Наследник - Кулаков Алексей Иванович - Страница 44

– У-уоыа-а-а!..

Чуть отдернув голову от зловония из распахнутого в крике невероятно жгучей боли рта, отрок повторил:

– Говори.

– А-уоа!!!

– Говори!

Шумно всхлипнув, «кашевар» сломался:

– Пятерых.

Отдернув руку, наследник задумался, совсем не замечая, как внимательно на него смотрит отец, его невеликая свита и приказные служивые.

– Ты говоришь правду. Но не всю. Ты… и есть настоящий атаман? Не опускать глаз! Да, это так. Скольких же ты ПРИКАЗАЛ убить, что даже душа твоя смердит их ужасом и болью?

И вновь не дожидаясь ответа, старший сын царя чуть вытянул вперед руку, медленно сжав ее в кулак, после чего даже привычных катов слегка оглушило долгим ревом, исторгнутым из груди плюгавого душегубца. Разжав пальцы и дав ему немного отдышаться, Дмитрий опять ткнул деревяшкой в подбородок. Позабыв об отце и других свидетелях, чувствуя полное единение с источником, наполняющим его тяжким ритмом своих пульсаций, едва разжимая стянутые ненавистью губы, он повторил свой вопрос:

– Сколько?..

Вновь начали медленно сжиматься детские пальцы.

– Скажу!!! Все скажу.

Откашлявшись и пару раз глубоко вздохнув, сбросивший маску «простого кашевара» воровской главарь мерзко ухмыльнулся, блестя разом оживившимся глазом.

– Мно-ого! Болото не привередничало, всех принимало. Мужиков лапотных, купчин толстобрюхих, баб да девок. Ох и сладкие они были! Да и ты ничего, смазливый. Я бы и тебя напоследок-то, хе-хе, употреби-хкх!..

Все ожидали крика, но его не было. Побелевшие от невероятной муки глаза, мелкая дрожь по всему телу, едва слышный хрип – и поверх всего этого тихие слова десятилетнего мальчика:

– Пока я рядом, тебе не ускользнуть даже в смерть. Говори, скольких убили по твоему приказу?

– А-ахх! Две сотни… и еще семь десятков… может, кого и запамятовал.

– Женщины?

– Да.

– Дети?

– Не отпускать же их, сиротинушек, было на поживу дикому зверью! Кх-ха, кхе-хе-хе!..

Тонкие пальцы сжались в кулаки, но атаман продолжил кашлять-смеяться, ничуть не ощущая какой-либо боли.

«Что со мной? Зрение плывет, во рту металлический привкус, тошнит. И откуда у меня такая ненависть? Она как будто моя – и не моя одновременно. Не стоило мне все это начинать…»

Вытерев отчего-то влажные губы, Дмитрий поднес руку ближе к глазам, недоуменно разглядывая мазки собственной крови. Все так же мерно и тяжело пульсировало средоточие, незаметно для хозяина вбирая в себя из воздуха и стен застарелую боль…

– Твоя душа черна, и ей нет места ни в Свете, ни во Тьме.

Правая рука царственного отрока поднялась и в два движения начертала на лбу разбойника крест. Затем он отвернулся и успел отойти на несколько шагов, а за его спиной начертанное вспухло багровым рубцом, и страшно хрипящая нелюдь выгнулась так, что затрещали кожа и кости. Затем резко дернулась, с неимоверной легкостью разбив колодки на несколько кусков, еще раз выгнулась и, издав короткий рев, мягко осела навзничь.

– Батюшка.

Всем, кто находился в застенках Разбойного приказа, от катов в кожаных фартуках и до самих притихших «постояльцев», было отчетливо видно, сколь сильно мутит десятилетнего мальчика.

– Мне бы в собор, помолиться. Надо. Очень.

– Да-да, идем, сыно.

Немало впечатленный отец едва удержался от желания подхватить своего первенца на руки и поскорее вынести из душного подземелья на солнечный свет, но, несмотря на крайнюю бледность и явную тошноту, его наследник сам поднялся по стертым ступенькам узкой лестницы. Сделал несколько шагов, глубоко вздохнул. И склонился в жесточайшем приступе рвоты.

– Ну-ну-ну! Все будет хорошо, сынок, все будет славно. Легче тебе? В первые разы от таких страстей всегда тяжко, по себе знаю.

