Серебряные крылья - Кузнецов В. А. - Страница 31

Скребет обшивка фюзеляжа о промерзлый грунт, руки едва сдерживают инерцию естественного

резкого торможения, и самолет быстро, заметно сбавляет скорость. Он ползет на брюхе уже со скоростью

автомашины, но... пологий подъем холма кончается, и планер, вновь оторвавшись от земли, зависает над

обрывом. Несколько страшных секунд висения в воздухе — и самолет, опустив носовую часть, падает на

дно обрыва.

Кругом что-то шипит. Мотор отлетел в сторону. Ручка управления придавила правую ногу. Фонарь

заклинило, и вылезти из кабины не удается. «Только бы не было пожара!» — мелькает мысль.

Некоторое время я сижу неподвижно, оглушенный ударом и сумасшедшей работой мысли за

каких-то неполных три минуты полета.

На вершине холма появляются трое. Наши или фашисты? А я не могу приподняться, не могу

открыть фонарь, и кровь из разбитого осколком снаряда виска стекает по лицу.

И какое счастье — бойцы оказались советскими, с 3-го Украинского!

Медсанбат, перевязка, попутная машина, и через несколько часов паром перевозит меня через

Дунай.

Одна, вторая, третья попутные машины довозят до какого-то аэродрома. Командир дивизии здесь

— бывший командир соседней эскадрильи в моей родной Чугуевской школе Шаталин. Он не помнит

меня, но я напоминаю о нашей совместной службе.

Ему сейчас не до меня. Из-под Секешфехервара на левый берег Дуная с трудом возвращаются

наши Ла-5, которых на прифронтовых аэродромах начала обстреливать артиллерия врага из района озера

Балатон. «Лавочкины» приземляются в сумерках с разных направлений. И полковник Шатилин лично

принимает самолеты.

Стемнело, все хорошо приземлились; полковник успокоился, расспросил меня и посоветовал

обратиться к генералу Толстикову — командиру корпуса.

— Толстиков! Олег Викторович?

— Да! — удивился Шатилин. — Вы его знаете?

— Знаю: мой бывший командир дивизии под Москвой и Волоколамском.

Утром я позвонил в штаб корпуса. Толстиков расспросил о воздушном бое, о 2-м Украинском, о

Каманине. Вспомнил моих командиров.

Через час на трофейном «физелершторхе» я пересекал восточные пригороды еще не взятого нами

Будапешта, а через полтора самолет мягко коснулся ставшего своим аэродрома Надь-Фюгед, что чуть

севернее Хатвана.

Мы подрулили к командному пункту, и из землянок высыпали летчики и техники.

— Титова не видел? — сразу спросил Росляков.

— Нет, товарищ подполковник.

О гибели моего ведомого мы узнали через три дня. Он погиб в бою, не дотянув до нашей

территории всего несколько километров. Горы Бержень стали памятником советскому летчику.

Настроение у меня было отвратительное, хотя я видел в глазах командира полка радость: вернулся

живой еще один, который вот уже четыре года дерется с врагом.

А утром с рассветом опять боевые полеты.

Царапины от осколков зажили быстро, и за мной снова закрепили Як-1. И опять с фотоаппаратом.

Но милая, надежная «четверка», которую Петя Вернигора называл своей спасительницей, никогда не

забудется. Ее, конечно, отремонтируют, и она полетит снова, но где и под каким номером, сказать трудно.

...Корпусу Каманина поставили новую задачу: поддерживать войска 3-го Украинского фронта.

Штурмовики правым пеленгом плывут над дымящимся Будапештом. Город еще в руках фашистов, но

сопротивление их значительно понизилось, и наши бойцы дом за домом, квартал за кварталом очищают

столицу Венгрии.

Мой новый ведомый — лейтенант Савченко — тихий, скромный, молчаливый летчик родом из

Чернигова. Савченко исключительно исполнительный пилот и это качество я в нем очень ценю. Мы

летаем на север. Если на юго-западе в равнине фашисты отброшены далеко на запад, то на севере и

северо-западе они еще крепко сидели в горах.

Летаем с Савченко почти по одному и тому же маршруту: Лученец — Зволен, иногда Банска-

Бистрица.

...Пара «яков» идет с набором высоты строго на север. Справа горы, слева горы, лощина то

сужается, то становится шире, то повернет вправо, то выпрямляется.

Не столкнуться бы с горой. А мотор гудит почти на полных оборотах. Жалко мотор, но что

поделаешь — нужно как можно быстрей набрать высоту.

И высота растет: уже 2000 метров, в кабине становится очень холодно. Справа, севернее города

Дьендьеш, горушка — 964 метра. Она сверкает чистотой, нетронутой серебристой шапкой снега.

Еще несколько минут, и мы перелетим границу Венгрии с Чехословакией.

Небольшой городок Лученец проплывает под левым крылом в сизоватой дымке где-то далеко

внизу. Город тихо покоится между тысячеметровыми вершинами гор Бержень и Матра. С севера городок

закрыт Словацкими рудными горами.

Пересекаем лощину, хребет и вдоль железной дороги идем на Зволен — центр пересечения двух

железных дорог. Наша главная задача — разведка станции.

С высоты четырех тысяч метров наши «ястребки» круто планируют на город. Высота полторы

тысячи. Савченко чуть выше — на своем месте. «Жжик... жжик...» — отрезает снимки фотоаппарат через

каждые три секунды.

Пора выводить самолет из горизонтального полета, идти вверх и... домой. И вдруг замечаю: справа

на снежном поле вьется тонкая, совсем тоненькая, но удивительно ровная струйка снежной пыли,

похожая на след от взлетающего самолета. Что это? Аэродром? Почему струйка так ровно поднимается

над полосой, похожей на аэродром? Почему струя снежной пыли расширяется по мере удаления темной

точки?

«Аэродром врага, — мелькает догадка. — Но ведь в горах нет аэродромов!»

И действительно, можно ли предположить, что на такой высоте в горах — аэродром.

— Севернее Зволена, по-моему, аэродром, — доложил я командиру полка после посадки.

— Не может быть! В горах? — возразил Росляков.

— Я не утверждаю, но, по-моему, так, фотопленка все покажет.

Когда проявили пленку — оказалось, что недалеко от станции Зволен заснята часть аэродрома

врага. Белый хвост — шлейф от взлетающего «мессершмитта» — хорошо был виден на снимке.

Когда вскрыт новый объект — не миновать повторного вылета. И мы с Савченко ждем нового

приказания на вылет.

...Снова горы. Горы и тяжелый подъем по пологой кривой. Высота полторы тысячи, но горы,

снежные вершины кажутся рядом.

Аэродром сфотографирован, мы возвращаемся домой и отдыхаем. Савченко привыкает к разведке,

привыкает к своему ведущему. Лейтенант любит слушать рассказы о боях 1941—1943 годов, суровых,

тяжелых боях. Ведь в этих рассказах советы и правила, написанные кровью летчиков. И Савченко

слушает, а я рассказываю ему о мудрости ведомого, храбрости и самоотверженности.

Мне не хочется больше терять ведомого, и я стараюсь как можно доходчивее изложить простые

аксиомы войны. И Савченко внимательно слушает и в полетах хорошо держится ведущего, даже в очень

сложной воздушной обстановке.

Тринадцатого февраля взят Будапешт. Нашему полку присвоено имя столицы Венгрии. Все

радуются, бои идут в Чехословакии, Австрии. Вот-вот мы должны перелететь еще дальше на запад.

— Хочешь поехать в Будапешт? — спросил меня вдруг инженер полка.

— Конечно, — не растерялся я. И тут же инженер доложил командованию о составе группы.

— Росляков меня отпустил и тебя, конечно. Прыгай в кузов! — весело говорит майор

Соколовский.

Через полчаса старенькая полуторка мчалась в направлении Будапешта.

До Будапешта километров пятьдесят. Соколовский останавливает машину, пересаживает в кабину

солдата с карабином, а сам забирается в кузов.

Сколько городов, даже стран освободили, но ни разу вот так проехать и с земли посмотреть

столицу другой страны не доводилось.

Шоссейка быстро выносит нашу старенькую полуторку в пригороды, а потом и в самый город.

Ужасающая картина осадных боев встает перед нами. Разрушенные здания, исковерканная проезжая