Вино богов - Барнс Джон Аллен - Страница 26

Когда он вновь заговорил, голос его прозвучал негромко и смущенно:

— Конечно, ты прав. Есть нечто, что я страшусь узнать и боюсь делать. Но я сам не знаю, что это такое. Вероятно, пришла пора заглянуть в книгу «Всякие пакости, о которых лучше не знать вовсе». Может быть, объяснение попало туда по ошибке. Так бывает. Но сначала надо разделаться с чумой. Эпидемия уже на полпути к реке. Будем надеяться, что как только мы изгоним болезнь из города, она уйдет насовсем. Хотелось бы в это верить, но не знаю, насколько это вероятно. Из замка я выеду верхом, но паланкин захватить нужно непременно.

В этот день первой больной оказалась маленькая девочка — совсем малышка, которую еще ни разу не стригли и у которой еще не выпадали молочные зубки. Она была бледна. Как мел. Когда Аматус прикоснулся к ней, он испытал шок жуткой силы — сильнее, чем когда-либо раньше. Он успел это понять и тут же рухнул на носилки. Его вынесли на солнце, и в полубреду он слышал, как герцог Вассант объясняет гвардейцам, что теперь так нужно будет поступать после каждого очередного исцеления, а кому-то из горожан герцог сказал, что волноваться не нужно и что принц побывает у всех больных, как и раньше.

Солнце подействовало на Аматуса именно так, как он ожидал, и даже более того: стоило солнечным лучам коснуться его, как что-то мерзкое и холодное, похожее на сточную воду, вырывалось из него и таяло, исчезало без следа. Довольно скоро стало ясно, что дело пойдет быстрее, если принца как можно скорее выносить на солнце, и тогда, оправившись от шока, он мог идти к следующему дому пешком.

— Я и прежде всегда чувствовал внутри себя остатки болезни, — объяснил принц герцогу Вассанту, когда они возвращались в замок. — Но солнце изгоняет из меня хворь мгновенно, и хотя поначалу ощущение такое, словно я в следующий миг умру, миг проходит, и я не могу поверить, что мне было так худо, — все как рукой снимает.

— Жаль, что сейчас зима, ваше высочество. Солнце светит далеко не всегда. А вы правда себя хорошо чувствуете?

— Лучше, чем когда-либо с тех пор, как не стало Голиаса. — Принц полной грудью вдохнул морозный чистый воздух, сладкий, словно вино из одуванчиков, и прозрачный, как весенний ручеек, и оглянулся по сторонам. Они ехали по улицам, огибающим небогатые дома. Детишки в грязной, но не рваной одежде возились в лужах и ручьях, стекавших с начавших таять снеговых шапок на крышах. Отовсюду доносились ароматы стряпни.

— А все-таки славное место — наше Королевство, — сказал принц.

— А вы разве в этом когда-нибудь сомневались, ваше высочество?

Аматус внимательно посмотрел на герцога единственным глазом. Герцог этот взгляд принца запомнил надолго и впоследствии рассказал о нем Седрику. Но когда Седрик писал «Хроники», он никак не мог припомнить, что именно сказал ему герцог. Поскольку у самого принца спрашивать, как же он тогда посмотрел на герцога, было бы неловко, факт так и остался невыясненным. Аматус помнил лишь, что надолго задумался над вопросом герцога — наверное, это и увидел Вассант в его взгляде.

А сказал тогда Аматус вот что:

— Вассант, ты предан королю и отечеству душой и телом, и сердце твое так чисто, что ты не в силах даже представить, как же такая чудесная страна может быть насквозь пропитана мерзостью и отравой. Но мне предстоит править этой страной, и потому я обязан задумываться о подобных вещах. Радуйся тому, что тебе не нужно отвечать на такие вопросы.

А потом принц снова умолк и задумчиво уставился на герцога. Было видно, что серьезность ответа поразила не только герцога, но и самого принца. Но вскоре Аматус весело рассмеялся и запел старинную песню — веселую балладу о том, как один галантный лесничий переходил в тумане через мост и заблудился, а потом наткнулся на что-то и решил, что перед ним — страшный великан. Лесничий выхватил свой топор и принялся сражаться с чудовищем на узеньком мостике. А потом, когда туман рассеялся, оказалось, что он вовсе не на мостике, а на широкой проселочной дороге и никакой перед ним не великан, а ветряная мельница, да и сам он вовсе не лесничий, а приснился во сне бабочке, которая хотела, да не сумела привидеться себе во сне китайским философом.

Песня была так весела и зажигательна, что ее туг же подхватил Вассант, а вскоре ее уже хором распевали все гвардейцы. Правда, пели они ее на манер боевого марша, как привыкли воины, которые готовы разразиться бравой песней после любого приказа офицера.

А когда песня была допета до конца, герцог не мог прогнать с лица добродушной улыбки, и все мрачные утренние мысли развеялись.

— Каллиопа обожает эту песенку, — заметил герцог. — Жаль, что ее с нами не было.

Принц Аматус нахмурился.

— Послушай, ведь мы ее не видели с тех самых пор, как нагрянула чума. Я написал ей письмо, попросил у нее прощения, но она мне не ответила. Это не похоже на Каллиопу. Нужно будет непременно сегодня же навестить ее и убедиться, что с ней ничего не случилось.

— А чего тянуть? — пожал плечами герцог. — Можно прямо сейчас к ней заглянуть. Если вы не против, я мог бы вас сопровождать, но если вы хотите встретиться с ней наедине…

— Вассант, а что это ты покраснел?

Герцог опустил глаза, уставился на мостовую, по которой весело цокали копыта их коней, и смущенно ответил:

— Ваше высочество, я только хотел помочь, чтобы вам не пришлось смущаться… Прощу прощения. Я ничего такого не хотел сказать.

Аматус расхохотался — весело, непринужденно да так заразительно, что из окон выглянули женщины, а мастеровые оторвались от работы. Принц этого не заметил, но его радостный смех согрел сердца горожан, и вскоре по городу разнеслась весть о том, что очень скоро принц отыщет средство от эпидемии и еще до начала праздника проводов зимы в Королевство вернутся добрые старые времена.

— Герцог Вассант, — отсмеявшись, проговорил Аматус, — за что я тебя люблю, так это за то, что твое преданное королю и отечеству сердце не в ладах с твоим грубым языком. Да, мы немедленно отправимся к Каллиопе. Отправь кого-нибудь в замок, пусть там знают, где мы, и не волнуются, а мы сейчас же поскачем прямо к ее дому.

А еще через несколько мгновений они уже привязывали своих коней на небольшой, залитой солнцем площади, где стоял дом Каллиопы.

Принц Аматус нетерпеливо постучал в дверь. Оказалось, что он ужасно скучал по Каллиопе, сам не зная, по кому так скучает, и даже не понимая, как сильно ему не хватает ее. Словом, нетерпение принца не знало границ. Вероятно, Каллиопа до сих пор сердилась на Аматуса, но теперь у него хотя бы имелось оправдание своему долгому отсутствию, и он знал, что и прощения попросить на этот раз сумеет более искренне.

Мириться с Каллиопой всегда было приятно. Она умела дуться достаточно долго для того, чтобы потом примирение оказалось радостным, но все же не так долго, чтобы кто-то подумал, что ей прямо-таки очень нравится так долго обижаться.

Принц постучал снова. Они с герцогом уже довольно долго стояли на мокром крыльце под ярким солнцем, которое, казалось, стремится заглянуть в каждую выбоинку между булыжниками мостовой.

Дверь едва заметно приоткрылась, в щелочку кто-то выглянул, и Аматус понял единственное: за дверью стояла не Каллиопа.

— Моей госпожи Каллиопы нет дома. Вернее, она дома, но для вас ее нет, а вернее — ее нет ни для кого, — сообщил голос из-за двери, цитируя, по всей вероятности, слово в слово распоряжение хозяйки. И дверь захлопнулась.

— Похоже, она до сих пор злится на вас, — заключил герцог.

— Вполне вероятно, — вздохнул Аматус. — Я, правда, понимал, что она не станет со мной разговаривать до тех пор, пока я перед ней не извинюсь, но вот что она не станет со мной разговаривать даже после того, как я извинился, — этого я представить никак не мог. Что ж, остается предположить, что это всего лишь дурацкий каприз.

Герцог потрепал принца по плечу.

— Вот теперь я вижу, что вы вновь в добром здравии! — воскликнул он.