Правитель царства Московского и всея Руси прижал к себе свою гордость, надежду и благословение, своего сына, а затем дошел с ним до Успенского собора, где они почти час бок о бок предавались тихой молитве. На выходе же из храма Иоанн Васильевич внимательно вгляделся в первенца, отмечая легкие тени под его глазами, так и не прошедшую бледность и все остальное, и повелел отменить все занятия наследника – вплоть до того момента, когда ему станет лучше.

– Полежи немного или поспи. Сон – он многое лечит, сынок.

– Да, отец.

Медленно шагая в свои покои, Дмитрий пытался понять, что такое с ним творится. Средоточие послушно как никогда, скованное стальным барьером воли. Все, что он задумывал, получилось – так отчего же его гложет ощущение допущенной ошибки? Чего он не предусмотрел, что не рассчитал?

«Не стоило мне затевать это представление».

Совсем было согласившись с таким выводом, он вспомнил, ради чего все это сделал, – ради брата Федора. Теперь он сможет начать изменение его Узора, не опасаясь смертельных последствий, и сонные глаза пятилетнего мальчика наконец-то засветятся жизнью и интересом к окружающему миру…

«Нет, это того определенно стоило!»

– Может, сбитню батюшке нашему Димитрию Ивановичу?

– Благодарствую, но позже.

Не дожидаясь просьбы, боярыня Захарьина величавой павой прошествовала к ложу, на ходу едва заметно поправляя свой убрус[106]. Легла и терпеливо молчала, пока царственный отрок медленно вел свою ладонь вдоль ее тела, – а вслед за ладонью по ногам поднималось приятное тепло. Колени, бедра, живот… Стрельнуло чуть горячим в груди и наполнило блаженной легкостью голову.

– Глубоко вдохнуть.

Абсолютно не стесняясь, малолетний царевич плавно провел рукой по левой груди боярыни, задержав ее напротив сердца. Скользнул ниже, опять остановив ладонь на животе, затем слегка сдвинул ее на другую сторону и сразу же довольно улыбнулся:

– Мне больше нечего целить.

Услышав такие новости, почти сорокалетняя (без двух годков) почтенная Анастасия Дмитриевна моментально подскочила, издав невнятный звук. Что-то такое среднее между восторженным визгом и сдержанным покашливанием. Надо сказать, к здоровью своей первой официальной пациентки Дмитрий подошел очень ответственно, убрав не только сильнейшую интоксикацию свинцом и ртутью, но и все ее последствия, а также разные отложения и прочий накапливающийся с годами мусор. Результатом была изрядно посвежевшая кожа, заметно подтянувшиеся формы, легкость в движениях и неизменно хорошее настроение, дополненное натуральным румянцем. Кстати, своими формами боярыня Захарьина была немного недовольна: ведь в моде царила приятная полнота. А у нее только зад и грудь подходили под эти строгие критерии!.. Впрочем, она готовилась над этим усиленно работать, планируя усердно налегать на мучное, жирное, сладости и прочую весьма полезную для женской фигуры снедь.

– Даже и не знаю, как мне тебя благодарить, батюшка-царевич Димитрий Иванович!.. Век за тебя молиться буду!!!

– Тсс!..

Мягко улыбнувшись, наследник убрал от губ указательный палец, переведя его на укутанный в рушничок кувшин со сбитнем, – а понятливая хозяйка тут же самолично налила медового напитка дорогому гостю.

– Очень вкусно. С корицей?

Расцветшая от похвалы боярыня горделиво приосанилась.

– И не только. Такой только у нас, у Захарьиных, есть!..

Допив ароматный сбитень и отставив небольшой серебряный кубок в сторону, царственный отрок внимательно поглядел на Анастасию Дмитриевну:

– Теперь о благодарности. Мне будет достаточно, если ты, боярыня, расскажешь всем своим подругам и знакомицам то, что узнала от меня про белила, свинцовые гребешки и снадобья иноземных лечцов.

Мгновенно посерьезневшая женщина без долгих размышлений согласно качнула головой, наливая в кубок еще сбитня.

– Исполню, царевич-батюшка.

– Тогда позволь я расскажу тебе одну небольшую историю. Как ты, наверное, знаешь, у католиков и протестантов есть инквизиция…

Слушая малолетнего рассказчика, боярыня почти машинально утянула с широкого блюда небольшой крученый медовый кренделек, тут же откусив крохотный кусочек.