Жан Кавалье - Сю Эжен Мари Жозеф - Страница 36

– О, я верю, верю тебе! Но мы отомстим! – проговорил Кавалье, поддерживая Изабеллу, которая почти лишилась чувств.

ЛАЗУТЧИК

В мрачном негодовании выслушали камизары рассказ Изабеллы. Их долго сдержанная ненависть прорвалась в проклятиях. Вдруг пронесся условный крик: Эзриэль! – многократно повторенный часовыми. Человек в белом продырявленном плаще, в больших сапогах, весь в пыли поспешно приближался к севенцам. Осведомившись, где Ефраим и Кавалье, он бросился к первому из них.

– Что нового? – спросил Ефраим.

– Микелеты отделяются от драгун, – проговорил лазутчик, который прибыл из Зеленогорского Моста. – Первосвященник остается в аббатстве вместе с пленниками и капитаном Пулем. Маркиз де Флорак отправился со своей военной силой навстречу подкреплениям, которые, как говорят, выступили из Нима.

– Хвала Господу! – воскликнул Ефраим. – Моавитяне отделяются от филистимлян... Гонцы встретятся, чтобы оповестить друг друга, что Вавилон разорен дотла... Брат Кавалье, брат Кавалье!..

Ужасные признания Изабеллы оглушили молодого севенца. Попеременно испытывая ярость, боль, жалость, он смотрел то с отвращением, то с раздирающей душу тоской на это несчастное создание. Изабелла присела у подножия скалы и, закрыв лицо, дала волю долго сдерживаемым рыданиям, жгучие слезы заливали ее руки. Внезапный оклик Ефраима привел Кавалье в себя. Эгоальский лесничий разговаривал с Эспри-Сегье, дровосеком, который не уступал ему в жестокости и потому выделялся среди остальных партизан. Когда Кавалье приблизился к нему медленным шагом, все еще бросая полный отчаянья взгляд на Изабеллу, Эспри-Сегье скромно удалился. Оба предводителя остались одни.

– Приехал лазутчик, слыхал? – проговорил Ефраим.

– Мне – маркиза, тебе – первосвященника! – воскликнул Кавалье с торжествующей яростью. – Наконец-то по воле Божьей, он в моих руках!.. А где лазутчик?

Ефраим повернул голову, сделал знак – и горец приблизился.

– Ты вправду видел, что драгуны покинули аббатство? – поспешно спросил его Кавалье.

– Да, брат Кавалье, я видел их, вместе с их барабанами, валторнами и с их капитаном во главе.

– В котором часу?

– Сегодня утром, с восходом солнца, я встретил их на расстоянии версты от Сен-Мориса-де-Ванталю.

– Клянусь мечом Господним! Если мы будем на перевале Сент-Андрэ-д'Ансиз раньше их, они не ускользнут от нас! – после некоторого размышления воскликнул Кавалье.

Он лучше всех знал положение Севен: давным-давно, в ожидании мятежа, он тщательно изучил местность.

– Ни один не ускользнет! – прибавил он. – Чтобы спуститься в долины, они должны пройти через это ущелье... А там даже женщины, даже дети могут раздавить целую армию.

– Так погибнут хищные волки! – мрачно произнес Ефраим. – И сбудется пророчество. Быть может, нынче же ночью жрец Ваала, волк-похититель душ, будет распят на кресте у перепутья, и его кровь оросит вереск.

– Не щадить никого! – воскликнул Кавалье. – Ведь аббатство поручено охранять жестоким микелетам.

Ефраим ответил ему словами Св. писания:

– Господь воздвиг против нас народ отдаленнейших стран, злых людей, которые не уважали старцев, не пощадили юнцов. Таковы же волки. А сколько раз с помощью ружья или ножа я избавлял от них стадо!..

– Может быть, – произнес Кавалье, колеблясь, – нам следовало бы соединенными силами двинуться на аббатство?... Или на драгун? Неприятель разъединен. Соединимся, чтобы уничтожить его... Брат Ефраим! Пойдем сообща к перевалу Сент-Андрэ: истребив драгун, вместе же направимся в аббатство.

– Но если драгуны опередили нас? Если они соединятся с подкреплением из Нима? Вот мы и прозеваем случай освободить наших братьев, твоего отца.

– Моего отца!.. Ты прав! Послушай, Ефраим, предоставь мне аббатство. Да, ненависть ослепляет меня: разве не моя обязанность освободить отца? Ты разгромишь драгун и убьешь Флорака... А там... Нет, нет, ты не убьешь его! Ты должен поклясться мне, что не убьешь его: он принадлежит мне. Ты слышал рассказ Изабеллы? Этот человек должен попасть в мои руки, должен!

– Прежде всего, должно осуществиться видение, ниспосланное мне Господом! Оно возвестило мне, что первосвященник погибнет под ударами Божьего меча. Беру жреца на себя! – воскликнул Ефраим с дикой усмешкой. – Пусть будет по-твоему. Поспешим. Пора: солнце уже над вершиной Ран-Жастри.

Вдруг снова раздался условный знак. Появился житель долины, бледный, взволнованный. Он нес ружье и мешок с провизией. Заметив Жана Кавалье, он подбежал к нему:

– Ах, брат, брат Кавалье! – воскликнул он – Мы гибнем... Нет жалости, нет пощады... В долине нас режут, разрушают наши дома, сжигают наш хлеб на корню...

– Что ты говоришь?

– Вчера Пуль, дьявол Пуль, покинул аббатство во главе отряда своих жестоких микелетов. Из них человек десять зашли на хутор Фрюжейра и потребовали у него денег. Фрюжейр ответил, что у него их нет. Они привязали его с женой к скамейке и вложили им между пальцами зажженные фитили мушкетов, чтобы заставить указать место, куда они запрятали свои деньги.

– Негодяи! – воскликнул Кавалье.

– И так как у Фрюжейра и его жены денег не было, лютые микелеты зарубили их саблями... двух стариков, таких добрых... Все в округе так их уважали!

– Ты это сам видел? – спросил Ефраим.

– Увы, да, брат! Я и прочие соседи Фрюжейра: мы вошли к ним в дом, как только удалились микелеты. Сегодня вечером их хоронят. Но я ушел из дома. Я присоединяюсь к вам, брат! Предпочитаю блуждать по горам, как волк, чем оставаться в долине, где ежедневно проливается кровь наших братьев.

Все, слышавшие этот рассказ, встретили его взрывом ярости. Ефраим задумался. Вдруг дикая радость промелькнула в его глазах, и он проговорил:

– Авраам принес в жертву Господу кровь своего сына: мы же пожертвуем ему двух филистимлян, как искупление за убийство Фрюжейра и его жены.

– Что ты хочешь сказать этим?

– К нам попались в плен двое моавитян – мужчина и женщина. Они направлялись в Зеленогорский Мост.

Ефраим рассказал Жану о переодетых Туанон и Табуро, которых все еще охраняли двое горцев у края зияющей ямы.

– И ты хочешь убить этих людей? – спросил Кавалье.

– Жертвенная кровь приятна Господу.

– Глас мщения иногда ужасен, – проговорил с отвращением Кавалье. – И большей частью, вспомни брат, это никому не нужная жестокость.

– Он осмеливается говорить о милосердии в ту минуту, когда еще не остыла кровь наших братьев! – воскликнул Ефраим громовым голосом, указывая на Кавалье. – А отец его в оковах, и труп его матери выставили на плетне...

Глухой ропот одобрения сопровождал речь эгоальского лесничего. Молодой партизан опустил глаза. Ефраим разбередил в нем страшную боль, от которой порой отвлекала его деятельность последних дней. Воспоминание же о страшном насилии, которым запятнал себя маркиз, еще более разожгло ярость севенца. Он думал с ужасом о том, что теперь Изабелла стала для него лишь предметом мучительной жалости, Изабелла, так свято им любимая прежде! Он с ужасом думал о том, что все будущее его любви, полной спокойствия и доверия, было для него потеряно навеки.

При мысли об этом Кавалье чувствовал, что выходит из себя от гнева. Протянув руку Ефраиму, он сказал ему:

– Ты прав! Ручьями текла кровь наших братьев до сих пор. Пусть же наступит искупление!

– Раньше, чем наточить жертвенный топор, – сказал Ефраим, – обратимся за советом к Святому Духу. Пусть говорит ребенок-пророк.

Он указал на Ишабода, дремавшего у подножия скалы.

– Пусть он говорит, – сказал Кавалье. – Но поторопитесь: солнце поднимается все выше!

– Пусть сначала приведут сюда моавитянина, а потом моавитянку! – обратился Кавалье к Эспри-Сегье.

Два горца отправились за Туанон и Табуро.