Назад в юность. Дилогия (СИ) - Сапаров Александр Юрьевич - Страница 47

После этого всех выпускников вызывали на сцену и выдавали аттестаты. После выдачи аттестатов все плавно перешло в чаепитие, которое проходило под бдительным присмотром преподавателей. Поэтому мальчишки по очереди исчезали в туалете, где прикладывались к бутылке портвейна. Меня за руку дернул Вадик Петров:

— Сережка, пошли вмажем по чуть-чуть.

«А почему бы и нет?» — подумал я. Когда мы зашли с Вадиком в туалет и тот из-за унитаза достал откупоренную бутылку, в туалет вошел высокий симпатичный парень и направился ко мне. Приблизившись, он неуклюже попытался стукнуть меня в лицо. Я легко ушел от удара, даже не сходя с места, просто дернув головой. Мне не хотелось бить этого дурачка, которого я мог вырубить в пять секунд. На парня бросились несколько человек и схватили за руки.

— Сашка! Ты что, с ума сошел? Ты на кого прыгнул? Да Сережка из тебя котлету сделает!

Тот пытался вырваться и кричал:

— Все равно я его прибью! Он натравил на меня этих урекских подонков, я из-за этого две недели в больнице был.

Надо сказать, я был ошарашен.

— Слушай, Саша, а почему ты считаешь, что это я виноват?

— А кто же? Меня когда их главный в первый раз ударил, то сказал: «Нечего с Сережкиной девкой по Уреке ошиваться».

Ну и Сорокин! И здесь удружил.

Когда я вернулся из туалета, на меня сурово смотрели Анины глаза.

— Сережа, признавайся, ты Сашу побил?

— Аня, да я его и пальцем не тронул! Мне только таких недоделков бить не хватает.

— Он не недоделок. Он меня любит и все время об этом говорит. Просто я его не люблю и сказала ему об этом.

Но тут зазвучала музыка, и я, выкинув из головы всяких Саш, отправился вместе с Аней танцевать первый и последний наш школьный вальс. Через два часа мы вместе с Аниной мамой стали собираться домой. Я решил, что пусть Аня гуляет вместе со своим классом. Все-таки я уже чужой для них. На прощанье я ее поцеловал и, прошептав в ухо:

— Веди себя хорошо, — ушел.

* * *

Вскоре мне позвонили из комитета ВЛКСМ и обрадовали перспективой поработать в отряде проводников. Только вот Вова Амелин закончил уже третий курс и перешел на четвертый, так что командиром отряда пришлось стать мне. В комиссары определили идейную комсомолку, от которой в работе не было никакого проку. Она только мешалась под ногами весь сезон, и я с тоской вспоминал Вову Амелина с его пивом и ягодами. Здесь же, кроме речей о необходимости примерной работы и поведения, ничего не было. Она даже попыталась делать стенгазету и проводить политинформации, но из этого, конечно, ничего не получилось. И я с тайным злорадством наблюдал, как она носится между составами, пытаясь заловить хоть пару человек для выслушивания ее белиберды. Чтобы не видеть всего этого, я набрал работы выше крыши и старался, насколько возможно, быть в поездках, а находиться в депо и решать необходимые вопросы по минимуму.

Аня в это время подала документы на только что открытый в университете экономический факультет и начала сдавать вступительные экзамены. Я же из-за работы практически даже не мог ее поддержать и лишь по телефону поздравлял с успешным окончанием испытаний. Но все же ухитрился выкроить в своем графике пару дней, когда были вывешены списки поступивших и стало ясно, что Аня — уже студентка. Мы с ней уехали к моей бабушке в деревню, которая встретил нас как мужа и жену. Даже постелила нам вечером одну постель, а потом красная как рак Аня застилала свою постель в другом углу комнаты. Но, к сожалению, работа есть работа, и через два дня, накупавшись и нарыбачившись, мы уехали в город. Я — в очередной рейс, а Аня — готовиться к картошке.

