Проклятая игра - Баркер Клайв - Страница 10

– Нет, нет. Проблем не было?

– Все в порядке.

– Хорошо.

– Штраусс внизу.

В слабом свете Уайтхед подошел к столу и налил себе скудный глоток водки. Он воздерживался от выпивки до настоящего момента; этот глоток в честь благополучного возвращения Тоя.

– Ты хочешь?

Это был ритуальный вопрос с ритуальным ответом: «Нет, спасибо».

– Теперь ты собираешься обратно в город?

– Когда ты посмотришь на Штраусса.

– Сейчас слишком поздно для театра. Почему бы тебе не остаться? Приступим завтра утром, при свете.

– У меня дело, – сказал Той, сопровождая последнее слово самой мягкой из улыбок. Это был еще один ритуал, один из многих ритуалов между двумя людьми. Дело Тоя в Лондоне, которое, как знал старик, не имело ничего общего с делами корпорации, осталось без вопроса, как и всегда.

– Какое у тебя впечатление?

– От Штраусса? В основном, такое же, как и после допроса. Я думаю, он будет хорош. А если нет, там, откуда он пришел, таких очень много.

– Мне нужен человек не из пугливых. Могут произойти неприятности.

Той издал ничего не выражающий звук, надеясь, что обсуждение данного вопроса закончено. Он был утомлен днем ожиданий и путешествий и с нетерпением ждал вечера; не было времени обсуждать это дело снова.

Уайтхед вновь поставил свой опустевший стакан на поднос и подошел к окну. В комнате быстро темнело, и, когда старик стоял у окна спиной к Тою, он казался в тени чем-то монолитным. После тридцати лет работы на Уайтхеда Той испытывал по-прежнему такой же благоговейный страх перед ним, как перед монархом, обладающим властью над его жизнью и смертью. Он по-прежнему останавливался перед дверью Уайтхеда, чтобы обрести равновесие и спокойствие, а иногда обнаруживал в себе следы заикания, которое у него было, когда они встретились. Это было закономерно, чувствовал он. Этот человек обладал мощью,большей мощью, чем та, которой обладал Той, или, вернее, хотел обладать, и она светилась обманчивым светом, лежа на плечах субстанции Джо Уайтхеда. За все годы их совместной работы, на конференциях или на заседаниях совета, он никогда не замечал, чтобы Уайтхед искал приемлемый жест или замечание. Убеждение в своей собственной высочайшей ценности делало его самым уверенным человеком, которого Той когда-либо встречал. Его профессиональные качества, были отшлифованы до такой степени, что он мог одним словом уничтожить человека, опустошить его жизнь, разрушить самоуважение и погубить карьеру. Той наблюдал это бесчисленное количество раз, и часто с людьми, о которых он был неплохого мнения. Но почему (Той думал об этом даже сейчас, уставясь в спину Уайтхеда) этот великий человек проводит время с ним? Возможно, это просто История. Не правда ли? История и сентиментальность.

– Я подумываю о том, чтобы засыпать бассейн у входа. Той поблагодарил Бога за то, что Уайтхед переменил тему. Не надо о прошлом, хотя бы сегодня.

– ...Ябольше не плаваю там, даже летом.

– Пустим туда рыб.

Уайтхед слегка повернул голову, чтобы посмотреть, не улыбается ли Той. По тону его голоса никогда нельзя было понять шутит он или нет, а Уайтхед знал, что очень легко обидеть чувства человека, засмеявшись при отсутствии, шутки, или наоборот. Той не улыбался.

– Рыб? – произнес Уайтхед.

– Декоративных карпов, пожалуй. Они называются кои? Изысканные штучки.

Тою нравился бассейн. По ночам он подсвечивался изнутри-, и его поверхность колыхалась в гипнотизирующих водоворотах, околдовывающих бирюзой. Если воздух был холодным, от подогретой воды струился тонкий слой пара, поднимающийся дюймов на шесть над поверхностью. На самом деле, хотя он терпеть не мог плавать, бассейн был его излюбленным местом. Он не был уверен, знает ли об этом Уайтхед; возможно, да. Но, как он обнаружил, Папа знал обо всем независимо от того говорилось об этом вслух, или нет.

– Тебе нравится бассейн, – заключил, Уайтхед.

«Вот: пожалуйста».

– Да, правда.

– Тогда оставим его.

