Наваждение (СИ) - Мурашова Екатерина Вадимовна - Страница 123

Наверху, прямо над головой Софи, раздался громкий скрип. Софи вздрогнула всем телом и вскрикнула от боли, разом расколовшей голову. Она еще боялась поверить, боялась поднять глаза, но широкая, мучительная и победительная улыбка помимо ее воли уже кривила темные вспухшие губы.

«Врешь, не возьмешь!» – торжествующе прошептала она и морщась подняла-таки взгляд наверх.

Туманов лежал на краю настила, склонив голову на бок, и с любопытством рассматривал Софи живым и вполне осмысленным взглядом. На его губах играла легкая улыбка.

– Эй! Мишка! – хрипло сказала Софи. – Так ты чего, опять не помер, что ли?

Туманов чуть заметно кивнул. Потом в свою очередь спросил, негромко, но четко произнося слова, как будто наново учился говорить:

– Головка бо-бо?

Софи пристыжено склонила голову. Ее собственное дыхание, отражаясь от пола, казалось ей просто невероятно, отвратительно вонючим.

– Все вылакала? – спросил между тем Туманов. – Ничего не осталось?

Софи нашла взглядом валяющуюся на полу бутылку.

– Осталось. Но мало, – честно добавила она.

– Отлично, – оживился Туманов. – Тебе всего один глоток и нужен. Только осторожно…

– Ты с ума сошел! – попробовала возмутиться Софи. – Да меня вытошнит сразу! Чего издеваться-то?!

– Да я не издеваюсь, – терпеливо разъяснил Туманов. – А даю тебе единственно верный совет. От пьяницы с тридцатилетним стажем. Пей аккуратно и все уляжется. Будешь опять человеком…

По нужде Софи, проклиная себя и испытывая просто чудовищное унижение, ползла на четвереньках, всаживая занозы в ладони и наступая коленями на грязный, мокрый подол. Туманов с улыбкой смотрел ей вслед. Слава Богу, хоть не отпускал никаких замечаний.

Выпрямиться она сумела только в лесу, уже умывшись в ручье и цепляясь руками за ствол дерева. Огляделась и поняла, что за прошедшие сутки лес решительно изменился, хотя луна светила по-прежнему. Впрочем, и выражение ее круглощекого лица казалось чуть повеселее. Везде шуршала какая-то жизнь. Невидимые зверюшки приходили и приползали к ручью, чтобы напиться. Влажные, посеребренные ветки елок приветливо покачивались. Живой, душистый ветер пах рассветом…

– Ну ладно, расскажи, чего было, – велел Туманов, когда Софи заползла на настил и вытянулась рядом с ним, стараясь поудобнее пристроить голову и одновременно не коснуться Михаила, чтобы не потревожить его ран. – Как мы тут оказались-то?

– Это все твой медведь, – капризно сказала Софи. Не объяснять, ни спрашивать не было сил. – Он нас сюда привел, а сам – ушел. Мне кажется, он понимает, что люди должны жить в домах. Ты его знаешь?

– Кого, медведя? – удивился Туманов. – Да нет, не имел чести…

– Тогда… – Софи задумалась, и ее подвижная физиономия скривилась от боли, сопровождавшей это умственное усилие. – Тогда только одно может быть: он тебя принял за Матвея Александровича Печиногу, который, по Вериным словам, с каким-то медведем на Выселках разговаривал, а после его на волю отпустил… Наверное, это тот медведь и есть. А то, что ты статью на Печиногу похож, многие говорили, да я и сама помню…

– Это ж сколько лет… – пробормотал Туманов.

– Ну вот, он оттого и обознался… послушай, Михаил… ты не очень обидишься, если я теперь засну, а? Или, может, тебе сейчас попить дать?

– А ты сумеешь? – усмехнулся Туманов.

– Если тебе надо, я попробую, – честно ответила Софи.

– Спи, Сонька моя, – прошептал Туманов и взглядом приласкал женщину. Пошевелиться он, по-видимому, еще не мог.

– Ладно, допустим, медведя ты не знаешь, – задумчиво сказала Софи, заворожено глядя на пылающий в очаге хворост (собрать нужные для растопки дрова и развести огонь она сумела под подробным руководством Туманова приблизительно с двадцать пятой попытки). – Но тех негодяев, которые тебя изуродовали, ты же должен был узнать!

– Должен… – кивнул Туманов. – Обязательно должен. Но… не узнал!

– Но как так может быть?! – Софи накрутила на палец локон и, скосив глаза, подозрительно посмотрела на получившийся результат. – Чего они вообще от тебя хотели? Никогда не поверю, что они сделали с тобой это исключительно для собственного удовольствия!

– Ну… ты всегда на редкость хорошо думала о людях… твоя аристократическая наивность всегда меня восхищала, – пробормотал Туманов (Софи возмущенно фыркнула). – Но здесь ты, безусловно, права, – добавил он. – Эти… хотели от меня вполне определенной вещи. Они требовали, чтобы я подписал некую бумагу… Касательно золота, концессии и прочего…

– И если бы ты ее сразу подписал, они бы не стали тебя мучить?! – воскликнула Софи.

– Да. Возможно, они даже оставили бы меня в живых…

– Так ты ее подписал в конце концов или нет?

– Нет! – сказал Туманов и горделиво улыбнулся распухшими, запекшимися губами.

– Михаил, я всегда говорила – ты совершенно сумасшедший! Просто проклятый ублюдок – вот ты кто! – на глазах Софи выступили злые слезы. – Из-за того, что тебе чего-то там не хватило в детстве, ты на всю жизнь стал жалким придурком! Помнишь, ты когда-то спрашивал у меня: может ли вырасти нормальным человек, который претерпел ту нужду и унижения, которые достались тебе? Так вот, теперь отвечаю: не может!!! У того, кто когда-то не жрал досыта и завидовал всем подряд, по-видимому, навсегда происходит злокачественное смещение мозгов. Право, только из-за того поверишь марксистам и прочим, обещающим сделать всех удручающе равными, но сытыми… Ты был готов умереть и терпел ужасные пытки ради… ради чего?! Любви, Бога, родины, детей, идеи? Нет! Ради своих денег, золота, приисков! Это же форменное безумие! Да все деньги и все золото на свете не стоят человеческой жизни! Твоей жизни… У тебя же есть жена, дочь! В конце концов… ты подумал обо мне? Как бы я жила… без тебя?

Выговорившись, Софи закрыла лицо руками и отвернулась. Ей было стыдно и противно. Истерзанный, бессильно распростертый на грязных овчинах Михаил вызывал теперь почти гадливое чувство. Только что она очередной раз поняла, насколько они чужды друг другу. Туманов серьезно и внимательно смотрел на нее.

– Ты сказала? – спросил он. – Что ж, в чем-то ты права, и я этого не признать не могу. Из твоих удивительных глаз просто брызжет теперь негодование и презрение… Если бы я не был так… так недееспособен, меня бы это, наверное, жутко возбудило. Сама не зная того, ты сейчас поистине великолепна в своем гневе человека, который всю жизнь ел досыта, и потому никак не может понять чужого, несомненно презренного, пристрастия к сугубо материальным благам. Но… есть одна маленькая закавыка, и, поскольку исход всей этой истории до сих пор остается проблематичным, я вынужден тебе о ней сообщить, хотя и рискую… рискую, по-видимому, навлечь на себя еще больший гнев… Ты сказала: ради своих денег и золота. Чуть-чуть поправлю: ради твоих денег…

– Что?!! – подскочила Софи. – Что ты сказал? Причем тут я?!

– Перестань подпрыгивать, пожалуйста, – чуть поморщившись, мирно попросил Туманов. – Тут все трясется, и мне… ну, скажем, щекотно… Сейчас все объясню. В самых общих чертах так: еще на Алтае я предположил, что со мною может произойти… ну, что-то такое… Слишком многим мы с англичанами дорожку перебежали. Сибирь – место не сентиментальное, душегубов нанять любой обиженный запросто и задешево сумеет, и искать не придется. И… помнишь, ты спрашивала, зачем я в Тобольск ездил? Так вот, теперь отвечаю: я ездил затем, чтобы написать и должным образом оформить завещание. В случае моей смерти все принадлежащие мне предприятия, акции и прочее достаются тебе, Джонни, и твоим с Петром Николаевичем детям… У тебя, Софья, явно язык отнялся, но на лице, тем не менее, написан вполне конкретный вопрос. Отвечаю и на него тоже. Жену и дочь я в том же завещании обеспечил так, что они никогда ни в чем не будут нуждаться. Моя жена… она не обладает твоей предприимчивостью и авантюрностью характера, и потому более всего ценит спокойную, размеренную жизнь и возможность заниматься своим любимым делом. Именно это я ей и предуготовил в случае моей безвременной кончины…