Назад в юность. Дилогия (СИ) - Сапаров Александр Юрьевич - Страница 48

— И только попробуй таскать своих девок, мигом вылетишь отсюда, а я еще и Ане расскажу, если что.

Мне идея переезда и отдельного проживания очень понравилась. Что греха таить, я думал как раз о том, что мама пыталась категорически запретить.

— Но, мама, у меня ведь вся группа — девчонки, им что, нельзя будет прийти? И Ане сюда тоже нельзя приходить?

— И Ане — в первую очередь. Знаю я тебя, вам еще учиться и учиться, а не детей рожать.

И вот я быстренько собрал свои вещички и был таков. К жизни в одиночку мне не привыкать. Моя вторая жена умерла в девяносто девятом году от инфаркта. Детей у нас не было, и я четырнадцать лет жил один. Еще в Афгане я перенес бруцеллез, как оказалось потом, не полностью вылеченный, что и привело меня к пятидесяти годам к инвалидности из-за множественных поражений суставов. Первое время я пытался бороться, лечился, ходил на массу физиопроцедур, даже ездил в санаторий, что в начале двухтысячных было достаточно затратно. Но толку особо не было. Я махнул на все рукой и просто тупо существовал.

Так что когда я разложил свои вещи, которых было совсем немного, и сел на кровать у стены, то чувствовал себя вполне комфортно.

Отец первые две недели только лежал на диване и читал газеты, но вскоре он уже лез на стенку от безделья. И тут я предложил ему работу. Мой тренер не раз говорил, что у них нет постоянного директора спортивной школы, и я подумал, что мой отец по жизни был спортсменом, кандидатом в мастера спорта по лыжам, играл в футбол. Я предложил ему пойти в роно и попробовать устроиться директором спортивной школы, а при необходимости привлечь еще Исаака Наумовича. Но привлекать никого не пришлось: отец стал директором спортивной школы с первой попытки. И теперь он не надоедал маме и бабушке своей тоскующей физиономией и, когда Лешка делал уроки, не торчал у него за спиной, как бы компенсируя то время, когда его не было дома. У отца было свое занятие, про которое он только и говорил вечерами, не давая никому сказать ни слова.

Аня поначалу бывала у меня каждый день и уходила, только когда я демонстративно одевался, чтобы ее проводить. Но потом я провел с ней работу и объяснил, что мне надо тоже учиться. Она надулась и несколько дней не приходила совсем. Но затем сменила гнев на милость и стала появляться у меня уже по договоренности. Моя хозяйка все это видела, но никаких комментариев от нее по этому поводу я так и не услышал.

Все вошло потихоньку в свое русло, и я мог уделить больше внимания учебе.

Аркадий Борисович, который у нас теперь преподавал общую хирургию, и не думал отпускать меня из кружка:

— Сережа, пойми, ты талантлив. Многие, кто здесь работает, хотели бы иметь такие руки и голову, как у тебя, но им этого не дано. И будет неправильно, если ты этим не воспользуешься. Я вижу, ты увлекся и другими дисциплинами, но ведь тебе никто не мешает: учись, знания никогда не бывают лишними. Что же касается твоей травмы, то все-таки ты правша и вполне сможешь через некоторое время полноценно проводить сложные операции.

И я, подумав, с ним согласился. У меня еще было время для размышлений. Специализация начиналась только на шестом курсе, а до него еще три года. Правда, время имеет очень странную особенность: оно всегда быстро заканчивается, когда этого не ждешь специально.