– Нет, право...

Уайтхед поднял руку, прекращая дальнейшие споры, довольный своим подарком.

– Мы оставим его. И ты сможешь пустить туда кои.

Он сел обратно в кресло.

– Мне включить фонари на газоне? – спросил Той.

– Нет, – ответил Уайтхед.

Увядающий свет из окна залил бронзой его голову, с утомленно прикрытыми, запавшими глазами, коротко подстриженными белой бородкой и усами; скульптура казалась слишком тяжелой для поддерживающей ее колонны. Сознавая, что его глаза сверлят спину старика и Джо, конечно, чувствует это, Той сбросил летаргию комнаты и заставил себя перейти к действию.

– Что ж... может мне привести Штраусса, Джо? Ты хочешь видеть его или нет?

Слова нескончаемо долго проходили сквозь комнату в сгущающейся тьме. В течение нескольких ударов сердца Той даже не был уверен, что Уайтхед расслышал.

Затем оракул заговорил. Не прорицание, а вопрос.

– Мы выживем, Билл?

Слова были произнесены так тихо, что они, казалось, выплывая из его губ, повисали на пылинках и пересекали комнату. Сердце Тоя опустилось. Это была опять старая тема: все та же параноидальная песня.

– До меня доходит все больше и больше слухов, Билл. Они не могут все быть беспочвенны.

Он все еще смотрел из окна. Вороны кружились над деревом в полумиле через газон. Наблюдал ли он за ними? Той сомневался. В последнее время он часто видел Уайтхеда таким, погруженным в себя, просматривающим прошлое своим внутренним мысленным взором. К этим видениям Той не имел доступа, но он мог полагать по теперешним страхам Джо – он был здесь, в конце концов, уже давно – и он знал, что, как бы он ни любил старика, существовала ноша, которую он не смог бы или не хотел бы разделить с ним. Он не был достаточно сильным: в своем сердце он был по-прежнему боксером, которого Уайтхед нанял работать телохранителем три десятилетия назад. Сейчас, конечно, он носил костюм за четыре сотни фунтов, и его ногти были так же совершенны, как и его манеры. Но его разум был тем же, что и всегда: суеверным и хрупким. Мечты великих были не для него, так же как и их кошмары.

Вновь Уайтхед поставил преследующий его вопрос.

– Мы выживем?

Теперь Той почувствовал, что должен ответить.

– Все в порядке, Джо. Ты знаешь, что это так. Прибыль растет в большинстве секторов.

Но не отговорки хотел услышать старик, и Той знал это. Он пробормотал несколько слов, оставляя тишину, повисшую следом, еще более пугающей. Пристальный взгляд Тоя был опять направлен в спину Уайтхеда; он смотрел почти не мигая, и в уголки его глаз стал пробираться и вползать мрак из углов комнаты. Он захлопнул глаза. В его голове заплясали силуэты (колесики, звездочки, окна), и когда он открыл их снова, ночь наконец-то вцепилась мертвой хваткой в интерьер комнаты.

Бронзовая голова оставалась неподвижной и когда она заговорила, слова, затронутые страхом, казалось, исходили изнутри Уайтхеда.

– Я боюсь, Вилли, – проговорил он. – За всю свою жизнь я не боялся так, как сейчас.

Он говорил медленно, без малейшей выразительности, как будто он презирал мелодраматичность своих слов и отказывался возвеличивать их в дальнейшем.

– Все эти годы я жил без страха; я забыл, на что это похоже. Как уродливо это. Как это опустошает твою силу воли. Я всего лишь сижу здесь, день за днем. Заперт в этом месте с сигнализацией, оградами, собаками. Я смотрю на газоны, на деревья...

Он действительносмотрел.

– ...и рано или поздно свет начинает угасать.

Он остановился: длинная, глубокая пауза. Только отдаленное карканье нарушало тишину.

– Я могу вынести ночь – она не слишком приятна, но она недвусмысленна. Но сумерки... Когда свет исчезает, и все становится нереальным, неплотным... Только силуэты, предметы, когда-то обладавшие формами...

Вся зима состояла из таких вечеров: бесцветная изморозь, размывавшая расстояния и убивавшая звуки; недели неясного света, когда колеблющийся рассвет переходит в колеблющиеся сумерки и между ними нет дня. Было и несколько морозных дней, как сегодня; унылые месяцы один за другим.