Папийон - Шарьер Анри - Страница 26

Днем я решил переодеть брюки и тут обнаружил еще одну пропажу — исчез мой маленький чемоданчик с вещами, вместе с ним пропали и два-три дождевика. На дне лодки нашлись две бутылки рома. Табак частично пропал, частично промок.

— Ребята, давайте-ка перво-наперво хлебнем по доброму глотку рома, — предложил я, — а уж потом подсчитаем, какие запасы у нас остались. Так, вот фруктовый сок, прекрасно... Надо установить строгий рацион на питье. Вот коробки с сухарями, давайте опорожним одну и сделаем из нее плитку, а на топливо пойдет вот этот деревянный ящик. Да, нам пришлось туго, но теперь опасность позади мы все преодолели и друг друга не подвели. Отныне, с этой минуты, пусть никто не смеет ныть «пить хочу» или «я проголодался». И никаких там «хочу курить». Договорились?

— Есть, Папи!

К счастью, ветер наконец стих, и мы смогли для начала сварить суп из мясных консервов. И вдобавок к нему съели намокшие в коробке сухари — этого должно было хватить до завтра. Каждому досталось по плошке зеленого чая. А в одной из уцелевших коробок мы обнаружили упаковку сигарет — маленькие лачки по восемь штук в каждой. Мы насчитали двадцать четыре такие пачки. Все пятеро решили, что только я один имею право курить, чтобы не заснуть за штурвалом, и чтоб без всяких там обид.

Пошел шестой день, как мы покинули Тринидад, и за все это время я практически не сомкнул глаз. В этот день я решился наконец поспать — море было гладкое как стекло. Я спал как убитый часов пять. Было уже десять вечера, когда я проснулся. По-прежнему штиль. Мои товарищи по ужинали без меня, но я обнаружил оставленную для меня миску поленты из маисовой муки и съел ее с консервированными копчеными сосисками. Страшно вкусно! Чай уже почти совсем остыл; но неважно. Я закурил и стал ждать, когда наконец задует ветер.

Ночь выдалась необычайно звездная. Полярная звезда сияла, как бриллиант, уступая по великолепию и блеску разве что Южному Кресту. Отчетливо были видны Большая и Малая Медведицы. Ни облачка, и полная луна взошла на усыпанном звездами небе. Бретонец дрожал от холода. Он потерял куртку и остался в одной рубашке. Я дал ему дождевик.

Пошел седьмой день пути.

— Друзья, — сказал я, — у меня такое ощущение, что мы слишком отклонились к северу. Поэтому теперь я буду держать на запад, чтобы не проскочить Голландскую Вест Индию. Положение серьезное, у нас почти не осталось питьевой воды, да и с едой туговато, если не считать НЗ.

— Мы полагаемся на тебя, Папийон, — сказал бретонец.

— Да, на тебя, — подтвердили все остальные хором. — Поступай как считаешь нужным.

— Спасибо за доверие, ребята,

Похоже, я действительно принял верное решение. Всю ночь ветра так и не было, и только в четыре утра поднялся бриз и привел в движение нашу лодку. Он все усиливался и в течение тридцати шести часов дул с неослабевающей силой, гоня лодку по волнам с довольно приличной скоростью. Впрочем, волны были совсем маленькие, нас почти не качало.

КЮРАСАО

Чайки. Сперва их крик в темноте, потом Мы увидели и самих птиц, парящих над лодкой. Одна то садилась на мачту, то снова взлетала. Наступил рассвет, яркий блеск солнца залил водную гладь, но нигде, даже на горизонте, никакой земли видно не было. Откуда же тогда, черт побери, взялись чайки? Мы все глаза проглядели, но напрасно. Ни малейших признаков суши. Солнце сменилось полной луной, свет ее в тропиках столь ярок, что режет глаза. Очков у меня больше не было, их унесла та подлая волна вместе со всем прочим. Около восьми вечера в ослепительном лунном свете мы различили на горизонте темную полоску.

— Точно, земля! — Я был первым, кто нарушил молчание.

— Похоже, что так...

Короче, все согласились, что темная полоса на горизонте — земля. Всю оставшуюся часть ночи я держал направление на эту тень, которая становилась все отчетливее. Мы подплывали с приличной скоростью; на небе ни облачка, лишь сильный ветер и высокие, но равномерные валы. Темная масса земли поднималась невысоко над водой, и трудно было сказать, что там за берег — утесы, скалы или песчаный пляж. Луна заходила как раз за его край и отбрасывала тень, не позволяющую видеть ничего, кроме линии огоньков над самой водой — сперва сплошной, потом прерывистой. Мы подходили все ближе и ближе, наконец я бросил якорь в километре от берега. Ветер был сильный, лодка кружила на месте, встречая бортами удары волн, и нас швыряло довольно сильно — ощущение малоприятное. Паруса мы, конечно, спустили.

Мы вполне могли бы дождаться рассвета, но, к несчастью, якорь внезапно сорвался Втянув в лодку цепь, мы обнаружили, что якоря на ней больше нет. И, несмотря на все мои усилия, волны неуклонно несли нас прямо на скалы. И вот лодка оказалась зажатой между двумя скалами с разбитыми бортами. Никто и ахнуть не успел, как накатила следующая волна и всех нас вышвырнуло на берег — побитых, мокрых, но живых. Только Клозио с его ногой пришлось хуже, чем остальным. Лицо и рука были у него страшно исцарапаны. Мы же отделались синяками. Я сильно треснулся ухом о камень, и оно кровоточило.

И все же мы живы и невредимы, на твердой суше, вне досягаемости волн. Когда настал рассвет, мы собрали дождевики, и я перевернул лодку Она уже начала разваливаться на куски Мне удалось выдернуть компас из гнезда. Вокруг не было видно ни души. Мы смотрели на линию огней и лишь позднее узнали, что они стоят здесь, чтобы предупредить рыбаков об опасности. И мы двинулись прочь от моря. Вокруг ничего, кроме кактусов, огромных кактусов и ослов. К колодцу мы подошли совершенно вымотанные, ведь пришлось нести по очереди Клозио, сплетая из рук нечто вроде скамейки. Вокруг колодца валялись скелеты коз и ослов. Колодец оказался высохшим — колесо его вертелось вхолостую, не извлекая из-под земли ничего. А вокруг по-прежнему ни души, лишь ослы да козы Наконец мы добрались до маленького домика. Распахнутые настежь двери словно приглашали войти. «Эй! Эй! Есть тут кто-нибудь?» Никого. Над камином висела на шнуре туго набитая сумочка. Я снял ее и уже собирался открыть, как вдруг шнур лопнул — там оказались флорины, голландские монеты. Значит, мы на голландской территории в Бонайре, Кюрасао или Аруба. Мы оставили сумочку, не прикоснувшись к ее содержимому. Нашли воду, и каждый по очереди напился из ковшика. Ни в доме, ни поблизости никого не было Мы двинулись дальше. Из-за Клозио шли очень медленно, как вдруг дорогу нам перегородил старый «форд».

— Вы французы?

— Да

— Забирайтесь в машину.

Трое разместились сзади, Клозио у них на коленях, мы же с Матуреттом сели впереди, рядом с водителем.

— Потерпели кораблекрушение?

— Да.

— Кто-нибудь утонул?

— Нет.

— Откуда вы?

— С Тринидада.

— А до этого?

— Из Французской Гвианы.

— Каторжные или вольнопоселенцы?

— Каторжные.

— Я доктор Нааль. владелец этой земли. Это полуостров, отходящий от Кюрасао. Его называют Ослиной землей. Здесь живут только козы да ослы. Едят кактусы, даже длинные шипы им не помеха. А знаете, как прозвали здесь эти шипы? Девицы Кюрасао.

— Не очень-то лестное прозвище для молодых дам Кюрасао, — заметил я.

Здоровяк оглушительно расхохотался. Внезапно, но захлебнувшись в астматическом кашле, «форд» вился. Я указал на стадо ослов и сказал:

— Раз машина не в состоянии двигаться дальше, можно запрячь их.

— В багажнике есть сбруя, но попробуй поймать хоть пару и запрячь! — Доктор Нааль открыл капот и быстро обнаружил, что из-за тряской езды отсоединилась клемма свечи. Он ловко устранил неисправность, при этом нервно озираясь по сторонам, и мы двинулись дальше. Потрясясь на ухабах еще какое-то время, мы наконец доехали до шлагбаума, преграждающего дорогу. За ним виднелся небольшой белый коттедж. Хозяин заговорил по-голландски с очень светлокожим и аккуратно одетым негром, который все время повторял: «Да, мастер, да, мастер!» Затем он обратился к нам:

— Я велел ему побыть с вами, пока не вернусь и не привезу чего-нибудь попить. Выходите из машины.