Василий Блюхер. Книга 1 - Гарин Фабиан Абрамович - Страница 46

Сделав необходимые распоряжения в Ревкоме, Блюхер с Кошкиным и Балодисом спешно выехали вслед за отрядами, обогнали их и поскакали вперед. У Аннинского поселка Кошкин заметил казаков и по погонам определил — беляки. Ехать лесом было небезопасно, и они свернули в сторону.

— Вернемся обратно, — предложил Балодис. — Кругом дутовцы, дальше не проедем.

— Струсил, морячок, — подзадорил Кошкин. — Если к ним в тыл заехать, то такую панику можно сотворить, что…

— Что и сами не рады будем, — перебил Балодис. — Не о себе думаю, а о нем, — и кивнул в сторону главкома.

В эту минуту до них донеслась пулеметная дробь. Блюхер поспешил на выстрелы. За ним порученцы. Неожиданно перед всадниками выросла старая казачка. Блюхер придержал коня и осадил его на задние ноги.

— Далеко идешь, маманя? — спросил главком.

— Спаси Христос! Подальше от светопреставления.

— От кого бежала?

— От своих.

— А твои красные или белые?

— Хучь бы их всех землей засыпало. Одни гуторят — дутовцы, ить другие — блюхерцы, один чертило, другой вислоухий, все чисто умом тронулись, а нам жизни нету.

Блюхер улыбнулся и снова спросил:

— В Аннинском поселке-то кто?

— Казаки.

— Дутовцы?

Казачка обернулась и обвела рукой в воздухе полукруг.

— По всей Гумбейке они, — пояснила она, — и в Аннинском, и в Елинском, и в Куликовском, по всей реке. Здеся все чертилы, вислоухих не любят.

Главком сразу понял, как в этих станицах и поселках называют дутовцев и красных. В другое время он от души похохотал бы, хотя не считал себя вислоухим и не понимал, почему за ним упрочилась среди казачества такая кличка, но сейчас ему было не до смеха. Дав коню шенкеля, он умчался. Выехав снова на шлях, Блюхер столкнулся с Елькиным.

— Твои стреляют, Елкин-Палкин? — весело спросил Блюхер.

— Это казачья разведка, человек восемьдесят. Наши ребята сейчас очистят дорогу, полковника в плен захватили.

— На помощь к тебе идет Пермский полк, будешь в нем комиссарствовать, — поспешил Блюхер обрадовать Елькина и подумал: «Изменился Салка, разведка у него работает хорошо, знает, какой перед ним противник». И добавил: — Полковника, говоришь, захватили? Вот добыча! Только бы не прикончили.

Кошкин, встретившись с взглядом главкома, понял, в чем дело, ускакал вперед и вскоре возвратился, ведя на поводу связанного по рукам дутовского полковника. Он был одет в теплую зеленую бекешу с золотыми погонами, папаха съехала на затылок, а глаза жмурил, словно сова, застигнутая врасплох утренним светом.

— Откройте глаза! — приказал Блюхер.

Пленник посмотрел на главкома, и все увидели неуверенный и блуждающий взгляд полковника.

— Какой-то дурак смазал мне по физиономии, и я уронил пенсне в снег, — откровенно пожаловался он. — Без них абсолютно ничего не вижу.

— Очень жаль, — с поддельным сочувствием вздохнул Блюхер. — Кто вы?

— Начальник дутовского штаба полковник Сукин. За потерю Оренбурга атаман назначил меня командиром сотни. С кем имею честь разговаривать?

— С главкомом Блюхером.

Полковник, не моргая, смотрел безжизненными глазами, которые казались искусственными, как у чучела зверя.

— Как некстати я потерял пенсне, — произнес он тоном сожаления, словно сидел в кресле и держал перед собой альбом с фотографиями, которые ему очень хотелось рассмотреть. — До зарезу жаль, что не могу разглядеть знаменитого немецкого генерала, про которого мне прожужжали уши.

— Я другой Блюхер, — с напускной серьезностью сказал главком. — Тот действительно генерал, а я бывший унтер-офицер девятнадцатого Костромского полка, пятой пехотной дивизии.

Порученцы засмеялись.

— Ну и трепачи собрались в моем штабе, — непринужденно признался полковник.

— Мы успеем с вами поговорить обо всем на досуге, — сказал Блюхер, — а сейчас извольте дать точные и верные сведения. Где атаман? Сколько у него сил? Где они дислоцируются?

— Судя по вашим вопросам, вы офицер без приставки «унтер», но я вам все равно отвечу. Силы атамана мне сейчас решительно неизвестны. Предполагаю, что в общей сложности наберется до четырех тысяч казаков. Они сосредоточены в основном у Верхне-Уральска и станицы Красниковой.

— Куда Дутов может отступить?

— Только не за Урал. Там его не жалуют. Остается один путь — по станицам.

— Полковник, — перебил Блюхер, — если вы чистосердечно все расскажете, то я прикажу вас отправить к Дутову.

— Тогда я буду молчать. Служить у красных я не намерен, но извольте не возвращать меня к атаману.

— Боитесь его?

— Дутовым я сыт по горло. Ему ничего не стоит обругать последними словами своего начальника штаба. Да и вообще, признаться, он бездарная личность.

— Служить у нас я вам не предлагаю, но от Дутова уберегу. Так вы говорите, что в станицах у него поддержка?

— Не только среди казаков, — ответил Сукин, — но и нагайбаков, а их довольно много.

— О нагайбаках я ничего не знаю, — признался главком. — Кто они такие?

— Вы офицер — и не знаете, кто такие нагайбаки? — с укором заметил Сукин. — Это потомки крещенных в восемнадцатом веке нагайцев. Они возвращались то в ислам, то снова в христианство, потом смешались с татарами и башкирами. С казаками нагайбаки дружны и помогают им.

— Правда ли, что по всей Гумбейке казаки сочувствуют дутовцам?

Сукин задумался и, пожав плечами, ответил:

— Пожалуй, это так. Александро-Невский, Великопетровский, Куликовский поселки, да и остальные по реке, — постоянное пристанище дутовских казаков. Знайте одно — никакого плана у атамана нет, но дутовщину вы не уничтожите, пока не снимете головку. Атаман пользуется большим авторитетом у казаков.

— Кошкин! — приказал главком. — Отведи полковника и накажи от моего имени, чтобы его отправили в Троицк. Пусть там находится под арестом. Допрашивать его запрещаю. И чтобы не забыли накормить его.

— Вы очень великодушны, — сказал на прощанье Сукин.

Томин, получив приказание выступить, стал поспешно собираться в Троицк к своим сотням. Коробейников, наоборот, медленно седлал коня, намереваясь заговорить с Томиным.

— Пошто не весел? — спросил сердито Томин.

— Боюсь за Груню.

— Сестра не дите.

— Дите-то не тронут, а ее ненароком зарубить могут.

— Это за что же?

— Не прикидывайся мальцом, — пожурил его Савва. — Сегодня в Кочердыке мы, а завтра дутовцы. Кто не знает, что Томин главкомом у красных? Языки найдутся, донесут. Для казака же девка — не приманка, а забава. Зарубят ее за брата — и концы в воду.

— А ты чего хочешь?

— Пусть с нами едет.

— Где же видано, чтобы бабы с войском ходили?

— На фронте милосердные сестры ехали в каретах, — санитарках и на фурманках. Сам небось видел. А у нас почему нельзя?

— Пальцем тыкать будут в меня, — состроил кислую мину Томин. — Каждому не скажешь, что моя сестра.

— Эту заботу я на себя возьму.

Томин, прилаживая подпругу, задумался. Груню он любил, но никогда о ней не заботился, считая, что в таком возрасте она сама знает, как ей поступать. Предложение Коробейникова застало его врасплох, и он не знал, на что ему решиться.

— Как управлюсь — погуторю с ней, — сказал он, словно соглашаясь с доводами Саввы.

Коробейников только и дожидался этого. Он поспешил в дом и на пороге столкнулся с Груней.

— Где Николай? — спросила она озабоченно. — Садись за стол, картошка поспела.

— Грунечка! — взволнованно произнес Савва. — С Николаем сейчас разговор вел, и порешили тебя взять с собой.

— Это куда? — широко раскрыла она синие, как у брата, глаза и подняла широкие брови.

— В войско.

— Мне и дома не плохо.

— Нельзя тебе одной оставаться.

Груня никак не могла понять, к чему клонит Савва, и, слушая его невнимательно, взяла хлеб со стола, уперла его в упругую грудь и стала резать ножом.

— Нельзя, — повторил Савва. — Злая война идет по станицам, ни мы белых миловать не станем, ни они нас. За твоим Николаем еще охотиться будут, а за брата и сестре достанется. Опять же и моя душа неспокойна будет.