М. П. Одинцов - Бабоченок Петр Александрович - Страница 8

«Когда страна быть прикажет героем, у нас героем становится любой».

* * *

Отпуск пришел к концу. Младший лейтенант Одинцов с нетерпением ждал результатов медицинского

обследования и заключения. Чувствовал он себя вроде бы совсем неплохо и надеялся, что вывод врачей

даст ему надежду на скорое возвращение в боевой летный строй. Что же касается раны на руке, то она

зарубцуется и на фронте. Так он думал, но не к такому выводу пришли медики.

— Михаил Петрович, — глуховатым голосом, как-то совсем по-домашнему начал разговор председатель

медкомиссии, — наши врачи, ваша молодая жизненная сила сделали все возможное, но сказать вам что-

либо утешительное, к сожалению, не могу. Летать вам, вероятно, никогда уже не придется. И вообще, видимо, надо «по чистой» из армии уйти... [38]

Будто кипятком плеснули этими словами в Одинцова. Тесно стало в груди сердцу, трудно задышалось. Он

сжал зубы. Ему показалось, что он снова, как тогда, второго июля, стремительно падает вниз, туда, где

чернеет земля.

— Воля ваша, — через силу выдавил. — Но в своем полку все же разрешите мне побывать?

Почувствовав, что творится на душе у молодого летчика, полковник медицинской службы вздохнул, помрачнел. Подумав немного, ответил:

— Конечно, побывайте. И помните, что, если на поправку дело пойдет, война ведь горит не только в небе, но и на земле. И фронт от вас, думаю, еще не уйдет...

Ругая медицину по всей восходящей линии, Одинцов в беспомощном гневе возмущался: надо же такому

случиться — семь месяцев мотался по госпиталям и — «по чистой»!

Но как бы то ни было, а в свой авиаполк, который стал к тому времени из-за больших потерь запасным, прибыл. Со справкой, удостоверяющей, что он не годен не только для летной работы, непригоден для

строя вообще.

Но тут ему повезло. Впрочем, можно ли назвать это везением? Он и сегодня любит повторять изречение

древних: «Самое большое несчастье — это не уметь перенести несчастье».

Одинцов не был бы Одинцовым, если бы отказался от борьбы за свою цель в жизни, пока оставался хоть

единственный шанс на успех. А у него, как он считал, шансов было еще много. Все мелкие раны зажили.

Руку левую сохранил. Стала действовать вроде бы нормально. И тут он пошел на хитрость, хотя от этого

на душе было и неуютно, сердце щемило.

В полку оказалось много знакомых, друзей-товарищей, [39] все обрадовались встрече с ним, и справкой

никто не заинтересовался. И он ее потихоньку выбросил. К переучиванию на новый самолет допустили.

Никто и не знал, что он год еще воевал потом с раной, из которой сочилась кровь, что тайком перед

каждым боевым вылетом он туго бинтовал ее. Короче говоря, случилось то, о чем написал в своей книге

«Летчики и космонавты» Герой Советского Союза генерал-полковник авиации Н. П. Каманин. В годы

войны он, будучи полковником, командовал штурмовой авиадивизией, в которой воевал Одинцов.

Николай Петрович вспоминал:

«В полк пришел из госпиталя летчик М. П. Одинцов. Раньше он летал на бомбардировщике. В полку он

быстро освоил новый для него самолет Ил-2. Летать начал уверенно, смело. На его боевом счету все

чаще стали появляться записи: «Уничтожил два вражеских танка», «Сжег четыре машины», «Разбомбил

эшелон», «Рассеял мотоколонну противника».

Стройный, выше среднего роста, всегда опрятно, даже немного щегольски одетый, общительный, Миша

Одинцов пришелся по душе однополчанам. Назначили его ведущим и не ошиблись. Его группа метко

поражала цели, а если случалось встречаться с «мессершмиттами», то быстро вставала в

оборонительный круг и успешно отбивалась.

У Михаила Одинцова выявились замечательные качества воздушного вожака: он чувствовал настроение

летчиков группы, умел вовремя заметить опасность и мгновенно принять решение. Он замечал даже

тщательно замаскированную цель, безошибочно определял состав вражеской группы — сколько идет

бомбардировщиков, сколько истребителей...»

