Ефремовы. Без ретуши - Раззаков Федор Ибатович - Страница 2

Первое серьезное увлечение противоположным полом Ефремов пережил в старших классах, когда влюбился в соседскую девочку, которая была на два года младше его. Звали ее Таня Ростовцева, она родилась в декабре 1929 года. Девочка была очень симпатичной, унаследовав это качество от своей мамы Марии Петровны, которая всегда пользовалась повышенным вниманием со стороны мужчин. Именно это, кстати, разрушило ее личную жизнь. Устав ревновать жену к каждому встречному, муж попросту бросил Марию вместе с дочкой перед самой войной (в самом ее начале он уйдет в ополчение и погибнет в одном из первых же боев).

Ефремов сильно влюбился в Таню, однако та не обращала на него никакого внимания. Чего наш герой никогда не терпел, уверенный в том, что он неотразим. Во всяком случае, отношения с другими девочками его к этому приучили. Поэтому, чтобы обратить на себя внимание Тани, Ефремов решил применить оригинальный способ. Он наполнял аптечные соски водой и кидал их в окна квартиры, где жила его неприступная пассия. Но та продолжала держать стойкую оборону. Это еще сильнее заводило Ефремова. В конце концов он попал впросак. В момент очередного обстрела он промахнулся и соска, выпущенная им, угодила в соседнее окно, где проживала Танина тетя – жена ответственного работника. Она пригрозила парню такими карами, что тот испугался. После чего его увлечение Таней Ростовцевой сошло на нет. И скажем прямо, слава богу. Почему? Дело в том, что в 1949 году Татьяна познакомится с другим человеком, за которого спустя два года выйдет замуж и благополучно проживет с ним более сорока лет. Звали этого человека Юрий Никулин. Вряд ли бы такая история могла произойти с Татьяной, ответь она на ухаживания Олега Ефремова и выйди замуж за него.

Олег

Школа-студия

Вернувшись в 1943 году из Воркуты в Москву, Ефремов впервые серьезно заинтересовался театром. В эти круги его ввел приятель по двору Александр Калужский – внук знаменитого мхатовца Василия Лужского. Последний был одним из основателей Художественного театра, в труппе которого он оставался до конца жизни. В первом сезоне он играл Ивана Петровича Шуйского в «Царе Федоре Иоанновиче» А. К. Толстого, Сорина в «Чайке» А. П. Чехова («Иг рал как очень крупный артист», – по словам Немировича-Данченко), Креона в «Антигоне» Софокла, принца Мароккского в «Венецианском купце» Уильяма Шекспира. К. С. Станиславский, знавший Лужского с начала театральной карьеры, писал о том, что дар имитатора на первых порах мешал Лужскому найти самого себя, свою индивидуальность. Но в дальнейшем его талант определился как талант «психологической характерности». Лужский был первым исполнителем Серебрякова в «Дяде Ване», Андрея в «Трех сестрах» и Лебедева в «Иванове» А. Чехова, Бессеменова в «Мещанах», Бубнова в «На дне» и Чепурного в «Детях солнца» М. Горького. Умер Лужский в Москве 2 июля 1931 года.

Еще одним другом детства Ефремова был Сергей Шиловский, сын Елены Сергеевны Булгаковой, – в доме М. А. Булгакова в Нащокинском переулке Ефремов часто бывал в предвоенные годы. По его же собственным словам: «Самого хозяина дома, конечно, не помню, но осталась в памяти атмосфера прекрасной, веселой, интеллигентной семьи… Не имел я тогда никакого понятия ни о «Днях Турбиных», ни о «Мольере», ни о самом главе этого дома… Просто булгаковский дом оказался частью жизни, «предвестием» встречи с Художественным театром…»

Однако в Школу-студию МХАТа Ефремов попал не сразу. Окончив школу в 1944 году, он год проучился в Институте стали и сплавов. Но быстро понял, что рабочая среда – это не его стихия, и в 1945 году поддался уговорам Александра Калужского и решил попытать счастье в Школе-студии МХАТа, которая появилась на свет двумя годами ранее, еще во время войны. Дело было так. В начале 43-го В. Немирович-Данченко имел разговор со Сталиным и сказал, что нужна смена поколений во МХАТе, хорошо бы создать студию. «И кого видите руководителем?» – спросил вождь. «Василия Григорьевича Сахновского. Но он сидит в лагере», – последовал ответ. Сталин тут же распорядился выпустить Сахновского на свободу.

