Позорная история Америки. «Грязное белье» США - Вершинин Лев Рэмович - Страница 3

Но все это уже не имело ровным счетом никакого значения. В конце концов, никто ни лично капитану Престону, ни бедным служивым зла не желал. Главное, что появился повод. По всем колониям, от Вермонта до Джорджии, полетели красочные, в основном, естественно, анонимные описания трагедии типа классического бестселлера «Полное и правдивое описание ужасной бойни и резни, испытанных мирными и добропорядочными гражданами славного города Бостона от рук бесчеловечных солдат 29-го полка, который вместе с 14-м полком ныне попирает права добрых верноподданных Его Величества Короля Георга». А то и круче. Просвещенное общество читало, ужасалось злодеяниям тирании и проникалось мыслью, что так жить нельзя.

Начало, короче говоря, было положено, – а что было дальше, известно так хорошо, что и говорить о том нет никакой надобности. Помяну лишь, что в 1858 году, когда ни одного свидетеля событий уже не было в живых, в Бостоне начали отмечать День Мучеников Свободы, а в 1888-м был установлен памятник жертвам резни, на фронтоне которого перечислены славные имена всех шестерых, включая, разумеется, и Кристофера Сейдера. Учиться на их примере много десятилетий наставляли детвору. Нынче, правда, о суде (но не о предыстории сюжета) уже рассказывают все более и как есть. Хотя отголоски старой версии, гласящей, что «капитана Престона и его солдат осудили за убийство», типа, как насчет иракских ОМП, с которыми когда-то, – бывает, бывает, – слегка ошиблись…

Глава 2

Мы, американский народ

Генеральная репетиция

А сейчас вернемся на век назад и поговорим о событиях, связанных с именем Натаниэля Бэкона. Дело было, правда, еще в эпоху колониальную, то есть скорее к Англии относится, чем к Соединенным Штатам, которым еще только предстояло возникнуть полный век спустя. Однако, с другой стороны, именно этот сюжет будущие отцы-основатели Империи Добра, – в частности, сам Томас Джефферсон, голова из голов, – считали примером для подражания и вообще первым случаем, когда «американский народ заявил о себе как об отдельной от англичан нации, исполненной чистого патриотизма, добродетели и любви к свободе». А это, согласитесь, уже кое-что.

К тому же в самом сюжете таится некая будоражащая душу загадка. Задолго до нынешних времен толерантности и взаимного согласия, отношение к Бэкону странным образом объединяло несоединимое. Самые твердокаменные, прошлого еще поколения коммунисты США, типа Герберта Аптекера, считали его «чудесным, ярчайшим примером объединения всех угнетенных, белых и черных, в борьбе с колониальным гнетом Англии». Спустя поколение в ту же дуду дудел идеолог «новых левых» Теодор Аллен, указывавший, что «выступление народа против буржуазии, начавшись как результат расхождений в «индейском вопросе» между элитными и неэлитными плантаторами, превратилось в гражданскую войну, в которой вооруженный рабочий класс, черный и белый, дрался плечом к плечу за отмену рабства». И вместе с тем, что интересно, примерно в том же ключе высказывались и закоренелые консерваторы, даже расисты вроде Ника Салливана, рассматривавшие Бэкона как «самого великого патриота и демократа Америки до Вашингтона». Уже любопытно. Получается, что какой-то конфликт между группами каких-то плантаторов, чего-то не поделивших по «индейскому вопросу», каким-то непонятным образом перерос в совместную вооруженную борьбу белых и африканских рабочих против рабства, да еще и против гнета Англии. Странно. Непонятно. Будем разбираться…

Мы в Город Изумрудный идем дорогой трудной

Вирджиния, самая, как говорили тогда, «царственная» колония Англии в Северной Америке, по праву считалась славным местечком. Не холодно и не жарко, аккурат между будущим Севером и будущим Югом, но все-таки больше Юг. Населена была не хмурыми сектантами-разночинцами, как чуть севернее, а людьми свободомыслящими, ни Бога, ни себя не забывающими, в немалой степени дворянами. Занимался тамошний люд в основном сельским хозяйством, в социальном смысле делясь на «джентльменов», – около 1000 семей, – потомков первых поселенцев, прогнавших индейцев с берега и владевших большими и богатыми плантациями близ моря, где трудились чернокожие невольники, и «народ», численностью раза в четыре больше. «Народ», в свою очередь, распадался на «сквайров» (плантаторов победнее), фермеров и безземельную мелюзгу – в основном из отбывших семилетний срок «кабальных слуг» («белых рабов»), то ли сосланных из метрополии на каторгу, то ли оплативших трудом переезд. Ну и еще полезно для понимания дальнейших событий знать, что управлялась Вирджиния, как положено, своей Ассамблеей, но губернатора, поскольку колония считалась коронной, назначали из Лондона, а правом голоса обладали только свободные белые мужчины, владевшие землей или иной собственностью, вроде мастерской или судна. Но главное, конечно, землей, поскольку мастерские были в основном на плантациях, а корабли плантаторам же и принадлежали.

В общем, поначалу такой порядок дел был даже справедлив, но по мере роста колонии белых свободных «лишенцев» становилось все больше, и они все настойчивее поговаривали о том, что неплохо бы получить право голоса. Не политики ради, политика мало их волновала, а потому что к 1674 году на повестку дня вышел «индейский вопрос», которого раньше как бы и не было. В отличие от суровых сектантов Новой Англии, считавших краснокожих еле-еле животными и спровоцировавших туземцев вести себя соответственно, а затем вырезавших «дьяволов» подчистую, в Вирджинии царило согласие. Девятнадцать небольших местных племен, проиграв войну 1644–1646 годов, жили, не нарушая договор, лояльно служили английской короне, платили дань пушниной и даже помогали колонистам в войнах с более далекими, «немирными» племенами.

Так было много лет, но теперь привычный мир нарушился. Летом 1675 года цены на табак падали (голландцы интриговали вовсю), сильная засуха сократила урожай маиса на три четверти, и «народу», и «джентльменам» приходилось затягивать пояса, а тут еще с севера, из Массачусетса шли нехорошие слухи о взбесившихся индейцах, берущих штурмом и выжигающих целые города. То есть о знаменитой «войне короля Филиппа». Это, конечно, было далеко, но у страха глаза велики, а к тому же ситуация давала возможность решить остро волнующие всех вопросы. Короче говоря, большая группа фермеров, обитающая по соседству с лояльными индейцами, потребовала отменить договор, прогнать их, неважно, что лояльные, и распределить возделанные земли, поскольку «это даст добрым подданным дополнительный доход». Того же требовали и бывшие кабальные слуги, не имеющие заработка и мечтающие о своей земле, тем паче уже ухоженной, поскольку средств на самостоятельную очистку участков и постройку домов не имели.

Власть в лице губернатора, пожилого джентльмена по имени Роберт Беркли, такие настроения не поощряла, как «противоправные», а провести соответствующие законы через Ассамблею «народ» не мог, поскольку «малых плантаторов» было немного, а мелюзга не имела права избирать и быть избранной. Вопрос сделался актуален, но «джентльмены» добра от добра искать не собирались, – и в какой-то момент фермеры решили брать дело в свои руки по северным стандартам. Начались пограничные стычки, – белые явочным порядком занимали индейские угодья. Затем дело дошло до убийств, а в июле 1675 года и до крупного конфликта. Преследуя воинов из «немирного» племени доик, укравших свинью и побивших сторожа плантации, отряд виргинской милиции по ошибке пересек границу Мэриленда и – опять-таки, по ошибке – атаковал поселок ни в чем не виновных саскеханоков, своих союзников. Индейцы оказали сопротивление и прогнали почему-то нагрянувших белых. Возможно, зря, поскольку сопротивление рассматривалось как «грех и нарушение Божьего права».

Разозленные виргинцы, объединившись с милицией Мэриленда, вернулись в августе, уже огромной по тем временам армией, – 1100 человек окружили форт саскеханоков, пятерых главных вождей выманили на переговоры и без лишних церемоний повесили, а затем атаковали укрепление, но взять не смогли и решили удушить «чертей» блокадой. Но опять просчитались: когда голод стал невыносим, осажденные под покровом ночи покинули городок и неслышно проскользнули через оцепление, убив по дороге пятерых часовых, по одному за каждого вождя. Могли и больше, но не захотели. Однако договора больше не существовало: саскеханоки встали на тропу войны.