Газета 2-й воздушной армии «Крылья победы» того времени сообщала:

«Месяц спустя после того, как пришел в часть, [40] Михаил совершил замечательный подвиг. Молодого

штурмовика взял с собой на задание командир части.. Они летели над пыльными дорогами харьковщины, по которым немцы рвались тогда к богатому Дону, В небе часто шныряли «мессершмитты», и по хмурым

полям волочили свои косые тени «юнкерсы».

Штурмовики ударили с ходу по скопившимся в тенях колхозного сада автомашинам и войскам. Когда они

выходили из пикирования, на ведущего напал, свалившись с высоты, вражеский истребитель. Михаил

увидел его совсем близко, так, что на фюзеляже заметил крупно нарисованный черной краской пиковый

туз. Прежде чем обрушиться своей машиной на «мессершмитта», Михаил оглянулся. За хвостом его

«Ила» сверкал винт чужого самолета, который вот-вот должен был открыть огонь. Перед молодым

летчиком встала страшная минута: то ли отклониться в сторону и спасти себя, то ли устремиться к

нависшему над командиром врагу. И он избрал второе. Михаил насел на «пикового туза», дал очередь из

пушек и пулеметов. Тот отвернул, но через секунду снова повернулся длинным острым носом и стал

целиться. Немец, очевидно, не верил в огонь штурмовика, но после второй очереди Михаила сразу

перевернулся на крыло, задымил. А в это время в бронеспинку «Ильюшина» застучали немецкие пули.

Одинцов со всей силой рванул машину в сторону.

«Пиковый туз» догорал на земле».

В том бою он сбил двух «мессершмиттов», за что получил свою первую в жизни награду — орден

Красного Знамени.

Армейская газета в очерке «Путь героя» обратила внимание и на такое обстоятельство. Она писала:

«Михаил отличался отвагой, крепкой волей и молниеносной сообразительностью. Эти качества очень

нужны штурмовику. Летом на «Ильюшине» Одинцов [41] дал размах всей своей натуре. Он ведь сам

бомбит, стреляет, ориентируется, ведет наблюдение, отражает атаки вражеских истребителей. Со всем

этим он прекрасно справлялся с первых полетов. И во всем у него всегда была смелая выдумка, расчетливый риск и серьезная сдержанность».

После тяжелого ранения Одинцов стал воевать на такой боевой машине. Тут, как говорится, повезло и

летчику, и самолету.

Гимн летающему танку

О нем написано много: в официальных документах и в художественных произведениях, в

воспоминаниях-мемуарах и научных исследованиях. Среди авторов — партийные и государственные

деятели, видные ученые и прославленные военачальники, известные историки и писатели. Кажется, обо

всем уже рассказано, все взвешено и оценено. Только назови: штурмовик — и все уже сказано. И все же я

спросил у Михаила Петровича, что он думает о той боевой машине, на которой почти всю войну

провоевал, крылья которой принесли ему две Золотые Звезды Героя.

Сразу оживился. Глаза загорелись.

— Обелиск... Нет, памятник по праву самый величественный этому самолету надо бы воздвигнуть, чтобы

перед ним все проходившие голову обнажали.

Задумался и продолжил:

— И будь моя воля, я бы на Урале его соорудил и поставил там, откуда еще в декабре сорок первого

поднялся в воздух первый штурмовик серийного производства, откуда ушел на фронт первый эшелон с

«Илами», построенными в нашем крае... А впрочем, хотим мы того или нет, памятник ему уже самой

историей воздвигнут... [42]

И повел он об этой грозной машине такой задушевный разговор, будто речь шла о живом разумном

существе, верном фронтовом друге.

* * *

...Уже сам факт, что по количеству построенных экземпляров среди самолетов всех типов Ил-2 занимает

ведущее место, о многом говорит. Тридцать пять с лишним тысяч их было создано за годы войны.

Большой «тираж» в истории советской авиации!

Даже своим внешним видом он сразу покорил. Раскрашенный зелено-желтой камуфляжной рябью,