Итак, Ефремов решил поступить в недавно созданную Школу-студию МХАТа. Хотя до этого окончил подготовительные курсы при Институте стали и собирался направить свои стопы именно туда. Но потом решил внять совету Калужского. Почему? Видимо, в его мечтах театральная действительность была куда предпочтительнее заводской. Одно дело – варить сталь, другое – выступать на сцене. Впрочем, «варить» сталь на сцене ему тоже придется – в спектакле «Сталевары», о чем я еще обязательно расскажу.

Итак, Ефремов отправился поступать в Школу-студию МХАТа. Причем пришел на экзамены в костюме, что было уже необычно – студенты тогда ходили в более простенькой одежде. Этот костюм достался маме Ефремова от родственницы, мужа которой расстреляли в 1937 году. Восемь лет костюм берегли, хранили и извлекли на свет только для того, чтобы Олег отправился в нем на экзамены. Как выяснилось, этот костюм принес абитуриенту удачу – он был принят.

Отметим, что в качестве поэтического отрывка наш герой выбрал стихотворение А. Пушкина «Желание славы» («Когда, любовию и негой упоенный…»), написанное в 1825 году и обращенное к Е. Воронцовой. Кстати, друг поэта В. Раевский, узнавший о любви Пушкина к Воронцовой и сам влюбленный в нее, сообщил об этом Воронцову, что, по предположению самого Пушкина, явилось причиной высылки его из Одессы в Михайловское. В этом стихотворении были строки:

Ефремов с таким энтузиазмом произносил строку «Желаю славы я», что члены отборочной комиссии ему поверили: дескать, этот парень так желает славы, что грех не пойти ему навстречу. В итоге его приняли, хотя конкурс был огромный – 500 человек на место. Позднее сам он так описывал свое поступление: «Мы с Сашей Лужским предстали перед лицом Василия Александровича Орлова, который после смерти Сахновского был некоторое время ректором школы. Я читал «Как хороши, как свежи были розы». Он посоветовал взять что-нибудь из Короленко. На экзамене я читал также «Желание славы». Конкурс был тогда колоссальный – 500 человек на место (это весной 45-го). После второго тура ко мне пришли Игорь Дмитриев и Толя Вербицкий – они тогда уже были студентами – и сообщили, что я, кажется, прохожу. Тогда я решил побриться наголо перед третьим туром, надел чужой костюм (достался от расстрелянного родственника) и в этом самом виде (от самолюбия и закомплексованности) заявился на третий тур. В центре сидел Хмелев, тогда худрук МХАТа, а рядом – все ведущие актеры театра. Начал читать, чувствую – колени трясутся. За столом – смех, а я смотрю на Хмелева, которому почему-то невесело. Смотрит исподлобья и изучает меня. И тут голос Вербицкого: «Может быть, вы нас порадуете и прочтете Пушкина?» Именно так витиевато-уничижительно. Ну, тут я и громыхнул: «Желаю славы я». Без всякого понимания, без любви, а просто так, наотмашь: желаю, мол, славы, и все. Представляешь картину: тощий, длинный, наголо бритый, в коротеньких брючках… Когда я вышел в предбанник, за мной выскочил С. Блинников (до этого я успел увидеть его в «Пиквике») и говорит мне: «Не волнуйся, тебя взяли». А потом я подошел к двери – там должен был Саша Калужский читать – и слышу эту фразу (на всю жизнь она в меня засела) – «зрители живо сгрудились вокруг сироты, прижавшегося к забору» – и ничего не понимаю. Текст Сашкин, а голос девичий. Это он так зажался».

На своем курсе Ефремов считался одним из лучших студентов. Впрочем, случилось это не сразу, а постепенно. И большую роль при этом сыграл преподаватель Школы-студии Виталий Яковлевич Виленкин, который был личным секретарем В. Немировича-Данченко и написал о нем несколько книг. Виленкин, что называется, образовывал Ефремова, давая ему списки тех книг, которые следует прочитать. Он же потом будет помогать Ефремову советами при создании «Современника». Однако, самое интересное, спустя годы именно Виленкин превратится в самого яростного критика Ефремова и как режиссера, и как человека, даже назовет его «могильщиком МХАТа». Почему? Об этом речь у нас пойдет чуть позже, а пока вернемся в конец 40-х, к годам учебы Ефремова в Школе-студии МХАТа.