Женский день - Метлицкая Мария - Страница 56

– Доченька, – тихо сказала она, – нам… надо поговорить. Когда ты… готова?

Маруська подняла на нее глаза.

– О чем говорить, мам? Да и смысл?

Женя нервно повела плечом.

– Все нормально, мам. Все хорошо. И я тебя… очень люблю!

В окне показалась «зверская» физиономия Дашки. Дашка махала руками и корчила рожи – типа, где вы там, клуши? Ждете моей голодной смерти?

Маруська взяла Женю за руку, и они вместе вошли в кафе.

Ника дремала на пассажирском сиденье. Вадим выключил радио. На очередном светофоре она открыла глаза и посмотрела в окно.

– Далеко еще? Совсем не пойму, где мы есть…

– Ильинское, – ответил Вадим и посмотрел на навигатор, – пишет, что тридцать минут. До дома. Устала?

Он посмотрел на жену.

Ника кивнула.

– Домой очень хочется! – жалобно сказала она и виновато посмотрела на мужа.

– Ну, скоро будем, – почему-то обрадовался он. – Мама что-то колдует на кухне, а Данька рисует подарок. Знаешь, совсем ему не дается это чертово рисование! Даже солнышко получается какое-то кривое, словно подбитое, раненое, – засмеялся он.

– Весь в меня, – кивнула Вероника, – для меня рисование… в детском доме… всегда было пыткой. Просто ужас какой-то. Боялась его как огня!

Вадим улыбнулся.

– Да бог с ним, с рисованием. Не у всех же к нему способности. Ты и без рисования… умница, каких мало!

Он смущенно кашлянул. А Ника погладила его по руке.

В ту ночь… ну, после веселого «праздника», впервые все было не так. Она так растерялась от этих «открытий», что не смогла заснуть до рассвета. А наутро ей – вот ведь дурочка! – было неловко смотреть мужу в глаза.

Смотреть неловко, а вот дотронуться до него очень хотелось. Просто прижаться к плечу и вдохнуть его запах. Чудно! «Значит, не истукан», – смущенно подумала Ника.

И совсем даже не каменная баба. Снова все вспомнила и снова застеснялась – самой себя. Такая чудачка…

Да, кстати. После всего этого у нее – совсем непроизвольно, честное слово, – впервые выскочило слово, которого не было в ее лексиконе тысячу лет.

Обращаясь к свекрови, она назвала ее «мама».

Марина Тобольчина написала заявление об уходе. Зашла в кабинет к Лукьянову и молча положила его на стол.

Он также молча прочел его и поднял глаза на Марину.

– Обиделась, значит, – ухмыльнулся он, – не терпишь критики, душа моя! Совсем не терпишь. Бросаешь друзей в тяжелый момент? Или я тебе уже совсем никто? Даже – не старый друг?

– Я тебе не душа и тем более не твоя! – внятно произнесла Марина. – Я тебе никто. Так же, как, впрочем, и ты мне. И, конечно, не старый друг! Я понятно излагаю?

– Чего ж не понять, – кивнул Лукьянов, и она увидела, какие злые и холодные у него глаза.

– Хорошо подумала? – Он занес ручку над заявлением и с усмешкой посмотрел на нее.

Она кивнула.

– Не сомневайся. Ты же знаешь, я с кондачка решений не принимаю.

– Переманили? – удивился он. – Ловкая ты!

– Не твое дело! – резко ответила Марина. – Подписывай!

Он еще раз недобро усмехнулся.

– Незаменимых у нас нет, дорогая! – И черкнул свою подпись. – Как говорится, была без радости любовь, разлука будет без печали…

– Сволочь, – спокойно сказала Марина и вышла из кабинета, с удовольствием хлопнув тяжелой, массивной дверью.

Она зашла в свой кабинет, собрала вещи и, попрощавшись с коллегами, пошла к выходу.

На улице она остановилась, глубоко вздохнула свежего весеннего воздуха и, словно очнувшись от тяжелого сна, поспешила к машине.

Резко нажала на газ, вырулила с останкинской парковки и, не обернувшись на здание телецентра, поехала на вокзал. Билет она взяла на завтра. Из дома позвонила маме и сообщила о своем приезде.

Вечером она тщательно вымыла холодильник, выбросила ненужные продукты, полила цветы и стала собирать дорожную сумку.

Потом она открыла бутылку красного вина, порезала сыр и с удовольствием плюхнулась в кресло.

И в это мгновение почувствовала такую необычайную легкость, такой подъем, такое блаженство, что замурлыкала какую-то старую песенку, зажмурила, точно кошка, глаза и сладко потянулась.

«Свободна!» – подумала она.

А это, оказывается, огромное счастье!

Аля крепко уснула. Так крепко, как не спала очень давно. Ей даже приснился сон – цветной, что совсем странно. Цветные сны снились ей только в далекой юности.

Разбудил ее звонок. Она открыла глаза, недовольно поморщилась и подняла трубку. На дисплее высветилось: «Лидочка».

Она моментально села на кровати, нажала… и хрипло сказала:

– Да, Лидочка, слушаю!

– Я… – раздался Лидочкин голос, – я… хочу тебе сказать…

Аля молчала, чувствуя, как слабеют руки, и напряженно вслушивалась, боясь пропустить хоть слово.

– Я хочу тебе сказать, чтобы ты не расстраивалась, – закончила фразу Лидочка. – В жизни… всякое бывает. Не стоит обращать внимания!

– Ты… у меня… большая умница, доченька, – дрожащим голосом медленно проговорила Аля. – Я… постараюсь, честное слово!

– Ну и правильно! – оживленно выдохнула та. – Подумаешь, ерунда… Стоит ли на них обращать внимание?

Обе замолчали.

– А как у тебя дела? – осторожно спросила Аля.

– Да все нормально, – бодро ответила Лидочка, – едем с папой в Париж.

Снова молчание.

– Да ты… не беспокойся, – заговорила Лидочка, – всего-то на пять дней.

– Когда вернешься… – Аля с трудом закончила фразу, – ты мне… позвони, ладно?

– Да не вопрос! – быстро ответила дочь. – Позвоню, разумеется.

– Папе привет, – сказала Аля, – и счастливой вам поездки!

Она положила трубку. Руки дрожали. Она смотрела на свои руки и… И ни о чем не думала. Просто ни одной мысли в голове. Совсем ни одной. Только… ощущение радости, что ли…

Или, может быть, счастья?

Без разницы, как называется состояние, когда человеку просто легко и хорошо. Правда, без разницы!

Аля умылась холодной водой, пошла на кухню, раздвинула тяжелые шторы, и в кухню ворвался яркий солнечный свет – так стремительно и мощно, что она даже зажмурилась.

Она включила музыку и кофемашину.

Потом подошла к окну, оперлась руками о подоконник, посмотрела на солнце и улыбнулась.

Жить, оказывается, не всегда тоскливо и тяжко.

Жить, оказывается, бывает еще и очень даже хорошо!

Снова послышался звонок мобильного. Аля посмотрела на дисплей. Там высветилось: «Герасимов».

Аля секунду подумала и выключила звонок телефона.

– Кофе не дадут попить, – проворчала она, – покайфовать не дадут.

Снова ожил мобильный – теперь уже виброзвонок. Она тяжело вздохнула и увидела надпись: «Володя».

Господи боже мой, как же достали! Она сунула телефон за диванный валик и наконец села завтракать.

Не от кого ждать звонка. Точнее, тот единственный, которого она ждала всю жизнь, наконец случился. А все остальные… Это уже не так интересно. Кандидаты на ее руку, блин. Опять придется разбираться со своей жизнью. Как же надоело…

После завтрака она посмотрела на градусник за окном, присвистнула:

– Ого, почти пятнадцать! Весна!

Надела кроссовки и куртку, взяла темные очки и пошла «пройтиться».

На улице было тепло. Солнце припекало отчаянно и смело. Она шла по аккуратным дорожкам поселка и негромко напевала знакомую мелодию.

«Прорвемся! – подумала она. – Нам что, впервой, что ли? Не из таких передряг выходили!»

Аля вдруг вспомнила о бабушке. После ее смерти она чуствовала себя совсем одинокой. Никого у нее нет на свете. Никого, кто может пожалеть ее, бестолковую. Пожалеть, поругать и снова пожалеть. «Где ты, бабуля? Как же мне плохо без тебя!»

Через час она вернулась домой и вытащила из-под подушки мобильный. Четыре пропущенных звонка от Герасимова. Три от Володи. Увидела свежую эсэмэс от Володи и, вздохнув, открыла.

«Алечка, милая! Человеческой подлости нет предела! Все вроде знаешь, а все равно удивляешься. Только ты от этого страдать не должна. Ты относишься к клубу лучших женщин планеты! Я все понимаю, трубку ты не берешь. Названивать тебе не буду – захочешь, сама позвонишь. Знай одно – я очень жду твоего звонка! Очень!!!!! И я очень люблю тебя, Аля! Может, поженимся? А? Это, кстати, вполне серьезно!»