Красно-коричневый - Проханов Александр Андреевич - Страница 68

– Перестаньте! Это был высший акт милосердия по отношению к собственному народу! – грубовато перебил его мясистый курносый человек с черно-золото-белым значком в петлице потертого пиджака. – Не подпиши Государь отречения, армия бы распалась и началась бы бойня. Он потому и есть царь-мученик, и причислен к лику святых, что принял муку за свой народ. – Эти слова он запил рюмкой водки, кинув себе в рот с вилки кусок холодного языка.

– Покуда над Москвой масонские звезды, ничего путного не выйдет! – знакомый Хлопьянову казак Мороз, хмельной и веселый, наполнил рюмку и зорко выглядывал, чем бы ее закусить. Остановился на маринованном стручке красного перца. – По мне бы сейчас всем народом двинуть и посшибать бесовские пентаграммы!

– Господа! – сухонький старичок, воодушевленный соседством единомышленников, обилием напитков и яств, поднял рюмку, по-гвардейски, неожиданно ловко выставил вбок сухонький локоток. – Выпьем за монархию! Здоровье Великого князя Георгия Владимировича, единственного и правомочного наследника престола русского!

Он принялся чокаться с соседями, но казак Мороз дунул на него, как на муху:

– Что? За жиденка пить? Чтобы Россия триста лет мацу ела? Не быть тому! Не править на Руси царю Соломону!.. А ты, моль, лети в Тель-Авив и этих толстопузых баб забери!

Кто-то дернул рукой, кто-то оступился, кто-то выронил тарелку и грохнул бутылкой. Образовался быстрый жаркий скандал. Покатился вдоль стола, теряясь в общем гаме и звяке. Хлопьянов пошел мимо доедающих, допивающих, отыскивая Белого Генерала. И вдруг увидел его в стороне, у свисавших темных гардин.

Генерал стоял лицом к нему, беседовал с кем-то, чей аккуратно причесанный затылок и широкие плечи казались неуловимо знакомыми. Генерал был строг, хмурил брови, что-то властно и спокойно внушал собеседнику. Хлопьянов обходил стол, пробирался сквозь бестолковый люд, подходил к генералу. Лицо собеседника становилось видней. Хлопьянов, собираясь шагнуть, обратить на себя внимание, поднял на собеседника глаза и замер. С генералом говорил Каретный, любезный, дружелюбный, со своей ироничной, быстро набегавшей и исчезавшей усмешкой, все такой же загорелый, молодцеватый, с сочным отсветом гладко причесанных волос.

Его поразило присутствие здесь Каретного, поразило его знакомство с Генералом. Он, Хлопьянов, как о величайшей тайне, хотел поведать Генералу о секретной зоне, штурме, о Каретном, чью роль предстояло понять и выяснить. Но Генерал из уст Каретного уже знал обо всем и, быть может, о роли Хлопьянова, которая выделена ему в грозном и загадочном плане. Тайные соглядатаи, секретные агенты проникли в ряды оппозиции, оплетали их клейкой невидимой паутиной. И он, Хлопьянов, был опутан липкими нитями, откликавшимися на каждое его движение.

Каретный говорил с Генералом, а смотрел на Хлопьянова. Видел его и как бы не видел. И Хлопьянов, пораженный, не подошел к ним, вернулся к застолью, где подвыпившие монархисты, усыпанные Георгиями казаки и пылкие дамы пили за Россию. Когда он снова решился посмотреть в сторону Генерала и Каретного, их уже не было.

Сквозь звяканье тарелок и гул мегафонный голос возвестил:

– Уважаемые дамы и господа, наше торжество приближается к концу! Те из вас, кто имеет на пригласительном билете золотую эмблему собора, приглашаются на теплоход, на Москва-реку! Пристань «Каменный мост», десять минут ходьбы! Приятного плавания!

Хлопьянов разглядел на своем билете маленькую золотую эмблему и отправился к пристани. Красная площадь казалась огромной чугунной крышкой, которой закрыт ребристый люк в преисподнюю. Звезды туманно светились, охваченные изморозью, будто в летней Москве ударил мороз, и вокруг каждой звезды образовалось облако ледяного пара. Это было знамение, сулящее несчастья и беды, которые несметными толпищами таились под землей, накрытые чугунной площадью, ждали урочного часа. Хлопьянов шел, наступал на брусчатку, чувствовал ледяное жжение.

Река была черной, в драгоценных огнях. У пристани стоял озаренный белый корабль. Неслась музыка, бравурный яростный джаз. Мигающая нарядная надпись на борту «Казино» отражалась в воде множеством золотых змей. На борт поднималась публика, уже знакомая Хлопьянову. Светские дамы, роскошные офицеры, представительные купцы. Но теперь в их движениях и лицах не было многозначительности и нарочитой степенности, а игривость и нетерпение. На борту мелькали полуголые девицы варьете, показался и исчез крупье в малиновом пиджаке, прошли упитанные чернявые охранники с кавказской внешностью. И весь нарядный белоснежный корабль был полной противоположностью недавнему залу, молитвам, монархическим изречениям. Звал к ночным удовольствиям и утехам. Кто-то уже танцевал на верхней палубе. Кто-то шутливо обнимал хохочущую женщину. В черную воду упала пустая пивная банка, брызнула жидким серебром.

Хлопьянов увидел на палубе Белого Генерала, взиравшего на бело-розовый Кремль. Устремился было на палубу, но там, среди мишуры, развешенных гирлянд, обнаженных женских спин снова, как показалось ему, мелькнул Каретный. И Хлопьянов не пошел на корабль. Смотрел, как убирают трап, как начинает ртутно кипеть вода, и белый ковчег, наполненный золотом, вином, молодыми женщинами, отчалил от пристани, и на отраженных огнях, словно на огненном блюде, удалялся, отплывал по реке, оставляя за собой шлейф музыки.

Опустошенный, почти больной, Хлопьянов шагал по набережной. В синей ночи угрюмо, морозно сияли рубиновые кремлевские звезды.

Глава девятнадцатая

– Немного подождите. Там у него профессор, юрист. Сегодня у нас суд. Собираются газету закрыть. Они с профессором готовятся к судебному заседанию.

Секретарша была молодая, с полными обнаженными руками и маленькими ямочками на локтях. Легкое платье с перламутровыми пуговицами не скрывало загорелую шею, выпуклую смуглую грудь с серебряной цепочкой и крестиком. Своими сияющими глазами, сочными губами она напоминала усадебную барышню, пылкую, наивную и влюбленную.

Тут же в приемной находился молодой человек, видимо, сотрудник редакции, крепкий, плечистый, с маленькими офицерскими усиками. Приход Хлопьянова прервал их болтовню, похожую на флирт.

Секретарша отвернулась от кавалера, поправила перед зеркальцем волосы, кивнула на большой, лежащий на столе пакет.

– Какой-то старец пришел, принес нашему редактору икону. Говорит, пусть несет икону с собой на суд. Она поможет выиграть. Каких только благожелателей у нас не бывает!

Она провела по свертку красивой загорелой рукой, и молодой человек жадно и быстро проследил движение ее пальцев.

Хлопьянов терпеливо ждал в приемной, и скоро молодые люди забыли о нем, продолжили свой необязательный, сладостно ленивый флирт.

– И вот, представляете, Веранька, приезжаю я в ваше поместье, потому как являюсь вашим соседом. Очень мне ваши маменька и папенька рады, ну прямо как сыну! Не догадываются добрейшие люди, что меня интересуют не виды на урожай, не цены на рожь и пеньку, а интересует меня их очаровательная доченька, то есть вы, Веранька, – говоря это, молодой человек как бы ненароком положил свою крепкую сильную руку на ее смуглые дрогнувшие пальцы.

– Ну и с каким же вы, соседушка, намерением пожаловали к нам на этот раз? – подхватила его игру секретарша, щуря желтоватые солнечные глаза и не убирая руку. – Какие сюрпризы приготовили вы наивным и простодушным селянам?

Молодой человек приготовился отвечать, сложил насмешливо губы. Но в приемную, стукнув дверью, вошел человек, сутулый, пугливый, с бегающими по сторонам глазами, в поношенном офицерском кителе, без погон.

– Мне Клокотова!.. Редактора срочно! – он говорил полушепотом, боясь подслушивания, прикладывая к губам грязный палец, прижимая локтем обшарпанную голубую папку, – Не терпит отлагательства!

– Может быть, я вам буду полезен? – сказал молодой человек. – Редактор занят и не может принять. По какому делу?

– Сверхсекретно!.. Здесь план!.. – он тряхнул голубой папкой. – Как объединить Советский Союз!.. Я все продумал!.. Хочу сообщить редактору!..