Наваждение (СИ) - Мурашова Екатерина Вадимовна - Страница 50

Ванечка Притыков, внебрачный сын егорьевского отца-основателя Ивана Гордеева, покинул Егорьевск около восьми лет назад после какой-то темной истории, в которую была замешана его мать Настасья – бывшая любовница Ивана Парфеновича, и егорьевский урядник Загоруев.

Уехав на Алтай вместе со своей зазнобой, вдовой казачкой и двумя ее сыновьями, Ваня, по-видимому, вполне использовал унаследованную от отца деловую хватку. За недолгие годы он сумел как-то подняться на ноги в полудиких краях и организовал на Алтае свое дело, связанное сначала с добычей и переработкой графита, воска, дегтя, медвежьей желчи и других редких лекарственных средств. Говорили, что наладить сбыт и связи ему помогла сведущая в медицине Надя Коронина, которую он, в свою очередь, снабжал деньгами и припасами. Потом, когда ее муж, Ипполит Михайлович Петропавловский-Коронин, вышел из острога, и супруги поселились в Екатеринбурге, бывший ученый связал своего бывшего ученика с кем-то из своих знакомых в Петербурге и Москве. Иван сначала приобрел пароход, а потом, когда ввели в строй железную дорогу, продал его, совершив на нем с грузом графита, дегтя и медикаментов крайне удачный рейс из Обской губы через Европу в Санкт-Петербург. Теперь Иван, по слухам, взял в аренду несколько медно-цинковых месторождений и советовался с Корониным о планах организации какого-то химического производства. За это время казачка, с которой Иван венчался немедленно по прибытии на Алтай, родила ему еще не то трех, не то четырех сыновей.

– Иван Иваныч!

– Василий Викентьич!

Мужчины по-родственному обнялись, чувствительно и с удовольствием постучав широкими, натруженными ладонями по широким спинам. По обстоятельствам оба почти не знали друг друга на текущий момент, но оба же полагали, что, раз отцы дружились, так и сыновьям надо держать марку, пока дело не потребовало обратного.

– Как дела? Как сыновья? – улыбнулся Василий, по слухам зная наверняка, чем можно доставить удовольствие Ивану.

– Растут, как на подбор. Грибы-боровички.

– Сколько ж их всего? Прости, запамятовал…

– Шестеро! – не удержавшись перед старым знакомцем, Иван расплылся в совершенно мальчишеской, искренней и восторженной улыбке. – Двое Лушиных, и четверо наших. Да мы не различаем…

– Ого! Силен! – также искренне расхохотался Василий.

– Луша нынче опять тяжелая ходит…

– Еще?! – Полушкин с комическим ужасом прижал ладони к щекам.

– Девочку ждем… – потупился Иван. – Жена с коленей не встает, все Богоматерь о дочери молит…

– Ну, ее понять можно… – усмехнулся Василий. – Столько мужиков на нее одну! Пора бы и помощницу послать…

– Да мы нешто ж не помогаем! Я и девку ей нанял, и на кухню… Так ведь она привыкла все сама… – начал было всерьез оправдываться Иван, но Василий отрицающе помахал рукой, показывая, что шутил.

Помолчали теплым, окутывающим плечи и душу молчанием, в котором родится и живет меж людей человеческое добро и покой.

– А что ж Вера-то Артемьевна… – вернулся к насущному Полушкин.

– Да я и сам толком не понял, – признался Иван. – Только думаю, что в англичанах дело…

– Это про тех-то, что осенью были? Какая ж Вере Михайловой с них корысть? Нешто прииски продавать задумала? А мы тогда к чему?

– Чего гадать? – резонно заметил Притыков. – Сейчас хозяйка придет, да все сама и скажет. Хочешь вот выпить? Забористая штучка, на можжевельнике. Юкагиры считают, целебную силу имеет.

– Да самоедам все целебное, что горит, – с досадой отозвался Василий (несколько его попыток иметь дело с местными народностями провалились именно из-за повального самоедского пьянства.) – Совсем разум теряют. Что водка, что пуля – лишь бы с ног валила. Как Вера с Алешей с ними управлялись – понять не могу.

– На Алтае с этим проще, – признал Иван. – Там местный народ еще не слишком испорчен. Здесь к России ближе. Да теперь дорогу выстроили, и туда дойдет…

Высокая статная женщина в простой красной кофте и длинной черной юбке почти неслышно вошла в комнату. Мужчины, занятые своим разговором, тем не менее, сразу ощутили ее присутствие и обернулись навстречу. Вслед за женщиной, также неслышно, вошла огромная лохматая собака, быстро оглядела мужчин и тут же улеглась на пол у печи, как будто бы толстые лапы не слишком хорошо держали тяжелое тело.

– Вера Артемьевна! Наше почтение! – хором, как школяры, сказали Иван и Василий, и рассмеялись.

– Иван Иванович! Василий Викентьевич! – Вера Михайлова улыбнулась в ответ.

На первый же взгляд, даже в полутьме кабинета, ей можно было дать именно ее года: сорок с хвостиком. Уже второй – вызывал всякие сомнения. Откуда они брались – нельзя было разобрать. В ее облике не было никаких ухищрений пытающейся удержаться молодости – морщинки вокруг глаз, легко выдающие возраст кисти крупных рук с коротко подстриженными ногтями, раздавшаяся талия и неравномерно округлившееся, когда-то строго обтянутое безупречной кожей лицо. В каштановой, уложенной короной косе – не слишком обильная, но отчетливо видная седина.

Однако, что-то в ярко желтых глазах, в развороте головы и шеи, в бесшумной, стремительной повадке Веры Михайловой говорило о том, что возраст не имеет над этой женщиной никакой, вовсе никакой власти. Понимание это, приходящее вместе со вторым, а особенно – с третьим взглядом на нее, казалось опасным и тревожным. Кто так живет? Почему? Ответ находился почти сразу. Конечно! Так живут хищные, да и прочие дикие звери в своей родной стихии. Молоды весь срок, а потом – ложатся и умирают. Но, родившись хищниками, остаются ими, пока живы. До последнего дня.

– Я пригласила вас сюда, господа, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие… – с улыбкой начала Вера, зная доподлинно, что творчество Николая Васильевича Гоголя в Егорьевском училище изучают самым подробным образом.

Психологический прием был выбран безошибочно: оба мужчины тут же ощутили себя школярами. Слегка растерянными, опасающимися какого-то неопределенного подвоха. Готовыми внимать.

– Располагайтесь, пожалуйста. Что вам подать?

– Мне хватит можжевеловки! – с соответственным гонором сказал Иван Притыков.

– Я бы чаю… – улыбнулся Вася.

– Разумеется, – Вера вернулась в коридор, что-то негромко сказала кому-то, кто, по-видимому, дожидался ее распоряжений.

Присев, помолчали, разглядывая друг друга. Это было уже совсем иное молчание.

– Англичане хотят вложить деньги в горную отрасль. Там, на Алтае, – утвердила Вера. – Это серьезно, как вы полагаете?

– Почему нет? – осторожно высказался Иван Притыков. – На Алтае работают их поисковые партии. В Европе – избыток капиталов, образованных людей и недостаток ресурсов. У нас в Сибири – наоборот. Есть возможность для смычки.

– Не может ли это быть просто какая-нибудь финансовая игра? Я в этом плохо понимаю, но читала в книгах. Как раз-таки у англичан…

– Вполне может быть, – заметил Василий Полушкин. – Впрочем, ни признаков, по которым можно было бы определить, ни механизмов я тоже не знаю.

– А кто знает? У кого спросить?

– Боюсь, у нас, в Сибири будет трудновато сыскать специалиста по биржевым спекуляциям, – усмехнулся Иван. – Тем более, если речь идет о Лондонской бирже.

– Значит, придется рисковать, – утвердила Вера.

После ее слов Василий Полушкин почувствовал, как вдоль хребта пробежали щекотные, прохладные, но вовсе не противные мурашки. Такие мурашки-предвкушение.

– Рисковать, само собой, будем по-умному, – уточнила Вера. – Чтобы в случае чего мы сами могли их первыми обмануть и сухими из воды (то есть со своим капиталом, пусть и без прибыли) выйти… Кстати, англичане сами – не камень единый… Ты, Иван, их не видал, а вот ты, Василий, сподобился… Как тебе показался мистер Сазонофф?

– Странный человек, – подумав, ответил Василий. – Очень непростой… Впрочем, все они непростые. И, вы правы, Вера Артемьевна… Мне тоже показалось, что промеж ними не такое уж полное согласие…

– На этом, видимо, можно сыграть, – вставил Иван.