Записки спортсмена-воздухоплавателя и парашютиста - Полосухин Порфирий Порфирьевич - Страница 44

Вообразите человека, который поднимается в воздух, прыгает, приземляется, тут же надевает другой парашют, опять поднимается и опять прыгает. И так десятки раз подряд. Правда, это кажется маловероятным? Чтобы проверить выносливость человеческого организма, Аминтаев совершил за несколько часов пятьдесят три прыжка с парашютом. Через два дня он повторил свои испытания и в течение суток прыгнул двадцать два раза днем и двадцать три раза ночью. Уже один этот эксперимент ярко характеризует Аминтаева как бесстрашного парашютиста.

Наби спокойно сидел в ожидании своего 1644го по счету прыжка, поглядывая на манометры кислорода. Вот уже 8000 метров. На этой высоте осенью 1940 года я покидал гондолу субстратостата, в которой мы сейчас находились. Аминтаеву предстояло расстаться с нами несколько выше. Когда высотомер показал 10400 метров, он приподнялся, осмотрел парашют и приборы, дружески кивнул нам и, перевалившись через борт гондолы, нырнул головой вниз. Мы увидели, как он стремительно падал, раскинув для устойчивости ноги.

- Аминтаев прыгнул! Прекрасно падает! - сказал я в микрофон.

Фигурка парашютиста становилась все меньше и, наконец, исчезла. Я поглядел на часы: 55 секунд мы наблюдали за свободным падением Аминтаева.

Субстратостат поднялся и уравновесился на высоте 11450 метров. Это была рекордная высота для аэростатов такого объема, как наш.

9800 метров, не открывая парашюта, пролетел отважный спортсмен. Счет послевоенным достижениям парашютного и воздухоплавательного спорта был открыт.

Когда мы встретились в Москве, Наби рассказал о забавном инциденте, которым завершился его прыжок. Снимая парашют после приземления, он вздрогнул от внезапно раздавшегося рядом возгласа:

- Руки вверх!

Перед ним стоял, будто выросший из-под земли, молодой парень со вскинутым охотничьим ружьем.

- Руки вверх, говорят!

Аминтаев понял, что его принимают за диверсанта.

«Вот какой у нас народ после войны стал бдительный», - подумал он и сказал:

- Послушай, друг, убери свою пушку. Дай парашют снять - покажу удостоверение. Я - мастер парашютного спорта.

- Дойдем до правления колхоза, там и покажешь, - более миролюбиво возразил парень, не опуская, однако, ружья. - Я не знаю, что ты за мастер. Ну, поворачивайся и прямо марш!

Аминтаеву ничего не оставалось, как подчиниться. И он, посмеиваясь, пошел впереди своего «конвоира»…

Неожиданное появление

Бывают все-таки на этом свете чудеса! Мне позвонила жена Крикуна - Катя и, плача от радости, сказала, что получила письмо от Саши… Я ушам своим не поверил и потребовал, чтобы Катя рассказала все подробно. Но подробностей она не знала сама. Саша писал, что жив-здоров и скоро будет дома.

И вот месяц спустя Саша Крикун, худющий, с запавшими глазами, но живой Сашка сидел со мною за столом и рассказывал все, что с ним случилось.

Более месяца скитался он в окруженном районе, безуспешно пытаясь перейти линию фронта или отыскать партизан. Измученный голодом и холодом, он однажды внезапно наткнулся в лесу на фашистский «секрет». Сбитый с ног ударом приклада, а затем связанный, Саша целую ночь пролежал вниз лицом на земле. Утром его привезли в Смоленск и бросили в идущий на запад эшелон с военнопленными. Пять суток длилась мучительная езда на открытой платформе без крошки хлеба, без глотка воды. На станции Лесная, недалеко от Барановичей, конвойные скомандовали: «Вылезай!» Тех, кто падал от слабости, тут же безжалостно пристреливали.

Спрыгнув с платформы, Крикун пошатнулся и, едва не упав, стал в строй. Он попал в лагерь, где людей кормили лишь «баландой» - гнусным варевом из нечищенного, немытого картофеля и соломы, где умирали от голода, тифа и дизентерии.

К концу ноября в лагере распространился слух, будто немецкая армия взяла Москву. Охранники бросали вверх шапки и кричали: «Москва капут!».

«Брешут!» - сказал товарищам Саша, не подозревая, что его слышит предатель. Когда пленных строили «на баланду», к нему подошли два полицая.

- Выходи!

Продажные твари потащили Крикуна к коменданту лагеря:

- Вот комиссар. Агитирует!

- Комиссар? Еврей? - набросился комендант.

Сашу начали бить. Пришел зондерфюрер Мюллер. Опять били. Окровавленного с выбитой челюстью бросили в землянку к арестованным пленным.

Утром из землянки вывели пять человек, измученных и худых. Крикун видел, как, издеваясь, на них надели буденновки с красными звездами, сфотографировали и вслед за тем расстреляли.

Вызвав Крикуна, Мюллер приказал, тыча пальцем на его сапоги:

- Снимай!

Саша сел на землю, снял сапог с правой ноги. С левой никак не мог стащить - она почему-то больше распухла от голода. И это спасло ему жизнь.

На дороге, проходившей рядом, остановилась легковая машина, из которой вышел пожилой офицер. Зондерфюрер подскочил к нему с рапортом. Крикун понял, что он сказал: «Господин старший лейтенант, мы расстреливаем советского комиссара».

Офицер поглядел на Крикуна:

- Комиссар?

- Нет.

- Документы!

У Саши была справка о том, что он младший лейтенант артиллерийского полка. Офицер повертел справку перед глазами.

- Не стрелять! - буркнул он и уехал.

Сашу привезли на машине в Барановичскую тюрьму и оставили во дворе в деревянном сарайчике с несколькими арестованными. Сарайчик не имел крыши, а декабрьская ночь была очень холодной. Но едва окоченевшие люди попробовали прыгать, чтобы согреться, как охрана стала стрелять.

Назавтра Крикуна допрашивал с помощью переводчика тот старший лейтенант, который накануне отменил расстрел. Потом его втолкнули в камеру - небольшую темную комнату, где томилось не менее 50 человек. Периодически пленных куда-то поодиночке вызывали. Назад они не возвращались. К марту сорок второго года в камере осталось только шесть заключенных.

Сашу перевели в подвал, в котором содержались советские офицеры. Бесконечно долго, как в кошмарном сне, тянулось время. Ежедневно в подвал являлся полицай и узники расписывались в списке. Он был озаглавлен так: «Список русских военнопленных, кроме жидов и поляков».

На поверках, происходивших во дворе тюрьмы, советских офицеров всегда ставили на левом фланге. Тюремщики не упускали случая поиздеваться над ними. Просто так, развлечения ради, ударяли ногами в пах, били наотмашь по лицу.

Крикун подружился с летчиком-истребителем Сергеем Костяшиным, самолет которого был сбит над территорией, занятой врагами. Костяшин держал себя спокойно и находил силы подбодрить товарищей. Он каким-то образом обзавелся балалайкой и любил потихоньку играть на ней, сидя у входа в подвал. Саша вскоре узнал, что игра служила сигналом, означающим «все спокойно». В глубине подвала, примыкавшего к высокой тюремной стене, имелась маленькая, забитая досками камера. Доски отодвигались, и в камеру проникал один из пленных. С помощью уксусной эссенции он размягчал цемент и вынимал из стены камни. Так день за днем шла подготовка к массовому побегу.

В начале мая 1943 года заключенных из подвала собирались перевести в другое помещение. С побегом следовало торопиться. И вдруг все пошло прахом. В подвале появились три новых товарища. Будучи еще непосвященными в план побега, они совершенно случайно узнали о существовании потайного хода и решили немедленно бежать. От преследования им как будто уйти удалось, но поднятая из-за них тревога испортила дело остальным. Офицеров увезли из Барановичской тюрьмы в латвийский город Кальвария, где находился большой лагерь пленных. Доехали до него не все: слабых и больных по дороге расстреляли.

В лагере Саша познакомился с Дмитрием Сергиенко, который вскоре рассказал ему о подпольной организации, готовящей побег. В одном из тюремных зданий, находящихся у самой ограды, помещалась так называемая «санитарная часть». Отсюда пленные вели подкоп к кювету дороги, проходящей за оградой. До дороги было 15 метров. Много потребовалось труда, чтобы прорыть на такое расстояние тоннель, по которому смог бы проползти человек! Рыли упорно, как кроты. Землю понемногу сбрасывали в уборную. Но к кювету никак не могли выйти. Сергиенко изготовил примитивный компас и обнаружил, что тоннель отклонился от нужного направления и идет параллельно дороге. Ошибку исправили и, наконец, в наклонной стенке кювета появилась дыра, за которой была свобода!