Число Зверя - Левин Айра - Страница 29

– Я не буду менять врача. Пусть просто доктор Хилл осмотрит меня и даст свое заключение.

– Я тебе не разрешаю. Это… это, в конце концов, нечестно по отношению к Сапирштейну.

– Нечестно? О чем ты говоришь вообще? А по отношению ко мне это честно?

– Тебе нужно еще одно мнение? Ладно. Скажи Сапирштейну. Пусть он сам решит, кому тебя показать. И придется тебе быть с ним вежливой до конца, он все-таки специалист в своем деле.

– Я хочу пойти к доктору Хиллу. Если ты не желаешь платить, я отдам свои…

Внезапно Розмари замолчала и замерла как вкопанная. По лицу ее покатилась слеза и остановилась у уголка рта.

– Ро?

Боль прекратилась. Ее больше не было! Она смолкла, как заклинивший автомобильный сигнал, который наконец-таки отключили. Боль прошла, она исчезла навсегда, безвозвратно. Слава Всевышнему! Нет ее, и все тут. И, Боже мой, как же хорошо она начнет теперь чувствовать себя, вот только надо перевести дыхание…

– Ро? – озабоченно переспросил Ги и сделал осторожный шаг к ней.

– Она прекратилась. Эта боль.

– Прекратилась?

– Только что. – Розмари попыталась улыбнуться. – Она куда-то исчезла, и все. – Она закрыла глаза и глубоко вздохнула, потом прислушалась к себе и вздохнула еще глубже. Как давно ей не приходилось так вот свободно дышать! С самого Дня Благодарения.

Когда Розмари открыла глаза, Ги продолжал обеспокоенно смотреть на нее.

– Что за напиток ты себе готовила?

Сердце у нее оборвалось. Она убила ребенка. Хересом. Или испорченным яйцом. Или их сочетанием. Ребенок умер, поэтому боль прекратилась. Боль была ребенком, а она убила его своей самонадеянностью!

– Яйцо, – сказала она, – молоко, сливки, сахар. – Розмари моргнула, провела рукой по щеке и посмотрела на него. – Херес, – добавила она невинным голосом.

– Сколько ты наливала хереса?

И вдруг что-то внутри нее шевельнулось.

– Много?

И еще раз. Там, где раньше ничего не шевелилось. Легкое приятное щекотание. Она глупо и беспомощно хихикнула.

– Розмари, ради Бога, скажи мне, сколько ты наливала хереса?

– Он живой, – тихо сказала она и снова беззвучно засмеялась, поджав губы и изумленно подняв брови. – Он шевелится. Все в порядке. Он не умер. Он двигается! – Она посмотрела на свой живот под коричневым бархатом и осторожно положила на него руки. Теперь она уже ясно почувствовала, как что-то внутри нее снова шевельнулось – это были ручки. Или ножки.

Розмари подошла к Ги, и, не глядя на него, протянула руку, взяла его ладонь и положила себе на живот. Внутри тут же что-то послушно шевельнулось в ответ.

– Ты чувствуешь? – спросила она. – Ну вот, опять. Чувствуешь?

Он побледнел и отнял руку.

– Да. Да, я почувствовал.

– Не надо его бояться. – Она рассмеялась. – Он тебя не укусит.

– Это чудесно! – выдохнул Ги.

– Правда? – Она снова посмотрела на живот. – Он живой. Он лягается. Там, внутри.

– Я тут немного приберу, – сказал Ги, подняв со стола пепельницу и стакан. Потом еще один.

– Ну ладно, Дэвид-или-Аманда. Ты доказал свое присутствие, а теперь успокойся. Мамочке надо убирать квартиру. – Розмари засмеялась. – Боже мой! Он такой подвижный! Значит, будет мальчик, да? Ну ладно там, потише. У тебя впереди еще целых пять месяцев, так что экономь силы. – Все еще смеясь, она обратилась к Ги: – Поговори с ним, Ги, ты ведь все-таки отец. Скажи ему, что нельзя быть таким нетерпеливым.

Розмари смеялась, потом смеялась и плакала одновременно, бережно обхватив обеими руками живот, на который капали сладкие слезы счастья.

Глава 6

Насколько плохо ей было раньше, настолько теперь все стало хорошо. Боль прекратилась, и вернулся сон. Розмари спала по десять часов, без всяких сновидений, а со сном пришел и аппетит: теперь ей хотелось мяса – только не сырого, а жареного, – яиц, овощей, сыра, фруктов и молока. За несколько дней исхудалое лицо Розмари вернулось к своим прежним очертаниям, и через пару недель она выглядела уже так, как и подобает всякой беременной женщине: здоровая, гордая и очень красивая.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Она выпивала напиток Минни, как только та приносила его, причем до последней капли, чтобы не было причин опасаться, что ребенку может повредить недостаток витаминов. Вместе с напитком ей стали приносить и какое-то пирожное с хрустящей белой начинкой, похожей на марципан. Она тоже сразу съедала его, наслаждаясь необычным вкусом и сознанием того, что сейчас она, наверное, самая исполнительная на свете будущая мама.

Доктор Сапирштейн мог бы долго распространяться по поводу исчезновения боли, но, слава Богу, не стал. Он просто сказал: «Пора бы уж» – и приставил стетоскоп к выпирающему животу Розмари. Почувствовав движение ребенка, он очень обрадовался и даже взволновался, что было довольно странно, ведь ему наверняка приходилось испытывать такое уже сотни и сотни раз. Но это, наверное, и было именно то восхищение и радость, которые отличают великолепного врача от просто хорошего.

Розмари купила туалеты для будущей мамы: черный костюм и красное платье в белый горошек. Через две недели после вечеринки они с Ги пошли в гости к Лу и Клаудии Камфорт.

– Никак не могу привыкнуть к тебе! – радостно воскликнула Клаудия, держа Розмари за руки. – Ты теперь выглядишь в сто раз лучше. Нет, в тысячу раз!

Миссис Гоульд, которая жила по соседству, тоже обрадовалась:

– Еще несколько недель назад мы так волновались за вас – вы выглядели очень усталой и изможденной. А теперь вы просто другой человек! Артур только вчера рассказал мне о вашем состоянии…

– Спасибо, я сейчас действительно чувствую себя гораздо лучше. Некоторые беременности начинаются плохо, но потом все исправляется. А ведь бывает и наоборот… Так что я рада, что все плохое у меня уже позади.

Теперь она стала ощущать лишь слабую боль, которая скрывалась раньше за основной – в мышцах спины и в набухшей груди, – но об этих неудобствах писалось в книге, которую заставил выбросить доктор Сапирштейн. Однако эта боль не казалась Розмари странной; наоборот, с ней она чувствовала себя более уверенно. Соль по-прежнему вызывала тошноту, но что в конце концов такое была для нее соль?

Пьеса, в которой участвовал Ги, должна была впервые исполняться в Филадельфии в середине февраля. К этому времени режиссер сменялся уже дважды, а название – целых три раза. Доктор Сапирштейн не разрешил Розмари выехать с мужем на репетиции, поэтому она поехала в Филадельфию в день премьеры вместе с Минни, Романом, Джимми и Тайгер в старом «паккарде» Джимми, Поездка была не из приятных. Розмари, Джимми и Тайгер видели эту постановку еще в Нью-Йорке и мало рассчитывали на успех. Они, правда, надеялись, что кто-нибудь из критиков все же заметит и оценит игру Ги, тем более что Роман привел много случаев из жизни великих актеров, которые сделали свою карьеру на пьесах, мало интересовавших публику.

Несмотря на необычные декорации, костюмы и освещение, спектакль был скучным и многословным. Мать Ги, которая специально прилетела из Монреаля, утверждала, что представление замечательное, а Ги просто великолепен. Это была маленькая жизнерадостная блондинка, беспрестанно щебечущая о своем расположении к Розмари, Аллану Стоуну, Джимми, Тайгер и Минни с Романом. Минни и Роман улыбались, все остальные были очень взволнованы. Розмари показалось, что Ги и правда играет неплохо, но такое же чувство было у нее, когда она видела его и в «Лютере», и в пьесе «Никто не любит альбатроса», однако ни один из этих спектаклей не заслужил никакой похвалы критиков. Первые отзывы прессы появились лишь после полуночи, и все как один в пух и прах разносили саму пьесу и восхваляли игру Ги, причем в одной из рецензий ему были посвящены целых два абзаца. Другая статья, появившаяся на следующее утро, была озаглавлена: «Исключительная игра на убогой сцене», и в ней говорилось, что Ги – это «практически неизвестный до сих пор актер, который несомненно обладает феноменальными способностями и должен играть в более интересных и значительных постановках».