Вино богов - Барнс Джон Аллен - Страница 27

Примерно через полчаса, после ориентировки на местности (и некоторого замешательства вследствие того, что обнаружилось, что им обоим известно, где находится спальня Каллиопы, но выяснилось, что, невзирая на все попытки, ни тот ни другой там ни разу не бывали), Аматус не без любопытства уставился на замысловатую железную штуковину, которую сжимал в руке герцог Вассант.

— Это штырь, ваше высочество, — пояснил герцог. — Такими пользуются смелые пастухи, присматривающие за стадами горных леггорнов в скалистых областях моего герцогства. Чтобы вернуть в стадо заблудших леггорнов, им порой приходится взбираться на отвесные скалы. Нужно только воткнуть штырь в камень, потом перебросить через него веревку и взобраться по ней наверх. Думаю, таким путем мы запросто доберемся до крыши дома леди Каллиопы, а потом останется только спуститься по веревке до окна ее спальни.

— А ты этим штырем уже пользовался когда-нибудь? — поинтересовался принц.

— Случалось взобраться на пару-тройку пиков, да и вообще было времечко, когда чуть не каждый день доводилось прибегать к помощи этой штуки, — признался Вассант. — Ерунда, плевое дело.

На самом деле на «пару-тройку пиков» герцог совершил восхождение в раннем детстве, сидя в заплечном мешке у пастуха леггорнов, которому его препоручил папаша, а штырем по большей части пользовался в школе в качестве пресса для бумаг, но сейчас он не видел причин, зачем бы ему понапрасну волновать принца Аматуса. Герцог искренне полагал, что дело действительно, как он выразился, плевое.

К изумлению Аматуса и облегчению Вассанта, штырь бесшумно взлетел на крышу, зацепился, а веревка повисла совсем рядом с балконом Каллиопы. В доме было тихо, и если штырь и издал какой-то шум, услышать его могли только на чердаке. На миг Аматус задумался: то ли чердак необитаем, то ли вправду штырь приземлился там совершенно беззвучно.

Но тут друзья заспорили: герцог настаивал на том, что первым по веревке должен взбираться он, так как обязан удостовериться, что принцу не грозит никакая опасность (на самом деле гораздо сильнее Вассант хотел удостовериться в том, что со штырем и веревкой все в порядке, прежде чем этой конструкцией воспользуется наследник престола). Принц, считая себя героем сказки, а также понимая, что грозящая ему опасность зовется всего лишь Каллиопой, настаивал, что первым должен непременно лезть он. В конце концов, решив не унижать принца, герцог сдался.

Аматус полез вверх по веревке ловко, как обезьяна, если только вы в состоянии представить себе обезьяну с одной рукой и двумя ногами, одна из которых представляет собой ступню, существующую отдельно от тела. Скоро он уже перелез через перила балкона и махнул Вассанту рукой, дав знак следовать за ним.

Но стоило герцогу ухватиться за веревку, как штырь сорвался с крыши и упал на землю. Веревка легла к ногам герцога аккуратными кольцами, а штырь вонзился в центр круга. Дело в том, что герцог и понятия не имел о том, что для повторной попытки нужно было трижды перебросить веревку через штырь. И как только принц отпустил веревку, штырь послушно вернулся к хозяину.

Аматус про это знал еще меньше герцога и рассердился настолько же сильно, насколько герцог обалдел. Но поскольку принц решил не шуметь, он был вынужден выразить свой гнев исключительно бурной жестикуляцией. Но и это не возымело особого эффекта, так как герцог от смущения потупил взор и пантомимы принца не видел.

Адресовав затылку герцога еще несколько возмущенных жестов, Аматус понял, что ничего этим не добьется, и стал решать другую проблему: как проникнуть в спальню Каллиопы. Дверь в комнату с балкона была закрыта, но, судя по всему, не на замок — ибо какая нужда запираться на замок в комнате, находящейся на третьем этаже? Аматус разглядел всего лишь небольшую задвижку.

Лезвие его меча не было достаточно тонким для того, чтобы приподнять задвижку, но Аматус додумался проковырять в двери дырочку, затем просунул в нее острие кинжала. И им приподнял задвижку. Все время, пока он возился с задвижкой, он ждал, что Каллиопа вскрикнет или его заметит кто-нибудь из слуг, но все было тихо. Принц оглянулся, увидел, что Вассант смотрит на него, погрозил герцогу кулаком, убедился, что тот зарделся от стыда, и тут же устыдился сам. Он ведь знал, что скоро простит друга за оплошность.

Наконец Аматусу удалось проковырять в двери солидную дырку, он просунул в нее кинжал и поддел им задвижку. Распахнув дверь, он вошел в спальню Каллиопы.

Каллиопа лежала на кровати. Вид у нее был такой, что в первое мгновение принцу показалось, что она мертва. Он шагнул к постели. Пахнуло свежераскопанной могилой, но, на счастье, порыв ветерка шевельнул занавеси, и солнечный свет омыл лицо девушки. Она была необычайно бледна, и по тому, как она осунулась, принц понял, что она больна чумой с самого первого дня эпидемии. Он понял и то, почему Каллиопа не появлялась на людях. Она лежала здесь до тех пор, пока у нее не осталось сил позвать на помощь, а потом ей стало еще хуже. Принц мысленно выругал слуг Каллиопы.

Подойдя ближе, он увидел, что на бледных щеках девушки горят ярко-алые пятна. Губы синели, словно кровоподтеки, веки потемнели и сморщились, обтянутые кожей скулы заострились. Каллиопа всегда была стройна, а теперь стала — кожа да кости.

Принц сделал еще один шаг к постели девушки. Сердце его тяжелым молотом стучало в груди, и ему казалось, что, выглядя так жутко, Каллиопа вряд ли жива. Он чувствовал, что чума пронизывает ее насквозь.

Но принц отбросил опасения и сомнения и коснулся ладонью лба Каллиопы.

Всякий раз, когда принц исцелял больных прикосновением, ему становилось дурно — так, словно он напился настоя дрейксида, так, будто по руке его били чем-то тяжелым и ломали кости, так, словно рука великана вырывала у него внутренности. Но прежние ощущения не могли сравниться с теми, что он испытал на этот раз. Прежде он падал в обморок от боли и слабости, пропуская через свое тело чужую хворь, но сейчас боль, ударив в его руку, вылилась прямо в мозг и сердце с такой ужасающей силой, что даже обморок показался бы благодатью. Но, увы, принц не потерял сознания.

Рука Каллиопы взметнулась, и длинные когтистые пальцы впились в грудь принца. Казалось, это не пальцы, а обнаженные кости мертвой хваткой сжимали Аматуса. Кожа на руке Каллиопы отдавала трупной синевой.

Другая ее рука ухватила принца за запястье. И эта рука была синяя, а ногти на ней — длинные, грязные и зазубренные. Правой рукой Каллиопа пыталась отбросить руку принца со своего лба, а левой притягивала к себе его руку. Аматусу показалось, что он уже слышит хруст собственных костей. Он и представить себе не мог, чтобы кто-то, такой больной и слабый, мог иметь такую чудовищную силу, и не понимал, каков смысл яростного боя Каллиопы с самой собой.

А потом она начала драться и метаться и чуть было не сбила принца с ног, а потом ее глаза открылись и она испустила жуткий, душераздирающий вопль.

Глаза Каллиопы были холодны и безразличны и бездушны, как глаза гадюки. Тело ее билось в судорогах, изгибалось и выпрямлялось, вытягивалось и вновь изгибалось. В какой-то миг ее губы разжались, и стало видно, что ее передние зубы превратились в длинные грязные клыки. Изо рта у нее пахло червивым мясом, дыхание влажным жаром обжигало руку принца, но он, сопротивляясь изо всех сил, старался удержать руку на лбу. А она всеми силами пыталась оторвать руку Аматуса от своего лба и подтащить ее ко рту.

Заглянув в злобные, неподвижные глаза Каллиопы, Аматус в ужасе проговорил:

— Вампир. Ты вампир!

Здравый смысл подсказывал, что нужно вырваться, развернуться и бежать из этого дома со всех ног, к солнцу, а потом вернуться сюда с охапкой чеснока и осиновым колом. Но откуда-то принц знал, что Каллиопа еще не превратилась окончательно в бессмертную вампиршу, что еще есть надежда ее спасти, а потому он не вырывался. Из последних сил, какие только еще оставались в его теле, состоящем всего из одной половины, принц Аматус выпрямился, подхватил Каллиопу единственной рукой и поднял с постели. Ее ногти, длинные словно пальцы, с жуткой траурной бахромой, впились в его бедро, но принц по-прежнему не давал девушке укусить его за руку. Он быстро попятился назад.