Красно-коричневый - Проханов Александр Андреевич - Страница 70

– Вот тут наше место ответчика, – Кириевский располагался за маленьким боковым столиком, раскладывал бумаги, книгу кодекса, вырезки из газет. – Оппоненты наши задерживаются.

Зал между тем заполнялся. Заступники газеты занимали ряды, громко и страстно переговаривались, обсуждали политические новости, бранили президента и «демократов». Разворачивали транспаранты. Взмахивали красными флагами. Кто-то достал икону. Кто-то прижал к груди номер свежей газеты. Это напоминало рать, поднявшую свои стяги и прапоры, поджидавшие неприятеля.

– Батюшку, батюшку пропустите!

Хлопьянов устроился в первом ряду среди говорливых стариков и неугомонных взбудораженных женщин. Увидел, как в зал входит отец Владимир в бархатной теплой скуфейке, с серебряным крестом на груди, с потертым саквояжем. Все присутствующие, и те, кто размахивал красными флагами, и те, кто держал портретики Ленина, встали, приветствуя священника. А тот благословлял профессора и Клокотова, поочередно наклонивших головы, рассыпал над ними мелкие воздушные крестики.

– Помолимся Господу, да ниспошлет на нас мир и благословение!.. И да дарует праведным обретение истины и благодати!.. И взыщет с нечестивцев!..

Отец Владимир раскрыл саквояж, где хранились принадлежности, необходимые для молебна. Извлек маленькую, в бархатном переплете книгу, банку с водой, кисть на длинной рукояти. Прочитал молитву, а затем обмакнул кисть в склянку и начал кропить зал. Брызгал прохладные длинные капли на профессора, на Клокотова, на болельщиков и радетелей, на красные флаги, на бумажные иконки и портретики Ленина. Отдельно, несколько раз окропил судейские кресла, оставив на стене росистый след. Углядев Хлопьянова, опустил в знак приветствия веки, метнул специально в него веер брызг. Хлопьянов почувствовал, как промокла у него на груди рубаха и текут по лицу щекочущие капли.

Появились истцы – представители министерства печати, желавшие закрыть крамольную газету.

Длинный, носатый, похожий на жирафа, с выступающей нижней губой адвокат, имевший, как сказал Кириевский, репутацию виднейшего в еврейских кругах. Дамочка, острая, колючая, с круглыми, по-птичьи тревожными глазами. Господин в вельветовом волглом костюме, с испитым лицом, на котором под разными углами лежали морщины и лиловые тени.

Их появление вызвало ропот и недовольство зала.

– Вот они, аспиды!

– Миллионеров защищаете?

– Сколько они вам, гадам, платят?

– Стыда нет!

– Сионисты проклятые!

Зал гудел, размахивал транспарантами, вздымал кулаки. В дверях появились милиционеры, что-то передавали в портативные рации.

– Друзья мои, – обратился Клокотов к залу. – Очень прошу, сдерживайте свое справедливое негодование! На их стороне сила, а на нашей правда! Чтобы сюда не ворвался ОМОН с овчарками, давайте придерживаться правил! Не задевайте этих господ, дайте им спокойно усесться!

Дверь на возвышении отворилась, быстро вошла раздраженная девица с тетрадями.

– Прошу встать! Суд идет!

Вошли и заняли свои места на возвышениях – маленький чернявый судья, с хохолком и чернильными беспокойными глазками, и две престарелые дамы, напоминавшие фрейлин, – народные заседатели.

Хлопьянов в первом ряду сначала не понимал, а потом все яснее постигал сложный театр, который являл из себя суд. Следил за распределением ролей, за моментальными схватками интеллектов, за сгустками энергий, гулявшими по залу. Стороны, стараясь быть вежливыми, отпускали друг другу реплики, полные яда. Маленький черный судья, нервный, неискренний, явно подыгрывал министерским чиновникам. Согласно кивал, когда начинал говорить губастый адвокат. Обрывал язвительные наскоки Кириевского. Останавливал слишком пространные комментарии Клокотова. Несколько раз сердито вскипал, возмущаясь выкриками из зала, грозил изгнать непослушных. Дамы-заседательнипы моргали коровьими глазами, поглядывали на свои пухлые ручки, лакированные коготки, золотые колечки. Работало несколько телекамер. Журналисты с диктофонами записывали выступления. И среди шелестевших плакатов, матерчатых транспарантов, глазков телекамер Хлопьянову чудилось чье-то тревожащее присутствие, чьи-то наблюдающие за ним глаза. Словно этому невидимке был важен он. Его реакции, его симпатии и антипатии исследовал скрытый психолог, затерянный среди разношерстного люда.

Выступал представитель нападающей, министерской стороны, любимец московских демократов, адвокат Дрездник, узкоплечий, сутулый, с мягкими травоядными губами, чутким хоботком и волнистой седеющей шевелюрой. Он говорил нарочитым московским говором, певуче, кокетливо, с жеманными движениями, привыкший к победам, поклонницам, знаток хитросплетений и казуистики. «Законник и фарисей» – так окрестил его Хлопьянов, с первых же мгновений возненавидевший Дрездника.

– Ваша честь, – с легким поклоном обратился Дрездник к судье, и у того острее заблестели черные, как икринки, глаза. – Я хотел бы остановиться на ряде публикаций означенной газеты, чей тон, лексика, явная и скрытая направленность ведут к расширению конфликтов в нашем многострадальном отечестве, к провоцированию национальной и классовой розни, дискредитации известных и уважаемых в стране политиков, что, несомненно, выходит на рамки закона и вынуждает министерство печати и информации требовать через суд закрытия газеты.

– Тебя закрыть да прихлопнуть! – раздалось из зала.

– Наймит проплаченный!

– Закрой «масонский комсомолец»!

Судья ударил ладонью по столу, так что сидевшие рядом, похожие на фрейлин заседательницы разом вздрогнули, испуганно заморгали глазами.

– Еще раз услышу выкрики, попрошу очистить зал!

На его грозное предупреждение в дверях опять появились милиционеры, мускулистые крепыши, натренированные в наведении порядка.

– Я продолжаю, – Дрездник удовлетворенно осмотрел притихший зал. – В статье главного редактора господина Клокотова, которого можно уважать за последовательность позиции, но никак нельзя поощрять его антиобщественный радикализм, в писании под названием «Ты готов постоять за Россию?», есть фраза: «В час предельной для России беды, в час, когда вновь нетопыри и чешуйчатые рептилии преисподней кинутся на святые соборы Кремля, в этот час каждый русский должен выйти на смертный бой, биться на улицах и площадях своих городов за спасение Родины!» – как, хочу вас спросить, квалифицировать подобные слова, если не призыв к войне, к насильственному свержению конституционного строя!

Хлопьянов видел, как нервно сжал губы Клокотов, как сдерживает себя побледневший Кириевский, как быстро перекрестился в соседнем ряду отец Владимир, а сидящая рядом немолодая, в потертом жакете женщина тихо и горячо произнесла: «Жиды!» Хлопьянов ненавидел длинного мягкогубого гладко говорящего человека, принадлежащего к племени законников и фарисеев, которые за злато, из поколения в поколение, вершат неправое чернокнижное дело, обрекая на страдания народы и страны. Оплетают их путаницей слов, улавливают с помощью лукавых приемов и знаний, от которых мутнеет разум, иссыхает душа, мертвеет воля, и все, что недавно казалось цветущим, сильным и гордым, чахнет, глохнет, идет под пяту этого хитроумного племени. Как бы он хотел оказаться на площади восставшего города и в честном бою с «Калашниковым» из-за кирпичной стены стрелять в наступающие цепи врага, не боясь умереть, упасть бездыханным у той кирпичной стены.

– В статье: «Козырев – враг России № 2», – продолжал Дрездник, вытягивая жирафьи губы, словно хотел сорвать с дерева вкусный лист, – упомянутая газета разглашает содержание секретной переписки Министерства иностранных дел РФ с посольством России в Канаде, придавая гласности договоренность РФ и Канады о полете самолетов НАТО с канадскими экипажами в некоторые регионы России. Это разглашение является нарушением закона и карается по Уголовному кодексу. В той же статье на Козырева возводится вина, как сказано в статье, за «порабощение русских в Эстонии, отданных под власть баронов». Это утверждение является вмешательством во внутренние дела соседней суверенной страны и служит разжиганию межнациональной вражды, что влечет за собой вполне определенные юридические выводы. К тому же, если Козырев – враг № 2, то кто – враг России № 1? Может быть, президент?