* * *

Начало очередного дежурства в больнице ничего не предвещало. Я, как обычно, сидел в приемном покое и точил лясы с четверокурсником, моим тезкой Сергеем Ругоевым, который сегодня дежурил фельдшером. Сергей, парень среднего роста, был очень привлекателен, натуральный блондин, да еще разговаривал с небольшим национальным акцентом: иногда, специально усиливая его, копировал прибалтов. Сейчас он тихо рассказывал мне, со сколькими медсестрами успел переспать за время работы в больнице. Он даже вытащил записную книжку, в которой аккуратным почерком армейского писаря (а Сергей служил в армии писарем, несмотря на то что закончил медучилище) были занесены все отделения больницы и напротив стояли даты, то есть в эти дни у Сергея была очередная любовь. Я позволили себе усомниться в его талантах, и он, оглядевшись, нет ли поблизости нашей санитарки, начал перечислять фамилии покоренных им медсестер. Я мысленно и вслух восхитился его умениями и посоветовал остановиться, чтобы не подхватить какую-нибудь болячку, но Сергей легкомысленно отмахнулся. Где-то в двенадцать часов он намекнул мне, что идет на штурм очередной крепости и мне пора уходить. Я спустился на лифте в свой гардероб. Однако мне не спалось, и я отправился на лифте в оперблок, где еще никто не спал, но работу уже все закончили и собирались выпить чайку и лечь отдыхать.

Мы вчетвером пили чай. В окно долбил дождь со снегом, погода была мерзкая. Неожиданно на улице послышались требовательные гудки. Мы выглянули наружу. У дверей приемного покоя стоял «Москвич-407» и непрерывно сигналил. Но двери пока никто не открывал. Я спустился на лифте в приемный покой и направился к входу. В это время из комнаты лаборанта, сверкая волосатыми ногами, вышел Ругоев в халате. Это было так неожиданно, что я от смеха не мог сказать ни слова, а только, давясь, показывал ему на ноги. Из-за приоткрытой двери лаборантской высунулись рука и кусочек белой полной груди нашей лаборантки Ларисы. В руке висели Сережкины брюки. Тут Ругоев пришел в себя и, схватив брюки, скрылся в смотровой комнате, а я пошел наконец открывать дверь.

Когда я ее открыл, в приемную ворвался пьяный в хлам Павел Сергеевич.

— Какого рожна так долго не открывали?! — заорал он. — Быстро звоните в оперблок, я буду оперировать!

И он, схватив каталку, повез ее к машине. Мы помогли ему перегрузить на каталку его друга, еще более пьяного, чем Паша. Голова у него была замотана какой-то тряпкой и вся в крови. Он что-то бормотал и пытался встать. А Паша между тем кричал:

— Не вздумай встать, а то еще раз веслом тресну!

Пока мы обрабатывали больного, узнали от пьяного Павла Сергеевича всю подноготную этого события. Оказывается, Паша со своим другом решили проверить сети в озере и наконец снять их перед ледоставом. В лодке они напились и поругались, и Павел Сергеевич угостил своего приятеля веслом по голове. После этого он решил, что зашьет ему рану в больнице и увезет домой. В следующие полчаса Павел Сергеевич немного протрезвел и достаточно спокойно ушил рану на голове прямо в приемном покое. Но когда он хотел увезти пострадавшего домой, мы с Ругоевым встали стеной и не дали ему этого сделать, отправив прооперированного в хирургическое отделение под наблюдение медсестры. А наш Паша сел за руль и свалил домой.

Я спокойно спал, когда прозвенел звонок лифта, проведенный мне прямо в гардероб. Когда я вышел, в приемном меня встретил мрачный Ругоев:

— Слушай, этот мужик, ну, которого Пашка привез, загружается. Похоже, там гематома. Съезди за нейрохирургом, телефон что-то не отвечает. А наши водители хорошо порядок знают, ни один из машины не выйдет.

Я сел в дежурную машину, и мы по ночному городу быстро добрались до квартиры врача. Ничего страшного не было, просто оказался неисправен телефон. И мы под ругань и ворчание нейрохирурга двинулись в обратный путь.

Когда приехали, в оперблоке уже собирались оперировать аппендицит. И меня нейрохирург опять дернул к столу. До утра я стоял весь в крови рядом с сидящим на высоком стуле нейрохирургом, который сначала сверлил дырки в черепе, а потом, проведя пилку Джигли, выпиливал костный сегмент над местом предполагаемой гематомы. Все это закончилось только к восьми часам, и я, нехорошим словом поминая Павла Сергеевича и надеясь, что уж теперь-то его точно уволят, пошел домой.

Я сидел у себя на чердаке и пытался разобраться в учебниках психологии, которые нашел в нашей библиотеке, когда услышал тяжелые шаги по лестнице, ведущей ко мне наверх. Услышав решительный стук, я крикнул: