Флотская богиня - Сушинский Богдан Иванович - Страница 21

– Ваш эскадронный старшина Разлётов знает меня. – Заметив, что на «старшину Разлётова» ни подполковник, ни полковник никак не отреагировали, словно вообще не понимая, чего эта украинская «дивчына» добивается от них, Степная Воительница тут же пустила в ход свой последний козырь: – Мой отец – тоже командир в вашей дивизии. Старший лейтенант Гайдук, военный ветфельдшер.

Мужчины уже намеревались скрыться в штабе, однако упоминание девушки об отце-однополчанине заставило их снова остановиться.

– Отец, оказывается… Вот так вот, – проговорил наконец полковник – небольшого роста, коренастый мужчина, с какой-то неистребимой грустью окидывая Евдокимку близоруким взглядом.

Однако ни сопровождавшие его офицеры, ни сама девушка так и не поняли, что именно тот имеет в виду. Разве что подполковник, стоявший теперь с командиром полка плечо в плечо, согласился с ним. Но тоже как-то слишком уж многозначительно, а потому неопределенно:

– Да уж…

Бесстрастно выслушав заверение Евдокимки в том, что восемнадцать ей уже исполнилось, полковник на ходу бросил кому-то из своего сопровождения: «Разберитесь, примите решение», и протиснулся в проем выбитой, покосившейся двери.

– Начальник штаба Гребенин, – по-белогвардейски, как это бывало в фильмах, склонил голову все тот же аристократически седеющий на висках офицер со шпалами подполковника.

– Учащаяся педагогического училища Евдокия Гайдук, – точно так же склонила голову девушка, едва удержавшись от реверанса, которому ее безуспешно пыталась обучить «классная дама» Анна Альбертовна.

– Так вы, оказывается, местная курсистка? – словно бы прочитал ее мысли Гребенин. – Похвально-похвально, юная леди… Никак воспитанница нашей неисправимой франкоманки Анны Жерми?

– А вы что, знакомы с Анной Альбертовной?!

– Как можно не быть знакомой со столь блистательной леди, единственной достойной леди на все это глубоко патриархальное местечко?

Евдокимка тут же ударилась в курсистскую лесть:

– Я вижу, что вы – тоже человек очень образованный и добрый. Так помогите же мне.

– Разве я могу позволить барышне броситься в этот кровавый ад? – повел подполковник тщательно, до синевы, выбритым подбородком в сторону поверженной санитарной кибитки. – Уже завтра, как только мы вступим в соприкосновение с противником, вы станете проклинать и меня, и свою прихоть.

– Ну, какая ж это прихоть?! Все, кто может, берется сейчас за оружие. Я тоже решила, что могу…

– Хватит, юная леди, обойдемся без дем… – запнулся Гребенин на полуслове, опасаясь назвать ее слова «демагогией». Как и всякий офицер «из бывших», он старался очень осторожно обращаться с теми немногими «интеллигентскими» словечками, которыми любили теперь щеголять пролетарии. – То есть без возвышенных речей. Хотя порывы ваши мне понятны.

«Неужели и этот откажет?! – с тревогой и какой-то наивной влюбленностью всматривалась Евдокимка в благородное холеное и по-настоящему красивое лицо Гребенина. – Нет, этот – не должен! Он слишком умен и благороден, чтобы вести себя, как тот начальник лазарета, который попросту прогнал меня, саму просьбу назвав “мерзопакостной бузой”».

Начальник штаба слишком долго тянул с ответом. Евдокимке казалось, что его молчание длится целую вечность, и из-за этого мысли ее совершенно запутались. Юная курсистка уже не столько заботилась о том, чтобы Гребенин позволил ей остаться в лазарете, сколько о том, чтобы сам он как можно дольше стоял вот так, рядом с ней, на расстоянии вытянутой руки. Дабы она и впредь могла вдыхать аромат каких-то духов, очень не похожих на солдатский одеколон всех прочих офицеров – он напоминал те духи, которыми время от времени овевала своих курсисток Анна Альбертовна. И хотя бы еще разок услышать из уст подполковника это, с особым великодушием молвленное «юная леди»!

– Видели вон там, у кибитки, тело женщины? – сквозь пелену романтического тумана долетели до нее слова начальника штаба.

– Видела. Издали, – убоялась Степная Воительница, как бы подполковник не устроил ей экзамен по поводу ранений той несчастной.

– Так вот, храни вас Господь наблюдать это вблизи. Подобные видения травмируют слабые души на всю жизнь, уж поверьте мне, старому солдату.

Гребенин повернулся, чтобы уйти, однако Евдокимка взмолилась:

– Но у меня-то душа не слабая, и никакой особой травмы там не случится.

– Так уж и никакой… – не спросил, а, скорее, усомнился подполковник.

– Кроме той, что уже случилась, – неожиданно пробормотала курсистка.

Возможно, офицера остановила именно эта, последняя, предельно загадочная фраза. Он резко повернулся и, словно на штык из-за угла, наткнулся на очаровывающий взгляд юной воительницы. Несколько мгновений они попросту не сводили друг с друга глаз.

– «Кроме той травмы, что уже случилась», говорите? – едва слышно произнес теперь уже Гребенин.

Однако в ответ Евдокимка только кивнула. Она боялась произнести что-либо вслух, чтобы нечаянно не порвать ту чувственную паутинку, которая только-только начинала сплетаться между ними. Еще несколько минут назад девушка и представить себе не могла, что в мире существуют мужчины с настолько удивительными, «высокородно одухотворенными» – как сказала бы все та же Анна Альбертовна, – лицами. Во всяком случае, ни в Степногорске, ни даже в кино такого привлекательного лица видеть Евдокимке до сих пор не приходилось.

«А ведь не исключено, что Жерми тоже потянулась к этому мужчине, пораженная его строгой красотой», – с ревнивой тревогой вдруг подумала девушка, открывая для себя, что рядом с подполковником проявляется едва заметная фигура соперницы – самой опасной из всех мыслимых.

– А, по-моему, вы не теми порывами увлеклись, юная леди.

– Не теми? Почему же? Многие девушки в эти дни пойдут в санитарки.

– Когда я говорил о порывах, юная леди, то имел в виду не только желание стать санитаркой походного лазарета.

– Но ведь полковник не против моей службы, разве не так? – молвила девушка то единственное, что сочла в это мгновение наиболее убедительным.

Гребенин высокомерно вскинул подбородок и, свысока взглянув на курсистку, озабоченно покачал головой:

– Ладно, подберите санитарную сумку убитой, поскольку там бинты и медикаменты, и приступайте к службе. К вечеру обмундируем вас, как сможем, и поставим в строй. Пусть начальник госпиталя напомнит о вас.

– Вот спасибочки! – возрадовалась Евдокимка, но, прежде чем метнуться в сторону грузовика, спросила: – А знаете, как мы, курсистки, называем Анну Альбертовну?

– Знаю, – улыбка у Гребенина была какой-то особенной, аристократически сдержанной. – Вы дразните ее Бонапартшей. Сама в этом призналась, только в отличие от меня, англомана, она, напротив, считает себя франкоманкой. При том, что англичане и французы – вечные соперники.

«Господи, – проводила его взглядом Евдокимка, – только бы он не влюбился в эту Бонапартшу-франкоманку! Такая ведь манерами своими кого угодно завлечь может».

24

Некстати располневший ефрейтор взглянул на Штубера с той внутренней раздраженностью, с какой обычно занятые важным делом люди посматривают на праздношатающихся бездельников: «Шел бы ты отсюда!..» Однако вслух ефрейтор спросил:

– Вы действительно хотите говорить с бургомистром, или это… шутка? – ефрейтор стоял с телефонной трубкой в одной руке и с флягой в другой и вообще вел себя с вызывающей раскованностью.

– О том, как именно я шучу, вы, ефрейтор, узнаете в другом месте и в другой обстановке, – сдержанно пообещал барон. – А сейчас оставьте в покое флягу…

– Да нет в ней шнапса. Обычная вода, – без какой-либо острастки объяснил обладатель пивного живота.

– Тем более… Фамилия бургомистра известна?

– Когда мы впервые связались с ним, то услышали в трубке: «Кречетов слушает». Причем отказывался верить, что мы – германцы; решил, что кто-то желает подшутить над ним.

– Все, ефрейтор, все, – взглянул оберштурмфюрер на часы. – Вы слишком многословны. Молча свяжите меня с этим русским чиновником, самое время пообщаться.