День минотавра - Сван Томас Барнет - Страница 20

– Хирон, – громко закричал я, и самый высокий и величественный кентавр, отделившись от группы приятелей, поскакал галопом в нашу сторону по дороге, посыпанной ракушечником.

– Эвностий, – заржал он с противоположного берега, вставая на дыбы. – Не часто мы слышим твое мычанье. Я вижу, ты привел своих новых друзей и крошку Пандию, наверняка голодную.

Хирон вошел в небольшую деревянную башню с плоской крышей и сразу же узкий, с перилами, подъемный мост беззвучно, как огромный орел, опустился на бронзовых цепях. (Сделан он был по моему проекту.) Мы встретились, и там же, на мосту, я рассказал Хирону о триях.

Он помрачнел:

– Это меня не удивляет. Они способны на любую подлость. Надо принимать меры.

Мы вошли в город вместе с Хироном. Грива его напоминала сугроб только что выпавшего и еще совсем мягкого и пушистого снега. Широко расставленные немигающие глаза будто вобрали в себя голубизну одного из чистых и прозрачных озер на Туманных островах в те редкие дни, когда там нет тумана. Он видел все, во взгляде его мелькал гнев, но в нем не было злобы. Он понимал, порой осуждал, но никогда не обвинял. Конечно, Хирон не был аскетом. Тот, кто подобно кентаврам близок к земле, растит хлеб и ухаживает за скотом, всегда несет в своей крови частицу земли, и всегда в его лице есть что-то, отличающее его от других. Это крестьянин, а не философ. Но та земля, которую нес в себе Хирон, была очищенным до белизны и тщательно просеянным песком кораллового острова.

В бамбуковых домах кентавров мерцали огоньки. Они представляли собой длинные, красивые, открытые с обоих концов строения с остроконечными крышами. Над каждым порогом висел светильник, затянутый оранжевым пергаментом. Кентавры называли его фонарем. Рядом с фонарем они обязательно вешали ивовую клетку с поющим сверчком – символом удачи (не забывайте, что некогда кентавры посетили страну желтолицых людей). Ночью они спали стоя, прислонившись к стене, которую, чтобы дать отдых своим чувствительным бокам, затягивали шелковыми драпировками, сотканными дриадами. Под копыта подкладывали ковер из клевера. Каждое утро, когда мужья уходили в поле, работящие жены меняли ковер.

Сейчас, вечером, некоторые мужчины-кентавры принимали ванну. Сами ванны были из терракоты, имели удлиненную форму, соответствующую их длинным телам, и заканчивались специальными подставками для головы и рук. Кентавры пофыркивали, били по воде ногами, а когда мимо случалось пройти кому-нибудь из их приятелей, смеясь, пытались его обрызгать. Женщины разводили огонь перед домом, чистили мотыги и грабли, принесенные мужьями с поля, или кормили маленьких, жирных и очень аккуратных поросят, которых кентавры держали в своих домах подобно тому, как люди держат собак или обезьян.

Мой старый приятель Мосх вылез из своей ванны весь в пене (он мылся конией – смесью щелока с золой) и поскакал к нам, чтобы поприветствовать. Он едва кивнул Tee, по-отечески улыбнулся Икару и стал пожимать мне руки. Мосху хотелось пригласить нас к себе, но Хирон опередил его, сообщив новость.

– Труби в раковину, Мосх, – сказал он. – Пора собирать совет.

Мосх дул в раковину с такой же силой, с какой он обычно дул в свою флейту, и властный зов океана, вобравший в себя шум набегающего на берег прибоя, шорох пенящейся волны и печальные стоны утонувших моряков, разносился над всей страной. Кентавры бросали свои инструменты, вылезали из ванн и в сопровождении поросят направлялись следом за нами к театру, расположенному в самом центре города. Это была круглая открытая арена, окруженная горящими факелами, вверх от которой поднимались двенадцать каменных рядов. Именно здесь кентавры разыгрывали свои драмы в честь Великой Матери, которую они называли Пшеничной Богиней, и ее сына, Божественного Младенца, и здесь звучали их голоса, распевающие дифирамбы.[17]

За кентаврами пришли другие звери: вылезшие из нор паниски, рассерженные тем, что их потревожили раньше, чем они успели украсть себе что-нибудь на ужин; медведицы Артемиды, уже заснувшие было в своих полых бревнах и теперь трущие спросонья глаза и расчесывающие на ходу шерсть черепаховыми гребнями; высокие и стройные, как их деревья, дриады, источающие аромат коры и нежных весенних бутонов. И, конечно, трии, будто не ведающие ничего о предательстве Эмбер. Прилетело три роя: трутни, перебрасывающиеся шуточками и по-женски подергивающие крыльями; мрачные, неулыбчивые и тяжелые, будто закованные в доспехи работницы и, наконец, три королевы (четвертая, Эмбер, не явилась), чьи величавые движения несколько сковывали массивные, непрестанно звенящие золотые браслеты. Хирон, повелитель кентавров, спустился вниз по рядам и вышел на арену. Стоило ему только поднять свою благородную голову, как вокруг воцарилась полная тишина. Сразу стало слышно блеяние овец, доносившееся из загонов для скота, и, совсем рядом, непрекращающийся визг поросят, которых хозяева пытались успокоить ударами хвостов.

Хирон заговорил. Его слова прозвучали, как трубный глас:

– Были выдвинуты серьезные обвинения и сделано предупреждение о серьезной опасности. Сейчас мы послушаем нашего уважаемого друга Эвностия.

Примолкшая толпа повергла меня в смущение, ведь я всего лишь простой садовник и ремесленник, и у меня нет никакого навыка в ораторском искусстве (ну разве что чуть-чуть, как у поэта). Зверей собрали, ничего им не объяснив, и они чувствовали себя так, будто забежали сюда на минутку. Я должен был вовлечь их в разговор, убедив в его серьезности. Мои друзья стояли у края арены. Тея пыталась поддержать меня своей улыбкой и ободряющим жестом. Пандия делала вид, что ей очень интересно, хотя на самом деле предпочла бы сейчас поужинать, а не слушать речи. Зато Икар смотрел на меня, как на бога. Он готов был с восторгом принять все, что я ни скажу. Я начал:

– Мы жили в мире и довольстве с тех пор, как ушли в лес от людей. Каждый из нас делал свое дело и вносил свою лепту в общее благополучие. Каждый делал то, что было предназначено ему Великой Матерью. Принявшие нас сегодня кентавры обеспечивали всех продуктами, производимыми в их прекрасных хозяйствах. Дриады в своих деревьях ткали шелк. Трии, медведицы Артемиды, паниски – да есть ли необходимость говорить об их мастерстве и предназначении? – (Так же как не было необходимости говорить и о том, что трии не только работали, но и всегда воровали.) – В прошлом мы гордились тем, что ни от кого не зависим. Самообеспечение было нашей целью и нашим достижением. Этого больше нет. Одно из племен соблазнилось чужим золотом.

Я замолчал, но не ради драматического эффекта, как обычно делают кентавры, когда распевают дифирамбы, а для того, чтобы перевести дыхание и подобрать слова для заключительной части своей речи. Я привлек внимание зверей. Теперь надо призвать их к действию.

Я указал пальцем на пчелиных королев:

– Виновные перед вами. Они предали нас за золото. Я услышал из уст их четвертой королевы, что она и ее люди обещали передать моих друзей в руки ахейцев. И ради этого они готовы помочь им осуществить вторжение.

ВТОРЖЕНИЕ! Возглас удивления и потрясения пронесся по рядам, как ветер по пальмовой роще. Ни разу за долгие годы, прожитые в лесу в полной изоляции от людей, нам не угрожало их вторжение – такой ужас наводили звериные рога, копыта и хвосты. Лишь Эак с молчаливого согласия всех провел рядом с нами несколько лет, а затем вернулся в Кносс. Но то, что он рассказал или же, наоборот, скрыл, только способствовало сохранению сложившейся о нас легенды. Однако Хирон и другие старики помнили, что раньше мы жили у моря и однажды на берег с кораблей, украшенных фигурами Горгон, высадились пираты и стали сжигать наши дома и забирать зверей в рабство. Старики не забыли, как разлетались в щепки двери, как красный огненный дракон лизал своим языком тростниковые хижины, как кричали маленькие паниски, попавшиеся в сети, и как тащили за волосы дриад по горящим оливковым рощам. Хорошо запомнилось им и то, как надменно улыбнулся критский царь, когда оставшиеся в живых звери пришли к нему искать справедливости: