Черный Красавчик (с иллюстрациями) - Сьюэлл Анна - Страница 12

– Все дело в привычке, – ответил хромой маленький конюх. – Работа учит, обидно было бы, не будь это так: сорок лет проработать и ничему не научиться, хаха! Обидно было бы! А что до быстроты, Господи благослови, так это же дело привычки. Можно приучиться работать, быстро, это так же легко, как работать медленно, я бы даже сказал, что работать быстро легче. Мне не по нутру копаться, возиться, тратить на дело вдвое больше времени, чем оно требует, Господи благослови! Да я бы не мог работать, насвистывая, если бы копался, как некоторые. Я с двенадцати лет при лошадках, работал и при конях для охоты, и на скаковых конюшнях, а мальчишкой так даже несколько лет жокеем был! Да вот, на скачках в Гудвуде турф был очень скользкий, бедный мой Ларкспур упал, а я себе колено покалечил, какой уж из меня после этого жокей! Все равно жить без лошадок я не мог – что это за жизнь без лошадок! – вот и нашел себе работу при гостинице, и, доложу я вам, молодой человек, что это чистое удовольствие – заниматься с таким конем, как ваш: хороших кровей, хорошо воспитан, хорошо ухоГосподи благослови! Я же с первого взгляда вижу, как с конем обращаются! Дайте мне двадцать минуть пробыть с лошадью, и я вам скажу, что за человек ее конюх. Возьмите хоть этого вороного: приятный, спокойный, поворачивается именно так, как тебе надо, сам ногу поднимает, чтобы вычистили, что ему говоришь, все делает. А бывают другие: пугливый, дерганый, то стоит, с места не сдвинется, то начинает метаться и не подпускает к себе, а подойдешь, он голову закидывает, уши прижимает, храпит, либо пятится со страху, либо старается всеми четырьмя копытами в тебя угодить! Несчастный конь, с ним плохо обходятся. От дурного обращения робкая лошадь приучается пятиться или шарахаться, а норовистая становится злой и опасной. Характер у лошади складывается смолоду, Господи благослови! Лошади же все равно что дети: наставь их с самого начала на путь истинный, как говорится в Библии, так они до самой старости не сойдут с него, если, конечно, все хорошо сложится.

– Как мне приятно вас слушать, – сказал Джеймс. – Наш хозяин именно такие порядки и завел в конюшне.

– А кто ваш хозяин, молодой человек, если позволительно задать вопрос? По тому, что я вижу, хозяин он отменный.

– Мистер Гордон из Биртуик парка, что за Биконскими холмами.

– Вот оно что! Я о нем слышал, говорят, прекрасно разбирается в лошадях, верно это? Еще говорят, он лучший наездник в ваших краях?

– Думаю, что это верно, – ответил Джеймс, – но после того, как погиб его сын, мистер Гордон реже ездит верхом.

– Да-да, бедный молодой джентльмен, я читал об этом в газетах. И отличный конь погиб, верно?

– Прекрасный конь, брат вот этого и очень похожий!

– Какая жалость, – сказал старик. – Это плохое место для прыжка, если я его правильно помню: наверху живая изгородь и крутой обрыв к ручью, верно? Лошади не видно, куда она скачет! Я за смелую скачку, она всем нравится, но бывают прыжки, которые под силу только опытному наезднику, поднаторевшему в охотничьих гонках. Другим же не стоит рисковать: жизнь человека и жизнь коня дороже лисьего хвоста – должна быть дороже, во всяком случае!..

К этому времени второй конюх закончил чистить Джинджер и принес нам с ней кукурузы. Джеймс и старший кснюх вместе покинули конюшню.

ГЛАВА XVI

Пожар

Позднее тем же вечером второй конюх привел к нам еще одного коня, и пока приводил его в порядок, в конюшню явился поболтать молодой человек с трубкой в зубах.

– Послушай, Таулер, – попросил его второй конюх, – поднимись по лесенке на сеновал и принеси сена для этой кормушки! Только оставь внизу трубку!

– Ладно, – отозвался тот и полез на сеновал.

Я слышал, как он топает над моей головой, как сносит сено вниз. Зашел Джеймс, чтобы в последний раз убедиться, что мы с Джинджер хорошо устроены на ночь, а после его ухода дверь конюшни заперли.

Не могу наверняка сказать, долго ли я спал, не могу сказать, и в котором часу я проснулся среди ночи, знаю только, что разбудило меня весьма неприятное, хоть и неопределенное ощущение. Окончательно пробудившись, я заметил, что воздух в конюшне сделался каким-то плотным и удушливым. До меня доносилось покашливание Джинджер, да и другие кони вели себя беспокойно. Я ничего не мог разглядеть в темноте, но конюшня быстро наполнялась дымом, и мне уже нечем было дышать.

Лаз на сеновал был открыт, и мне показалось, что дым плывет оттуда, сверху. Вслушавшись, я различил легкое шуршание, потрескивание, похрустывание. Я не понимал, что это такое, но в шорохах и треске чувствовалось нечто зловещее, и я вздрогнул всем телом. Другие кони сильно встревожились, они дергали недоуздки, били копытами.

Наконец, за стеной послышался звук шагов, и тот конюх, что ставил в стойло последнего коня, ворвался с фонарем в конюшню и бросился поспешно отвязывать лошадей. Он хотел вывести нас из стойла, но так торопился и был сам так напуган, что вконец перепугал и нас. Первая лошадь, которую он попробовал вывести, заупрямилась и не двигалась с места, он бросился ко второй, потом к третьей, но ни одна не шла. Конюх подбежал ко мне и попытался силой стащить меня с места, что, конечно, было совершенно бессмысленно. И тут он ринулся вон из конюшни.

Мы, без сомнения, повели себя крайне глупо, но казалось, будто опасность грозит нам со всех сторон; все вокруг было так странно и так страшно, и не было поблизости человека, которого мы знали и за кем пошли бы.

Свежий воздух, хлынувший в конюшню через дверь, оставшуюся открытой, дал нам возможность чуть-чуть продышаться, но от него усилился треск над головой, а когда я взглянул наверх, то сквозь прутья моей пустой кормушки увидел пляшущие на стене красноватые отблески. Со двора до нас донесся крик:

– Пожар!

В конюшню быстрым, но спокойным шагом вошел хромой старик-конюх. Он ловко вывел во двор одного коня, потом двинулся за другим, но из лаза уже высовывались языки огня, а потрескивание на сеновале превратилось в грозный рев.

Вдруг сквозь рев и грохот до моих ушей донесся голос Джеймса, ясный и уверенный, как обычно:

– Пошли, мои хорошие, пошли, пора ехать, так что просыпайтесь – и в дорогу!

Мое стойло располагалось ближе к двери, и Джеймс сначала вывел меня, как всегда, похлопывая по спине и по бокам:

– Пойдем, Красавчик, где твой недоуздок, пойдем, сейчас мы выберемся из этого чада!

Джеймс мгновенно отвязал меня, сорвал с шеи шарф, набросил мне на глаза и, продолжая приговаривать успокоительные слова, повел во двор.

Едва оказавшись во дворе, Джеймс развязал мне глаза и громко крикнул:

– Эй, кто-нибудь! Быстрее уводите лошадь, а я за второй пошел!

Какой-то рослый плечистый человек потянул меня прочь, а Джеймс стремглав ринулся обратно в конюшню. Увидев, что он делает, я громко заржал. Джинджер говорила мне потом, что ржанием я спас ей жизнь: если бы она не услышала его во дворе, ей недостало бы духу, чтобы выйти.

Двор был охвачен невообразимой суматохой: лошадей выводили из конюшен, из сараев выкатывали экипажи и повозки, боясь, что огонь может распространиться. На противоположной стороне двора поднимались окна, оттуда слышались бессвязные выкрики. Я же не отрываясь смотрел на конюшенную дверь, изза которой вырывались все более густые клубы дыма и уже начинали выхлестываться языки пламени.

Неожиданно сквозь шум и гам я расслышал громкий голос, который сразу узнал; хозяин звал:

– Джеймс, Джеймс Ховард, ты где?

На хозяйский вопрос не последовало ответа, только в конюшне что-то обвалилось с грохотом, однако я обрадованно заржал, потому что в дыму увидел Джеймса, который вел под уздцы Джинд – экер. Джинджер отфыркивалась и откашливалась, а Джеймс хватал воздух ртом, не в силах выговорить и слова.

– Мой смелый мальчик! – хозяин обнял Джеймса за плечи. – Ты не пострадал?