Сегодняшний рейс также начинался хорошо, я должен был работать вместе с кадровой проводницей, молодой женщиной. Зина мне была знакома еще с прошлого года, мы с ней несколько раз уже работали вместе. Но мне не нравились ее суетливость и беспокойство, она вечно боялась чего-то и дергалась по любому поводу. Вот и на следующее утро, когда я досыпал положенное время отдыха, она сдернула с меня одеяло.

— Сережа! — закричала Зина. — У нас девушка не просыпается.

— Не просыпается, ну и пусть, нам еще ехать и ехать.

— Ты не понимаешь! Ее мама пытается разбудить уже полчаса, а она не просыпается, и все.

Я встал и прошел в купе. На нижней полке лежала девочка лет пятнадцати в халатике, одеяло с нее было снято. Мама трясла ее за голову и плачущим голосом просила:

— Валя! Ну проснись же, пожалуйста!

Я представился и, объяснив маме, что я студент-медик, попросил разрешения осмотреть больную.

Первым делом положил руку на лоб и понял, что у девочки слегка повышена температура. Пульс практически в норме. Каких-либо повреждений нет. В это время мать снова схватила Валю за голову и начала кричать. Когда она отпустила дочь, я заметил, что между головой и подушкой — пустое пространство. В памяти сразу всплыли страницы прочитанного учебника. У девочки скорее всего дебют шизофрении и кататонический ступор в его восковидной форме. Я поднял ее руку и отпустил, и все присутствующие со страхом смотрели на руку, которая оставалась поднятой вверх.

Я наклонился к уху больной и шепотом спросил:

— Валя, как ты себя чувствуешь?

К удивлению всех, девочка спокойно ответила:

— Хорошо.

— Ты чего-нибудь хочешь?

— Ничего.

И так мы односложно переговаривались несколько минут.

Впереди у нас была последняя станция, где имелась возможность отправить девочку в больницу. По прибытии на эту станцию девочку в сопровождении матери на машине «скорой» отправили в ЦРБ, откуда, я надеялся, ее достаточно быстро переправят в психиатрическую больницу.

Слава богу, подобных ситуаций за время моей работы больше не было, и в конце августа мы завершили сезон. Заработал я в этот раз несколько меньше, потому что, выполняя обязанности командира, много времени отдавал организационной работе, а от этой комиссарши, кроме призывов, толку не было.

Впереди у меня был третий курс — первые клинические дисциплины. Учеба и еще раз учеба.

Но учебный год начался с неожиданного приезда отца. Он уже был в отпуске летом, но моя работа практически не дала нам возможности нормально поговорить, съездить на рыбалку. Да он и сам был тогда озабочен своими проблемами.

Ему уже исполнилось сорок пять, из которых он двадцать шесть служил в армии, если считать еще учебу в военном артиллерийском училище. В тридцать девятом году отец поступил в Ленинградское артиллерийское училище и в сороковом его закончил. По странному стечению обстоятельств он не попал на Финскую войну, хотя служил в то время под Ленинградом. Зато в Великой Отечественной войне он принимал участие практически с ее начала и до конца и закончил свой боевой путь в Китае, где после ранения продолжал службу и познакомился с моей мамой. А в пятьдесят третьем году он поступил в артиллерийскую академию, которую в Питере по старинке называли Михайловской, и успешно ее закончил, что дало ему возможность стать старшим офицером.

Сейчас отец сообщил нам, что подал рапорт об увольнении еще перед отпуском. И теперь он — военный пенсионер и свободен, как вольная птица.

Для мамы это был по-настоящему радостный сюрприз, она буквально прыгала от счастья. Но для нас с Лешкой это означало одно — переезд в мамину комнату, которая была еще и общей гостиной, так что прощай, уединение.

Мне это очень не понравилось, но что делать. Мы жили по тем временам очень неплохо, трехкомнатная квартира — это было что-то. Но мама видела, что мне не по душе жить в проходной комнате, где все сидят целыми вечерами. Поэтому она договорилась со своей подругой, и та отдала в мое распоряжение чердак в частном доме, где нужно было топить печь и носить воду. Когда мама показывала мне этот чердак, где была сделана вполне приличная комната, она все время водила пальцем у меня перед носом: