Наследник - Кулаков Алексей Иванович - Страница 32

– Эк он его лихо обратал!..

Услышав тихий шепоток, Иоанн Васильевич горделиво вскинул голову, обводя свиту и гостей прищуренными глазами. Увиденным остался доволен: неподдельное потрясение и удивление на лицах одних, почтение и глубокая задумчивость у других, равнодушным же и вовсе не остался никто. Велика благодать отрока его крови – и раз Бог явил ему столь ясный знак, то все его деяния и замыслы были праведными! Тем временем царевич соскользнул на землю, поманив к себе еще одного жеребца. Редчайшей изабелловой[84] масти аргамака, выделяющегося вдобавок еще и цветом глаз.

– Этот.

Все повторилось: опасливо-осторожное обнюхивание руки, ласковые прикосновения, поездка без седла…

– Этот.

Вороной аргамак попытался было взбрыкнуть, почувствовав на себе всадника, но быстро передумал, пройдясь по загону гордым шагом. Успокоившиеся рынды убрали стрелы с тетив, а после того как мальчик вернулся в седло Черныша, и вовсе вернули свои составные[85] луки в саадаки[86].

– Я выбрал, отец.

Вокруг царственного отрока словно сама собой появилась его охрана – четверо дюжих постельничих сторожей, разом перекрывших любые подходы. Немного помолчав, великий государь милостиво кивнул князю Черкасскому и коротко повелел гостям и свите:

– Веселитесь!

А сам вместе с сыном направился к митрополичьему подворью, время от времени непроизвольно хмурясь: предстоящая беседа одновременно и тяготила его своей неизвестностью, и искушала великой надеждой. Давно уже должен был состояться сей разговор, но сначала помешала поездка в обитель, затем свадьба, потом десятилетие Митеньки… В Чудовом монастыре их уже ждали – приняли скинутые шубы, поднесли чашу для омовения рук и проводили в жарко натопленные покои, где их встретил седовласый хозяин.

– Сынок. Садись-ко поближе.

В руках митрополита появились четки, очень похожие на подарок Зосимы, затем он медленно прошелся вдоль дальней стены, возжигая свечи, и кратко помолился.

– С Божией помощью, начнем.

Иоанн Васильевич ласково растрепал длинные волосы первенца и осторожно спросил:

– Митенька, скажи нам, что может твоя благодать?

Десятилетний мальчик немного помолчал, явственно косясь на архипастыря, а потом все же начал перечислять:

– Целить людские недуги. Наделять воду благодатью. Снимать и налагать родовые проклятия… Правда, я пока только с Вани снял да с себя.

Великий князь ощутимо дернулся.

– Зреть грядущее, но очень зыбко. Вопрошать о незнаемом и получать полные ответы. Видеть скрытое, скреплять клятвы.

Царевич немного поколебался, а потом все же закончил:

– Налагать незримую кару и… Испепелять черные души.

Тут уж челюсть отпала и у Макария.

– Сынок. А как это – вопрошать о незнаемом?

Мальчик доверчиво улыбнулся, не видя, как растерянно оглаживает бороду митрополит.

– Мне бумага для учения не нравилась. Я и загадал: вот бы мне такую бумагу, чтобы не рвалась, ровная да гладкая была, ну словно шелк! И перо такое, чтобы не надобно было постоянно очинять. Помолился в Крестовой, а наутро понял, что знаю, как такую бумагу выделать. И про перо тоже. Я потом много всего наспрашивал: как сталь добрую варить, как пищали справные ладить, об устроении зданий, о травах целительных, как веницейское стекло делают, зеркала большие, фарфор китайский… Не всегда, правда, знание приходит – иной раз, сколько ни молюся, ничего.

Увидев лица взрослых, отрок в то же мгновение замолк, а потом и положил руки на отцовские виски:

– Батюшка?..

– Нет-нет, сыно, все хорошо. Ты вон лучше отца Макария полечи, опять у него нога разболелась.

Руки царевич убрал, но с места двигаться и не подумал.

– Что же ты, Митя? Неужели не любишь архипастыря нашего?

– Люблю. Но целить не буду – он сам знает за что.

Царь и митрополит, не сговариваясь, переглянулись. Первый насмешливо поднял брови, а второй неопределенно дернул плечом.

– Ну что ж. Твоя правда, отрок, есть на мне вина. Ну так я за то винюсь. Простишь?

Сделав вид, что собирается встать и поклониться, Макарий закряхтел. А потом и в самом деле пришлось подняться, ибо мальчик тихо напомнил:

– Я вижу притворство.

Поклониться (немного, но все же) тоже пришлось, и лишь тогда царевич поклонился в ответ, гораздо глубже, и положил правую руку на больное колено. А через десяток минут, заполненных вязкой тишиной, и на другое.

– Ох хорошо! Благодарствую, Митрий.

Еще раз поклонившись, наследник вернулся на свое место близ отца.

– Эта болесть больше не вернется, владыко.

– Даже так?.. Велика твоя благодать, отроче, велика. Позволь, раз уж такой случай, попечаловаться за твоего духовника Агапия – прояви милосердие, сними с него свою кару.

– Бывшего духовника?

– Кхм?.. Верно, отроче, бывшего.

Довольную улыбку царевича удачно скрыл очередной поклон.

– Сниму, отче.

– Вот и славно.

Решив не затягивать с лечением верного человечка, а заодно развязать руки царственному отцу, которого буквально жег изнутри один-единственный вопрос, хозяин покоев удалился прочь, плотно притворив за собой двери.

– Сынок. Что ты там говорил о проклятиях? На тебя с Ванькой кто-то порчу навел? Кто?..

В глазах великого князя явственно проступил отблеск раскаленного до белизны пыточного железа. Впрочем, негромкие слова первенца слегка притушили этот огонь.

– Когда предок наш, Рюрик, примучивал племена, его проклинали. Святослав, внук его, разгромил Хазарский каганат – и побежденные призывали на голову князя-пардуса все мыслимые и немыслимые кары. Сын его, равноапостольный Владимир, убил единокровного брата, снасильничал его супругу, да и свою первую жену Рогнеду тоже взял силой, перед этим убив ее отца и братьев. После же крестил Русь. Огнем и мечом крестил, и проклинаем был не только волхвами, но и собственным народом. Ярослав Мудрый, Владимир Мономах, Юрий Долгорукий, Александр Невский, Иван Калита, Симеон Гордый, прочие прадеды – расширяли и защищали Русь, но не раз были прокляты своими врагами, тайными и явными. Чем древнее род, тем больше на нем… Всякого темного.

Полностью успокоившийся Иоанн Васильевич погладил сына по голове и немного не в тему заметил, тяжело вздыхая:

– Совсем ты у меня взрослый стал, речь прямо как думный боярин держишь.

Еще о чем-то подумал и встрепенулся:

– Это что же получается, раз бабка моя Софья была императорской крови, значит, и у нее тоже родовых проклятий как блох? Да?.. Наверное, оттого и обычай появился жену выбирать на царских смотринах – кровь обновлять.

Скребанув ухоженными ногтями по столешнице, великий государь рассеянно посмотрел в сторону дверей, повел взглядом по светлице и дернул ворот кафтана, ставший вдруг ужасно тесным.

– Понятно теперь, чего Федька такой квелый. И Дунька, поди?

Ворот стал еще шире, отлетела прочь пуговица… А потом темно-синие глаза тридцатилетнего властителя засветились надеждой:

– Раз с Ваньки порчу снял, значит, и с них получится? Да?

Царевич неуверенно пожал плечами:

– Не знаю, батюшка, то мне пока неведомо. Что на мне было, легко свел, а ради Ивана пришлось зарок на себя взять.

Иоанн Васильевич разом подобрался:

– Каков зарок?..

Дмитрий опасливо оглянулся на двери и зашептал что-то прямо на ухо отцу.

– Десять тыщ душ православных?!

Великий государь как-то разом обмяк на своем креслице.

– Да где же их столько взять-то?..

Обняв отца за шею обеими руками, мальчик продолжил шептать.

– Так. Ишь ты! Значит, и так можно?

Отстранившийся мальчик мелко покивал. В явном сомнении огладив бороду, великий князь подпер затем ладонью подбородок. Встрепенулся, притянул к себе сына и что-то негромко спросил. В ответ отрок с еще большей неуверенностью пожал плечами, отвечая так же тихо: