапезе бутылку «Славянской» и банку ветчины, и начался дружеский пир с тостами, разговорами, острыми, откровенными вопросами. Его преосвященство предпочитал «Славянскую», генерал и скульптор баловались коньяком, оба очень сдержанно, осторожно, объясняя, что они свою норму давно исчерпали и теперь иногда позволяют себе «чуть-чуть» ради особого случая. А случай произошел и в самом деле исключительный и давно ожидаемый. К нему, можно сказать, так или иначе — каждый по-своему — готовились все трое. Генерал и епископ знали дуг друга со слов Иванова; обоих Алексей Петрович высоко ценил и любил, по правде — «все уши прожужжал», подогревая их любопытство и желание познакомиться. Да все не было случая. Как вдруг позавчера позвонил Иванову владыка и попросил разрешения встретиться и доставить Алексею Петровичу обещанное. Владыка время от времени по-приятельски снабжал Иванова кой-какой литературой религиозного направления и на этот раз обещал принести ему статью Льва Толстого, мало известную в народе: «Почему христианские народы, и в особенности русский, находятся теперь в бедственном положении?» У генерала же была необходимость побеседовать с архиереем по некоторым вопросам, связанным с теперешним положением в стране, касающимся не столько религии, сколько конкретно церкви. Генералу епископ понравился («компанейский мужик и независимо думающий»). Его преосвященство мысленно оценил генерала: («Не солдафон и патриот»).

— Как вы, владыка, смотрите на все, что творится в стране? — обратился генерал к епископу. — Россия гибнет, ограбили, разворовали и разрушили то, что создавалось таким трудом веками многими поколениями.

— Россия не погибнет, — ответил епископ. — Россия воспрянет. Разве впервой нашему отечеству доходить до последней черты? Вспомните историю. Тысяча шестьсот двенадцатый год. Нашествие поляков, лжедимитрий в Москве. Время это хорошо изобразил писатель Загоскин в своем романе «Юрий Милославский». Вот первые строки романа. Если позволите, я по памяти вам напомню только одно предложение.

Он сделал паузу, прищурил глаза, почему-то прикрыл панагию бородой и, глядя в угол комнаты, начал:

— «Никогда Россия не была в столь бедственном положении, как в начале семнадцатого столетия: внешние враги, внутренние раздоры, смуты бояр, а более всего — совершенное безначалие — все угрожало гибелью земле русской». Разве не то происходит сегодня? — Он уставил вопросительный взгляд в генерала.

— Точно: внутренние раздоры, совершенное безначалие — все сходится, — с некоторым удивлением произнес Якубенко, а епископ продолжал:

— А семнадцатый и последующие годы? Разве не так было? В восемнадцатом году Зинаида Гиппиус опубликовала свое стихотворение «Знайте!». Оно кратенькое, всего несколько строк.

Он читал негромко, без пафоса, как-то уж совсем обыденно, хотя и проникновенно, прочувственно, и, возможно, эти обыденность и проникновенность производили благоприятное впечатление на слушателей, и слова поэта западали в самую душу, вызывали ответные чувства. Иванов видел, как в глазах генерала засверкали искорки не восторга, а чего-то иного, скорее священного гнева. Впрочем, для Алексея Петровича это не было неожиданностью: он знал горячий характер Дмитрия Михеевича, его взрывчатую возбудительность, как знал и его душевное состояние во все эти последние годы смутного времени. Обращаясь к Якубенко и указав глазами на епископа, он даже с некоторым восторгом пояснил:

— Владыка любит поэзию и много стихов знает наизусть.

Но Якубенко пропустил это замечание мимо ушей, как второстепенное в данном случае. Он смотрел на епископа умным пытливым взглядом и спрашивал:

— Говорите, Россия не погибнет? И как там кончается — «близко ее спасение»? Вы верите?

— Что не погибнет? — почему-то переспросил епископ.

— Что не погибнет — я уверен, в этом нет сомнения. А вот что близко ее спасение?

— Это говорила Зинаида Гиппиус, — как бы даже виновато ответил епископ, и глаза его приняли скорбное выражение. Опустив веки, он добавил:

— И как мы теперь знаем, она ошиблась, поскольку спасение России оказалось совсем не близким. — В голосе его прозвучали горькие, грустные ноты.

Якубенко хотел было возразить, что спасение России началось в гражданскую войну, и она не погибла, но сообразил, что такое замечание вызовет несогласие епископа, начнется спор, чего он не желал пока что, до поры до времени.

— Вы говорите о прошлом, а я спрашиваю о настоящем: близко ее спасение? Ваше личное мнение? — продолжал генерал, как бы не желая отходить от поэтической строки.

— В Евангелие от Матфея сказано, что царство Антихриста будет недолгим, три с половиной года. Его сметет великая смута народная, прольется кровь, будут страдания. И придет настоящий Христос. И мир возродится, и будет благоденство, — ответил епископ, сославшись, однако, на священную книгу, как на щит.

— Какие три года? Этот антихрист уже шесть лет разоряет страну, и уже пролилась кровь. А где же тот настоящий Христос, почему он не идет? Или ваш Матвей ошибся в сроках?

Но епископ откровенно проигнорировал последний вопрос генерала, как неуместный и недостойный, продолжая цитировать того же Матфея:

— Ибо восстанет народ на народ и царство на царство: и будут глады, моря, землетрясения по местам… и тогда соблазнятся многие, и друг друга будут предавать и возненавидят друг друга; и многие лжепророки восстанут и прельстят многих; и по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь.

— Пророчество поразительное, — сказал Иванов. — Но его можно отнести и к восемнадцатому году, и к нашему «перестроечному» времени. И тогда, и теперь на русской земле было и есть предостаточно лжепророков — разных троцких и горбачевых.

— Добавь сюда Яковлева и Шеварднадзе, — сказал генерал. — Их просионистская пресса уже объявила пророками. А эти пророки разрушили великую державу. Алчущие власти авантюристы придумали суверенитеты, объявили себя президентами и думают, что каждый в одиночку выберется из трясины, устроенной прорабами и архитекторами перестройки. Не получается. Как вы считаете, Николай Семенович?

— Иисус сказал: всякое царство, разделившее само в себе, опустеет и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит, — ответил епископ.

— Иисус был мудрый и дальновидный товарищ, — сказал генерал. — Но вы, владыко, так и не ответили мне: скоро наступит воскресение России?

— Видите ли, почтенный Дмитрий Михеевич, я не политик и затрудняюсь… Я бы хотел от вас услышать ответ, как от человека военного?

Но генерал уклонился от ответа, видно, сейчас его интересовало нечто другое, и он воспользовался словом епископа «не политик», сказал презрительно и веско: