Наследник - Кулаков Алексей Иванович - Страница 43

– Я твой наследник!

Царь надолго о чем-то задумался, затем тяжело вздохнул, резко вставая с креслица:

– Пойдем, сыно.

Подвалы Разбойного приказа встретили их вначале мятущимися тенями, затем легкой сыростью, а потом и ощущениями творящегося здесь дознания: огонь отдавал каленым железом, вода была затхлой, словно в ней долго находился утопленник, а кисловатый запах сыромятной кожи от многочисленных ремней, бичей и плеток нес в себе привкус застарелой мочи, пота и крови. Иоанну Васильевичу эта обстановка была вполне привычна, хотя особой радости и не вызывала: быть государем – это не только сидеть на троне или возглавлять войско, иногда приходилось и в таких вот «палатах» сиживать, лично следя за допросом врагов. А вот царевич заметно побледнел, хотя на ногах держался твердо, да и взгляда от «постояльцев», привязанных по углам или подвешенных на дыбе, отводить не спешил.

«Сколько же здесь боли! Пол, потолок, стены – все ею пропитано, а некоторые железки прямо полыхают темным пламенем!.. С моей чувствительностью я здесь долго не протяну…»

– Сын?

Отвернувшись от разложенных на полках инструментов дознания, Дмитрий подошел к низенькому рядку мужчин. Низенькому – потому что стояли они на коленях, вдобавок были связаны не только общей кандальной цепью на руках и ногах, но и широким ярмом на шеях. Стараясь не обращать внимания на могучую вонь, исходящую от клиентов Разбойного приказа, царевич протянул затянутую в перчатку руку и ухватил первого из «пробников» за спутанные жирные волосы. Немного дернул, заглядывая в глаза:

– Крещен ли ты?

– Да.

– Хочешь жить?

Душегубы, уже привыкшие к перспективе скорой и довольно мучительной смерти, заметно оживились, почуяв вполне реальный шанс на жизнь.

– Да!

– А на свободу хочешь?

Не осведомленный о сути происходящего, один из приказных дьяков осторожно возмутился малолетнему произволу:

– Да как же это, великий государь? Столько ловили…

– А ну цыц!

Дьяк моментально поперхнулся всеми своими претензиями.

– Так хочешь на свободу? Целым и невредимым?

– Хочу!!!

Потеряв всякий интерес к первому из кандальников, десятилетний отрок повторил все те же вопросы второму в цепи, а потом третьему и четвертому. А вот у пятого немного замешкался, вглядываясь в его глаза при каждом ответе.

– Батюшка.

Великий князь тут же приказал:

– Афонька!

Приняв из рук князя Вяземского довольно увесистый золотой крест, всячески изукрашенный мелкими драгоценными камнями, Дмитрий остановился напротив первого мужчины.

– Если ты невиновен, то вот тебе крест. Клянись на нем – и сей же час будешь освобожден.

Не успел он договорить, как разбойник вытянул шею, стремясь дотянуться до своего спасения.

– Нет на мне вины, на том и крест целую.

– Ты?

– Без вины страдаю, целую о том крест.

– Ты?..

Третий грешник повторил все то, что сделали первые двое. А вот четвертый удивил:

– Виновен я.

Впрочем, пятый его примеру не последовал, упрямо и даже дерзко глядя на своих мучителей:

– Невиновен, оговорили меня!

Вернув испачканный в слюнях, соплях и крови крест Вяземскому, мальчик положил руки на голову первому кандальнику:

– Скрепляю клятву твою.

Мужчина как-то странно икнул, чуть дернулся и, тихо захрипев, обмяк.

– Скрепляю клятву твою.

Еще один поначалу обмяк, а затем мелко задергался в колодках, раздирая в кровь шею и запястья.

– Скрепляю клятву твою.

Уже третий узник вздрогнул и задрожал, хлюпая хлынувшей из ушей и носа кровью.

– Совершал ли ты грех убийства?

Приготовившийся к смертной боли и не в силах отвести глаз от двух ярко-синих омутов, разбойник признался:

– Было, чего уж.

– Сколько?

Недоуменно покривившись, душегуб все же понял, о чем именно его вопрошают.

– Осьмнадцать.

Огненные глаза приблизились еще больше, окончательно затягивая в себя его разум:

– Раскаиваешься ли ты в содеянном?

– Да…

– Все в руках Господа нашего. Если спасешь ты от смерти трижды по столько же душ православных, то вместо адова пламени тебе дарован будет Свет.

Последний из кандальников своей твердости не потерял, а вот уверенности поубавилось.

– Скрепляю клятву твою.

Все с немалым интересом на него глядели, ожидая корчей или еще чего-нибудь в таком же духе. Но дождались лишь угрюмого взгляда и чуть дрогнувших губ.

– Сей человек невиновен.

Не дожидаясь приказа, подскочивший к царю догадливый дьяк тут же тихо забормотал:

– У помещика свово хоромы ночью запалил… Сам, и чады его с домочадцами, аще на конюшне семь лошадей, да иная живность без счета!.. Тиун на него показал, и другие видоки то подтвердили.

Отмахнувшись от дьячка, великий князь подошел поближе к трем окончательно затихшим душегубам, ткнув крайнего из них в скулу носком сапога.

– Сдох?

Широкоплечий кат[105] тут же присел на корточки и воткнул под слегка отвисший подбородок убийцы свои пальцы-клешни, нащупывая нужную жилу:

– Дышит, великий государь.

Тряхнув, а затем и похлопав по щекам безвольную тушку, палач смог добиться лишь тихого воющего звука:

– Ы-ы-ы-ы…

– А этот?

Довольно скоро выяснилось, что все трое разбойников живы, но полностью утратили разум: один самозабвенно выл, второй глупо улыбался, тихонечко раскачиваясь из стороны в сторону, а третий обильно сходил под себя и что-то радостно гугукал.

– Что с ними, сын?

Царевич, как-то уж слишком пристально косившийся в дальний закуток подвала, практически полностью скрытый в темноте, вздрогнул:

– Ложной клятвой они сами лишили себя разума.

– Угум.

Афанасий Вяземский поглядел на крест в своих руках, на косящегося куда-то наследника и немного изменился в лице.

– А с этим что?

Только-только пришедший в себя после общения с царевичем кандальник опять замер – угасшая было надежда на спасение собственной души разгоралась в его груди невидимым пламенем.

– Раскаяние его истинно. Господь наш милостив и всеблаг, и если сей муж призреет и вырастит должное количество сирот, душа его будет прощена. Или освободит столько же полонянников. Или каким иным способом спасет от смерти трижды по осьмнадцать православных душ…

С каждым словом десятилетний отрок говорил все тише и тише, уже откровенно всматриваясь в темноту, а потом и вовсе пошел туда мелкими шажками. Прихвативший было его за плечо отец едва удержался от того, чтобы не перекреститься: очень уж явно на бледном лице сына выделялись яркие глаза. Слишком яркие!..

– Сынок?

– Отец, там кто-то есть.

Сразу несколько катов услужливо осветили один из закутков своего рабочего места, проявив забитого в колодки плюгавенького мужичка самой что ни на есть рядовой внешности. Выдающийся вперед и не раз ломанный нос, большие залысины на голове, многочисленные ссадины и очень грустные глаза… Особенно левый – правый сильно заплыл и почти не открывался. Все тот же дьяк вновь проявил себя с самой лучшей стороны, выдав всем присутствующим краткую справку:

– Из ватажки, что творила гнусную татьбу на ярославской дороге. Трое показали на него как на одного из ближних воровского атамана, сам же от того отнекивается. Атаман живым не дался, да и тати до последнего отбивалися – дюжину только и смогли скрутить.

Протянув руку, наследник подхватил деревяшку, кою обычно совали меж зубов пытуемого (чтобы он не откусил себе от боли язык), и ткнул ею под чужой подбородок, заставляя узника вскинуть водянистые глаза:

– Крещен ли ты? Жить хочешь? Выйти на волю?

Не дожидаясь хоть какого-нибудь ответа на свои вопросы, наследник продолжил вопрошать:

– Убивал ли ты?

– Двоих только, и то заставили! Кашеварил я да по хозяйству бегал!..

– Ложь. Говори – скольких убил?

Видя, что ему не торопятся отвечать, царевич рывком стянул одну из своих перчаток, дотронувшись голой рукой до виска разбойника: