Призраки зла - Ричардсон Роберт - Страница 6

— А как девичья фамилия моей матери?

— Отстань, — отмахнулся Уилки. — Как работа?

— Да все так же. Никаких новых историй, они случаются у других. И вообще я почти вышел из игры. Бросил работу, чтобы стать писателем.

— Ну уж это лучше, чем под конец очутиться в штате «Гардиан», как ты собирался.

— Циник. Слушай, Том. Мне нужна помощь в деле, которым я сейчас занимаюсь. Ты помнишь некоего Барри Кершоу?

— Вилла в Эстоне, тот, что оказался педиком? — Уилки всегда считал слово «гей» никчемным эвфемизмом. — Это была сенсация.

— Нет, другого. Он в шестидесятые годы работал в шоу-бизнесе. Покончил с собой.

— Кершоу — Убийца? — перебил Уилки. — Что это он снова всплыл на поверхность?

Малтрэверс нацарапал «убийца» и подчеркнул это слово несколько раз.

— Да так, возможно пригодится для одного материала. А почему убийца?

— Имел привычку разбивать карьеру людям, которые ему не угодили. Могу сказать тебе фразу, которая никогда не была напечатана: «Барри Кершоу вызывает рвоту даже у запаха роз».

— Кто это сказал?

— Дженни Хилтон. Помнишь ее?

— О ней есть пара абзацев в сегодняшнем «Экспрессе», насчет… Слушай, а ты на что-то напал? — бессмертный инстинкт редактора отдела новостей снова дал себя знать.

— Возможно, ни на что, — ответил Малтрэверс. — Просто проверяю некоторые свои догадки. А почему она это сказала?

— Потому что он был подонком, — резко оборвал Уилки. — Все говорили о нем одно и то же, но ее характеристика — лучшая. Мы как-то пытались сделать по нему журналистское расследование, но он сразу же напустил своих адвокатов с фальшивками, а там и умер.

— Покончил с собой, — уточнил Малтрэверс.

— Вердикт коронера не подлежит обсуждению.[4]

— И как я должен это понимать?

— История — твоя, а я всего лишь жалкий старик. Никто уже не помнит Кершоу, кроме таких развалин, как я. Но могу дать тебе наводку. Люэлла Синклер. Она знает не меньше других.

— А где ее можно найти?

— В магазине «Силлабаб» на Кингз Роуд. Номер дома не помню, но это со стороны Слоун Сквер. По данным на полгода назад он там все еще стоит, меня мимо него провозили.

— А что ты делал в городе?

— Они выкатили меня на чертово отпевание в Сент Брайдз.

Малтрэверс заметил в голосе Уилки легкий оттенок шотландской меланхолии, которого раньше не слышал. Мне приходится каждое утро проглядывать в «Таймс» колонку некрологов, чтобы убедиться, что я еще жив. Все мое поколение ушло. И мне, наверное, пора.

— Ты будешь жить вечно, Том. — заверил Малтрэверс. Теперь я знаю, где ты, и как-нибудь загляну. Обещаю. И захвачу бутылочку. Гленморанджи двадцатилетней выдержки устроит?

— Когда я сюда приехал, доктор предупреждал меня, что алкоголь меня убьет.

— И когда это было?

— Десять лет назад. — Уилки плутовски хмыкнул. — Обрати внимание, доктор-то помер. Вот на его похороны я бы не прочь сходить.

III

Дженни Хилтон сознавала, что интервью с Малтрэверсом — это первый мостик, который она должна перейти. Когда Рассел вырос, ей все труднее стало постоянно пропускать мимо ушей постоянные упреки друзей, что она не использует свой талант. Теперь он в университете, и она свободна. Уединение, в котором она прожила годы, тщательно его оберегая, было ей необходимо, но идея вернуться донимала ее все настойчивее. Карьера много для нее значила. Работа накладывала определенные обязательства, подстегивала, позволяла бы чувствовать свою уникальность, вновь стать самостоятельной личностью, перестать быть придатком к сыну. Какие-то стороны ее «я» оставались невостребованными, не то, что ей не хватало славы, и она ничего не значила. Просто Дженни чувствовала смутное недовольство собой, свою ненужность. За пятилетний период успеха ей много удалось сделать. До сих пор шли гонорары за прокат и тиражирование ее фильмов и альбомов, и ей удалось удачно разместить капиталы. После смерти отца, преуспевающего дипломата, Дженни с сестрой осталось полумиллионное наследство. Деньги тоже не имели значения. Они были всегда, ей не хватало творчества, которое заполняло бы ее жизнь в том мире, откуда она бежала. И ей захотелось все это вернуть.

Она посвятила много времени планированию своего возвращения. Частью цены, которую предстояло за него заплатить, было паблисити, утрата спокойной анонимности частного лица. Согласие на интервью в «Кроникл», издании, далеко не склонном к истеричному тону бульварных газетенок, преследовавших ее подобно голодным волкам, было первым шагом. Жаль, что ей вновь придется встречаться с журналистом, увертываться от внешне невинных, но содержащих подтекст вопросов, выражаться осторожно, на случай, если фраза будет вырвана из контекста, отчего ее значение исказится. В шестидесятые годы она быстро освоила правила этой игры, но сейчас отвыкла, постоянно находясь в окружении надежных людей, не расставляющих ловушек на ее неосторожный язык.

Звонок Малтрэверса из редакции несколько рассеял ее опасения. Хотя его единственной целью было договориться о встрече, они проговорили с полчаса. Иронизируя над собой, он сразу же признался, что был увлечен ею в юности, и сделал тонкие замечания о ее фильмах. Он обнаружил осведомленность в вопросах актерского мастерства, и выяснилось, что он пишет пьесы, а его подруга — актриса.

— Вы говорите не так, как принято у журналистов, — заметила она. По крайней мере, у тех, с которыми мне доводилось встречаться.

— В зоопарке тоже бывают прирученные звери, — возразил он. — Одна из причин, почему я оставил это занятие, это то, что я не был готов кусать людей достаточно больно.

Договорившись встретиться с ним через пару дней, она испытала некоторое облегчение. Телефонный разговор с Ричардом Томлинсоном, драматургом, у которого Малтрэверс также брал интервью для «Кроникл», разубедил ее еще больше. Томлинсон рассказал Дженни о репутации Малтрэверса, который не был автором бестселлеров, но имел достаточно много почитателей. Кроме того, заслуживала уважения его способность сохранить конфиденциальность некоторых известных ему сведений. Дженни согласилась, что, может быть, он представляет собой тот не существующий в природе тип журналиста, контакты с которым не таят в себе угрозы. На самом деле такой тип — скорее редкость, чем уникум, но в своей жизни она сталкивалась только с тем, что журналисты никогда не давали фактам выстроиться в хорошую историю.

Малтрэверса, открывшего дверь в квартире на Копперсмит Роуд, приветствовал высокий пронзительный голос, доносящийся из гостиной.

— Хелло. Меня зовут Бабблз. Посмотрите, что я могу сделать с этой противной грязной посудой. Только посмотрите на это!

Он пересек холл и остановился в дверях. Тэсс держала стакан с очень большой порцией шотландского виски (было еще четыре часа), и ее глаза горели сумасшедшим блеском.

— Видите? — взвизгнула она. — Как они блестят, в них можно смотреться, как в зеркало!

— Слушай, ты переигрываешь.

Тэсс покачала головой.

— Здесь невозможно переиграть. Когда я прочитала роль, мне захотелось отказаться. Но контракт уже подписан, и я связана. Я записала эту чепуху пятью разными голосами и только Бога молю, чтобы они не выбрали вариант, где я говорю своим собственным голосом.

— Подумай о деньгах.

— Подумай о позоре. — Она выпила полстакана. — Больше ничего такого не подпишу, пока не прочитаю сценарий. Мне случайно попались твои записи. «Кроникл» заказала тебе интервью?

— Да, но не такое, как прежде, — ответил Малтрэверс. — Сама Дженни Хилтон!

— Дженни Хилтон? — в голосе Тэсс послышалась заинтересованность. — Любовь всей твоей жизни?

— Моя любовь — ты… Бабблз, — ответил он. — И оставь эту гадость, а то я всем расскажу, что ты — алкоголик.

Тэсс ухмыльнулась и поцеловала его.

— Это не гадость, это чудо. Как все произошло?

Она вытянулась на диванчике, и он рассказал ей все о сегодняшнем дне, включая то, что касалось Барри Кершоу и что он о нем собирался разузнать, и свой разговор с Томом Уилки.