Горный Меркурий - Гарт Фрэнсис Брет - Страница 2

— Не могу я.

Она посмотрела с любопытством.

— Ну тогда... спасибо тебе! — Она протянула ему белую руку, и мальчику показалось, будто он мгновенье держал в ладони живую пичужку. — А теперь беги, я и так тебя задержала.

Она отошла от забора и очень мило помахала ему на прощанье. С грустью и с облегчением Леонид поспешил прочь.

До самой почты он бежал бегом, чего с ним раньше не бывало. Верный слову, он даже не взглянул на ее письмо, да и на свои больше не посмотрел, так и нес их в руке на отлете. Никуда не сворачивая, он прошел на почту, направился прямиком к ящику и опустил туда драгоценное послание вместе с остальными письмами. Почта, в сущности, была не просто почта, а еще и лавка, и, когда Леонида сюда посылали, он любил повертеться среди мешков с сахаром, подышать бодрящими запахами сыра и кофе. Но сегодня его визит был более чем кратким — молниеносным, и даже сам почтмейстер вслух заметил, что «старик Бун, видно, задал Леониду хорошую порку». А меж тем такая спешка объяснялась куда проще: мальчику хотелось поскорей вернуться к той ограде и к прекрасной незнакомке — вдруг она еще не ушла в дом? Но когда он, запыхавшись, добрался до поляны, под каштаном уже никого не было, и он приуныл. Медленно, печально и несмело шел он мимо забора, за которым не видно было никаких признаков жизни. Однако почти тотчас возле дома, среди лавровых кустов, мелькнуло что-то белое. То была она — словно не замечая его, она неторопливо шла прочь, туда, где просека сходилась с дорогой. Но он знал, что эта тропинка приведет ее к тому месту, где кончается забор, и ему тоже этого места не миновать. Так оно и вышло. Она обернулась к нему с ослепительной, притворно изумленной улыбкой.

— Какой ты быстроногий — настоящий Меркурий!

Леонид отлично понял, что она хочет сказать. Ведь Меркурий — это по-научному ртуть, а она ух какая быстрая! Сколько раз он ронял капельку-другую на пол и смотрел, как разбегаются крохотные серебряные шарики. А она, значит, тоже это приметила — вот какая смекалистая, не то что его сестры! У него дух занялся от удовольствия.

— Письмо-то я ваше опустил! — выпалил он наконец.

— И никто не видел?

— Лопни мои глаза, ни одна душа! Почтмейстер хотел взять письма, а я прикинулся, будто не вижу, и сам опустил.

— Да ты не только добрый, ты еще и хитрый, — с улыбкой сказала женщина. — А теперь у меня к тебе еще одна, последняя просьба: забудь обо всем этом, хорошо?

Удивительно ласковый был у нее голос. Наверно, поэтому Леонид сказал храбро:

— Ладно, мэм, только уж вас-то я не забуду!

— Вот это комплимент! Сколько тебе лет?

— Скоро пятнадцать, — признался Леонид.

— Почти уже взрослый, — лукаво сказала она и посмотрела на него с любопытством. — Что ж, не забывай меня. Напротив, вспоминай почаще, мне это будет приятно. Прощай, нет, до свиданья, ведь ты будешь меня вспоминать, Леон.

— До свиданья, мэм.

Она отошла от забора и вскоре скрылась среди лавров, но ее последние слова все еще звучали у него в ушах. Леон! Для краткости все называли его просто Ли. Леон — у нее это очень славно получается.

Он пошел дальше. И тут оказалось, что их расставание не осталось незамеченным: сверху по дороге бежали его старшая сестра и младший братишка, уж конечно, они с горы все видели. Вечно суют нос в его дела!

Они сгорали от любопытства.

— Ты говорил с той женщиной? — запыхавшись от бега, спросила сестра.

— Она первая заговорила, — возразил Леонид.

— А что она сказала?

— Спрашивала про выборы, чего там нового, и я ей объяснил, — без зазрения совести соврал он.

Дурацкая выдумка, но они ее приняли за чистую монету.

— А какая она, Ли? Расскажи скорей! — потребовала сестра.

Леонид с великой радостью описал бы, какая она милая, какие у нее красивые руки — белые, мягкие, какие славные складочки у губ и ласковые, сияющие глаза, а платье совсем воздушное, прямо как у ангела, и голос нежный, так и звенит. Но Леонид не привык никому поверять свои чувства, да и какой нормальный мальчишка в подобных делах станет откровенничать с собственной сестрой!

— Ты ж сама ее видела, — сказал он грубовато, уклоняясь от прямого ответа.

— Ну-у, Ли...

Но Ли был непреклонен.

— Поди и спроси ее, — сказал он.

— Ага, я знаю: ты ей надерзил, а она тебя отругала! — закинула удочку сестра.

Но даже этот коварный намек, над которым он мог бы с презрением посмеяться, не вызвал Леонида на откровенность, и хитроумные допросчики удалились ни с чем.

Но это не избавило Леонида от новых разговоров о прекрасной незнакомке: конечно, сестра и братишка наябедничали дома, что она с ним говорила, и за обедом ему было не так-то легко сдержаться и промолчать.

— Очень на нее похоже, — язвительно сказала мать. — Все выхваляется да жеманничает, а сама торчит у забора, как заправская служанка, да чешет язык со встречными и поперечными.

Леонида эти колкости не удивили и не слишком задели, он знал, что новые соседи пришлись матери не по душе. Не огорчили его и простые житейские подробности, которые он тут впервые узнал. Его богиню зовут миссис Бэрроуз, ее муж — важный начальник на приисках Сундук-горы, заправляет там разными работами и командует партией золотоискателей. Он всегда обязан быть тут, на месте, поэтому и его жене пришлось отказаться от городских удобств и развлечений и переселиться сюда из Сан-Франциско, а здешняя нелегкая жизнь ей не в привычку, да и скучно. Все это Леонида не очень занимало, для него миссис Бэрроуз была просто богиней в белом, богиня разговаривала с ним дружески и ласково, он оказал ей большую услугу, и теперь у них есть общая тайна — это так приятно и весело, просто чудесно! Юность верна собственным ощущениям, и рассудку, опыту, даже самой истине никогда ее не переспорить.

Итак, он не выдал их общую тайну, и несколько дней спустя, словно в награду, издали увидел ее, — она гуляла у себя в саду с каким-то человеком, это и был ее муж. Надо ли добавлять, что человек этот показался ему жалким ничтожеством, и не из-за каких-либо сторонних соображений, а просто оттого, что стоял рядом с богиней. И не только этим Леонид был вознагражден за свою верность: улучив минуту, когда муж отвернулся, богиня помахала ему рукой. Леонид не подошел ближе, его удержала застенчивость, притом чутье подсказывало ему, что этот человек не посвящен в их тайну. И он не ошибся: на другой же день, когда он шел на почту, миссис Бэрроуз подозвала его к забору.

— Ты видел, как я вчера тебе помахала? — приветливо спросила она.

— Да, мэм... — Он замялся. — Только я не подошел. Думал, может, вам это ни к чему, когда тут еще кто есть.

Она весело засмеялась, одной рукой сняла с него соломенную шляпу, а другой провела по его влажным вьющимся волосам.

— Леон, ты прелесть, в жизни не встречала такого умного и милого мальчика, — сказала она, наклоняясь так, что ее хорошенькое личико оказалось вровень с его лицом. — Мне следовало об этом помнить, но, сказать по правде, я ужасно испугалась — вдруг ты не так поймешь меня, подойдешь и спросишь, не надо ли опустить еще письмо... при нем! — Последнее слово она произнесла с каким-то особенным выражением и даже в лице переменилась: ясные голубые глаза сверкнули колючим блеском, ноздри побелели и сузились, хорошенький ротик сжался и стал тонким и жестоким, точно у кошки. — Главное, ни слова ему! Никогда! Слышишь? — сказала она почти грубо. Но, увидев на лице мальчика тревогу, засмеялась и пояснила: — Он дурной, очень дурной человек, Леон, помни об этом!

Леонида ничуть не покоробило, что она так отзывается о своем муже. Боюсь, что для юных умов не столь очевидна святость супружеских уз и даже кровного родства, как нам хотелось бы думать. Просто Леонид понял: если уж такая милая женщина неузнаваемо меняется в лице от одной мысли о Бэрроузе, значит, все ясно, дрянь-человек этот Бэрроуз. Вот у сестры котенок уж такой славный, ласковый, лежит у нее на коленях и мурлычет, а как завидит рыжего почтмейстерова пса, сразу спина дугой — и давай шипеть...