Чего стоит Париж? - Свержин Владимир Игоревич - Страница 30

– И все же, согласитесь, шестьдесят тысяч ливров – весьма неплохие деньги для бедного каноника.

– Шестьдесят пять тысяч, сир. Вы забываете о прелестной головке мадемуазель де Пейрак. Хотя, если бы кто-нибудь спросил меня, я бы оценил ее куда дороже, чем обе ваши вместе. Но, во-первых, в казне сейчас нет таких свободных денег. Мне это доподлинно известно. Я учился вместе с нынешним учетчиком королевского казначейства. От силы за вас троих мне бы дали тысячу ливров. И хотя я всего лишь четвертый сын помощника прево в забытом Богом Ла Вонсее, по счастью, рожденный в Париже, и весь мой бенефиций[24] – мешок зерна с мельницы в деревушке Жантийи, в одном лье на юг от Парижа, да и тот у меня пытаются оспорить в архиепископском суде, я не стану предавать короля, просящего меня о помощи. Быть может, это и гордыня, да простит меня Господь, но, посудите сами, – ведь не каждый день к бедному монаху обращается за помощью помазанник Божий! Ведь так, сын мой?

– Так, – согласился я, усмехаясь.

Подобное объяснение нравилось мне куда как больше, чем прежние – высокоморальные.

– Ну хорошо! Это во-первых. Значит, есть и во-вторых?

– Это уж и совсем просто! Как я уже говорил, за ваши головы я бы получил не более тысячи ливров и, как водится, славу спасителя отечества от таких отъявленных негодяев, прошу прощения, сир, как ваше величество и Маноэль де Батц.

Конечно, после печально известной бойни в Париже поуменьшилось гугенотов, но все же их куда больше, чем того хотелось бы архиепископу Парижскому. Далеко бы ушел я с этой славой и своей кровавой тысячей ливров? Вряд ли дальше ближайшей осины! К чему мне это? К чему мне пятно человека, предавшего в руки палачей потомка святого Людовика? Уж лучше я помогу вам спастись, и, быть может, мои слова умягчат вашу душу, помогут найти ту узкую тропку меж оскаленных пастей чудовищ, жаждущих крови, ту тропку, что приведет Францию к миру и благополучию. Так-то, сир! – Служитель Господа закончил свою речь и, помолчав, добавил: – Желаете ли еще что-нибудь спросить?

– Если можно, отец мой! Как вам удалось заполучить обратно нашу повозку?

Брат Адриэн загадочно улыбнулся:

– Это долгая история, сын мой. Быть может, я поведаю ее как-нибудь в другой раз. А сейчас не время ли вспомнить, что Господь создал ночь для сна?

Утром мы продолжили свой путь в Понтуаз, уже не особо скрываясь, хотя, понятное дело, не поднимая над лазаретной повозкой знамя Наварры. Там, в назначенном месте, неподалеку от города, заранее предупрежденный запиской о нашем возможном появлении, должен был ждать знакомый мне еще по Лувру корнет де Труавиль с остатками воинства. Однако надеждам нашим было не суждено свершиться. Не успели мы проехать и пяти лье, как навстречу нам потянулась понурая толпа самобичевателей, окончательно потерявшая вид церковной процессии.

– Куда вы, дети мои? – воскликнул брат Адриэн, поднимаясь во весь рост на тряском экипаже. – Понтуаз в обратной стороне!

– В Понтуазе бой! – уныло подняв на него глаза, пояснил какой-то парижанин, удрученно волокущий за собой по земле окровавленное узловатое вервие.

– Говорят, швейцарцы напали. Впереди – застава, дальше никого не пропускают.

– Тпр-ру! – Мано натянул вожжи, останавливая мулов. – Проклятье! Не успели!

Все было понятно без лишних слов. Пока я приходил в себя, отлеживаясь в «Шишке», гасконцы, швейцарцы, шотландцы, вырвавшиеся из кольца горящего Лувра, шумно праздновали свою боевую удачу. До поры до времени. До того часа, пока не закончились золото и награбленные во дворце драгоценности, жители Понтуаза с досадой, но сносили присутствие в городе банды разгульных вояк. Но со временем деньги закончились, и возмущение почтенных буржуа достигло предела. Скорее всего такое нетерпение им дорого обошлось. Насколько я понимал, кроме собственного полка у Анжуйца сейчас реальных сил не было. Ну, может быть, еще итальянский легион королевы, но это охрана дворца. Если принц-престолоблюститель шлет на подавление какого-то заурядного дебоша свою гвардию – значит, не иначе как существованию Понтуаза угрожает большая опасность.

– Где назначена встреча? – кратко спросил я.

– В лесу Буа-Соланж, – так же коротко ответил Мано. – В развалинах аббатства Святого Ремигия.

– Далеко отсюда?

– Еще три лье по дороге, а там лесом пару лье.

– Ты сможешь найти их?

– Конечно, сир! И я, и ваши пистольеры.

– Прекрасно! Сейчас мы съезжаем с дороги, находим укромное место, где можно переждать опасность, и посылаем человека в аббатство.

– Слушаюсь, сир! – Де Батц хлестнул мулов, заставляя их свернуть с проезжей дороги. Повозку тряхнуло. Заросшая лопухами канава приняла в себя задние колеса, но длинноухие упрямцы, с трудом перебирая ногами, все же вытянули застрявший было возок, и мы покатили к маячившему чуть поодаль дубняку, оставляя колею в высокой, уже желтеющей, по-осеннему блеклой траве. Укромное место сыскалось довольно скоро. Да и мудрено ли найти укрытие от посторонних глаз в стране, покрытой лесами и столь холмистой, что с высоты Всевышнего она, должно быть, представляется окаменевшим штормовым морем, да к тому же покрытым отчего-то густой щетиной.

– Ну что, Мано! – начал было я, когда мы наконец расположились на привал. – Кто едет в аббатство?

– Если позволите, сир, – я сам отправлюсь.

– Не позволю! Ты и так в эти дни рисковал жизнью ежечасно! Не забывай: сегодня тебе противостоит не городская стража, которая тебя до последних дней в глаза не видела, а гвардейцы герцога Анжуйского. С ними ты небось поближе знаком?

– Было дело! – вздохнул де Батц, конфузливо почесывая затылок. – Так ведь и их анжуйцы тоже знают. – Мано кивнул на моих телохранителей. – И на Пре-о-Клер встречались, и на свадьбе вашей за здравие вместе пили.

– То-то и оно! К тому же здесь надо тихо пройти, а вы… Одна только твоя погоня за каретой епископа чего стоит!

– Так ведь… Конфьянс… Это ж… – стыдливо потупился гасконец, теребя в смущении длинный черный ус.

– Ладно-ладно…

– О чем вы спорите, судари мои? – спрыгнув с возка, осведомилась Жозефина. – Тут и думать нечего – я пойду! Меня и анжуйцы знают, и гасконцы знают. А ежели что, так, памятуя прошлые деньки, вернее, прошлые ночи, – Жози хихикнула, – небось и сам маршал Таванн придет мне на выручку.

– Но это может быть опасно! – произнес я, понимая, что слова этой разбитной румянощекой девицы, несомненно, верны. – Дикие звери, патрули на лесных тропах…

– Вы правы, сын мой, – вдумчиво проговорил брат Адриэн. – Опасность подстерегает всякого и всечасно. Живущий в этом лучшем из миров – всегда в опасности. Но милость Господня безгранична, и истинно верующий защищен тем, чье могущество выше силы воинов и власти земных князей. Я проведу эту достойнейшую женщину в аббатство Святого Ремигия. Так будет спокойнее и ей, да и мне есть над чем поразмыслить, ибо что может быть печальнее и поучительнее, чем развалины святого храма.

– Развалины двух храмов, – не задумываясь, выпалил сообразительный гасконец, решивший, видимо, блеснуть глубокими познаниями в арифметике.

Взгляд, который метнул на него падре, тяжело было перевести на французский, не употребляя при этом слов, не предназначенных для нежного дамского ушка.

– Брат Адриэн! – начал я, спеша сгладить неловкость положения. – Божье слово, конечно, великая сила, но вряд ли оно способно отвратить клинок разбойника от вашей груди.

Монах молитвенно сложил руки перед собой:

– Все в руце Господней, мы – лишь персты ее!

– Прошу вас, сударь! – Он поманил одного из пистольеров, слушавшего нашу беседу. – Обнажите свой клинок и нападайте, как если бы я был вашим врагом.

Гвардеец вопросительно посмотрел на нас с Мано, затем, пожав плечами, обнажил шпагу и сделал короткий выпад в сторону монаха. Длинные четки со свистом врезались в его запястье, точно камень, выпущенный из пращи библейского Самсона, заставляя ладонь разжаться и выпустить оружие. Еще миг – и гасконец лежал на земле со все теми же четками, обвитыми вокруг шеи.