Хозяин музея Прадо и пророческие картины - Сьерра Хавьер - Страница 3

— Хавьер Сиерра. Очень приятно. Вы врач?

Помнится, мой новый знакомый приподнял брови, словно мой вопрос его позабавил.

— Только номинально, — ответил он.

В его голосе прозвучали нотки удивления. Вероятно, он не ожидал, что молокосос начнет беседу с вопроса. Не исключено, что именно из-за моего нахальства он поспешил взять контроль над ситуацией и повернулся лицом к творению Рафаэля.

— Я заметил, как ты смотришь на эту картину, мой мальчик, и мне захотелось задать тебе вопрос. Если, конечно, не возражаешь.

— Пожалуйста.

— Скажи, — он обращался ко мне на «ты», точно мы были старыми знакомыми, — чем она так тебя заинтересовала? Ведь это не самая знаменитая картина в собрании музея.

Последовав его примеру, я перевел взгляд на доску. В то время я почти ничего не знал о картине и об особой привязанности к ней испанского короля Филиппа IV, разбиравшегося в живописи, наверное, лучше всех монархов в истории. В Прадо хранилось четыре работы кисти Рафаэля плюс примерно такое же количество картин из его мастерской и несколько копий, сделанных современниками. Из этой коллекции работа «Ла Перла», несомненно, являлась самой прекрасной. Композиция представляла двух женщин, сидевших вместе у подножия полуразрушенной арки: Мадонна и ее двоюродная сестра Елисавета наблюдали за играющими детьми. После длительного созерцания младенцы стали казаться мне подозрительно одинаковыми: похожие рыжие кудряшки, форма подбородка и скул... Одетый в звериную шкуру мальчик, над головой которого угадывался светящийся нимб, изображал Иоанна Крестителя — Хуанито на сленге наших искусствоведов. Другим ребенком, единственным персонажем композиции, не осененным сиянием нимба, являлся сам Иисус. Святая Елисавета, пожилая мать Крестителя, имевшая за плечами собственную историю чудесного зачатия, смотрела на малыша спутницы задумчиво и строго, а глаза малолетнего Спасителя глядели на что-то или кого-то за пределами пространства картины. И объектом его внимания явно был не Святой Иосиф, занятый непонятным делом на заднем плане. Младенец Иисус видел нечто, не вписавшееся в композицию.

— Чем меня привлекла картина? — промолвил я, размышляя над ответом, сформулировать который мне удалось через пару мгновений. — На самом деле, доктор, причина очень простая: я хочу понять, в чем ее смысл.

— А! — воскликнул он, и глаза его вспыхнули. — Неужели он тебе неясен? Перед тобой религиозный образ, мой мальчик. Картина написана, чтобы перед ней молились. Епископ Байё сделал заказ великому Рафаэлю Санти, когда тот уже стал знаменитым художником и работал в Риме для понтифика. Француз наверняка много слышал о живописце и его картинах с изображениями мадонн с младенцами и решил преподнести себе одну для благочестивых надобностей.

— И все?

Доктор наморщил нос, словно находил забавным мое недоверие.

— Нет, — негромко ответил он, добавив в голос таинственности. — Разумеется, нет. В живописных произведениях эпохи Возрождения очень часто многое оказывается не тем, чем кажется поначалу. И хотя в первом приближении ты видишь библейскую сцену, в действительности она содержит нечто, что всех приводит в замешательство.

— Да, я чувствую, но не понимаю, в чем же все-таки дело.

— В этом и заключается подлинное искусство, мой мальчик. Пауль Клее[2] однажды сказал: «Искусство не повторяет видимое, оно создает видимое». Картина, которая всего лишь копирует реальность, навевает тоску и скуку, и в результате не будет иметь никакой ценности. Если располагаешь временем, позволь, я объясню, в чем именно притягательность данного образа.

Я молча кивнул.

— Прекрасно. Итак, первое, что необходимо усвоить: не осознавая того, мы, европейцы, веками получали знания с помощью мифов, сказаний и священных текстов. Они составляют основу, наше общее истинное интеллектуальное наследие. Люди многое слышали на мессе, от родителей, видели в кино и приблизительно представляют, что происходило с Ноем, Моисеем, Авраамом и Иисусом. И даже атеисты знают, почему отмечается Рождество и Страстная неделя, могут назвать имена королей-магов и помнят такого незначительного для истории деятеля, как римский прокуратор Понтий Пилат.

— Но какое отношение это имеет к Рафаэлю?

— Непосредственное! Когда человек, воспитанный в традициях западной христианской церкви, останавливается подле подобного произведения, он в состоянии узнать сюжет, вдохновивший мастера. Но если картина сообщает нечто, что не соответствует известной истине, даже противоречит ей или подвергает сомнению, наша культурная память — назовем это так — начинает бить тревогу.

— Да, но...

— Картина завораживает тебя, потому что ты чувствуешь диссонанс. Образ, созданный Рафаэлем для епископа, не навеян ни одним из известных эпизодов из Библии. Твой мозг, осознанно или спонтанно, проделал дополнительную работу, разыскивая в своих «архивах» знакомый сюжет, который мог послужить источником вдохновения для живописца. Вот почему ты провел здесь столько времени, «приклеившись» к доске. И не нашел! Но если картина повергла в растерянность тебя, представь, насколько удивительной она казалась в эпоху Рафаэля.

— Но, Мадонна, Младенец, Елисавета и Иоанн — евангельские персонажи. Ничего в них нет необычного.

— Благословенна твоя наивность, мой мальчик. Запомни, что нужно соблюдать предельную осторожность, когда речь идет о претворении канонической и общепринятой темы в искусстве. Очень часто художники использовали традиционные сюжеты, чтобы поделиться своими сокровенными тайнами.

— Я был бы счастлив узнать их!

— Я могу открыть тебе некоторые из тех, что хранит музей. Разумеется, если хочешь. И располагаешь временем.

— Конечно, хочу!

— Начнем тогда с данной работы, — удовлетворенно сказал он, будто мы только что заключили договор, взяв на себя обязательство сделать выдающееся открытие. — Позволь разъяснить тебе нюансы истории, которую сообщает картина.

— Пожалуйста. Начинайте.

— Из четырех известных тебе Евангелий только в Евангелии от Луки есть упоминание о чудесном зачатии бесплодной и престарелой Елисаветы. Припоминаешь? На картине она предстает в тюрбане. Итак, Лука повествует о превратностях ее судьбы в самом начале текста. Рассказывает, что архангел Гавриил явился Елисавете, жене священника Захарии, и принес весть, что она беременна сыном, будущим Иоанном Крестителем. Представь реакцию мужа: ангелы стучат в дверь и сообщают о потомке, в рождении которого природа отказывала супружеской чете долгие годы брака!

— Вы сказали, Гавриил? Тот самый, кто принес благую весть Марии? Тот, кого написал Фра Анджелико на алтарном образе, выставленном в соседнем зале?

— Именно. Очень любопытный персонаж этот архангел. Его в равной степени почитают как в христианстве, так и в исламе. В эпоху Возрождения его называли вестником. Он появляется в Евангелиях всего четыре раза, но всегда как вестник Божьей воли... — Доктор Фовел немного помолчал, а потом продолжил: — Однако я не собирался обсуждать архангелов. Я предпочел бы, чтобы ты обратил внимание на женские образы «Ла Перлы». Помимо эпизода с вестью о рождении Предтечи, Лука упоминает о Елисавете только в связи с посещением ее Марией, и в момент встречи обе женщины были беременны. Эту сцену Рафаэль представил ранее на другой своей прекрасной картине, она тоже находится в экспозиции музея[3]. Черты лица и тюрбан, какими художник наделил Елисавету в первой работе, он повторяет при создании «Ла Перлы». Но главное, поражает то, что Рафаэль дерзнул использовать сюжет, о котором в Новом Завете не сказано ни слова, изобразив еще одну встречу женщин с уже рожденными детьми.

— Вы уверены?

— Да, мой мальчик. Единственная встреча, которую описывает Лука, состоялась, когда женщины были в положении. До появления на свет младенцев, а не после. Евангелист украсил рассказ занятными подробностями, сообщив, например, о том, что будущий Иоанн «взыграл во чреве» матери, услышав приветствие Марии. И потому... — доктор сделал паузу, показавшуюся мне немного театральной, — сведения, что женщины встречались после рождения детей и смотрели, как они играют, несомненно, заимствованы из другого источника, не из Библии. Возможно, из апокрифа или иного текста, который художник посчитал достойным восхищения.