Контроль - Суворов Виктор - Страница 10

Нажал Холованов кнопку микрофонную и тоном радостным: «А демонстрировался номер: «Катя-хохотушка и мешок картошки!» Га-га-га. Номер исполняли мастер парашютного спорта, рекордсмен Союза и Европы Екатерина Михайлова. И… мешок картошки! Га-га-га!»

Черен лицом Холованов. Диктору микрофон в зубы: продолжай! Засмеялся диктор радостно: и мешок картошки! Колокольчиком закатился.

А Холованов здоровенному чекисту: «Смейся, гад, застрелю!»

Засмеялся здоровенный уныло: Гы-гы-гы. И покатилось по чекистским цепочкам: гы-гы-гы. И по толпе: гы-гы-гы.

Холованов же – в пикапчик. И в поле погнал…

Купол Настя погасила за две нижние стропы. Их надо энергично и быстро на себя вытягивать. Ветра нет, потому быстро купол погас. Сбросила систему подвесную и к Катьке бегом. Катька не шевелится. Лежит как мешок с картошкой. И купол не гасит. По инструкции положено срочно купол гасить и подвесную систему сбрасывать. Но лежит Катька, инструкцию нарушает. Настя бегом к ней. Но не бегут ноги. Тащатся. Так ногами Настя приложилась, что, кажется, оба колена вдребезги разбиты и ступни вдребезги. И бедра. И позвоночник, наверное, в десяти местах переломан. Лежит Настя неуклюжим чучелом: погасила свой купол, гаси соседний – такова инструкция. А что его гасить? Он только наполнился чуть, не тугой, каким быть ему положено, а вялый, как мячик проколотый. Чужой гасить легче.

Всем телом, руки расставив, на него Настя бросилась. Купол Катькин не пружинил. Просто под Настиным весом увял, хотя и не отличается Настя весовыми показателями. Теперь купол быстро смять в комок. И подвесную систему отцепить. Чтобы тело не потащило ветром. Расцепляет Настя замки, на Катьку смотреть боится.

Тут пикапчик подскочил. Из кабины – Холованов. Катьку – в парашют да в кузов.

И второй парашют туда. Настю за руку – и в кабину. Только тут он ей в лицо посмотрел. И отшатнулся. То ли лицо у Насти без улыбки, то ли не ожидал ее живую увидеть. По расчету, по логике, Насте мертвой полагается быть.

А Катьке – живой.

Страшная Катька.

Потеряло тело форму. Деформировано тело. Бугры и шишки везде, где не должно их быть. На глазах наливается тело чернотой. Превращаясь в один сплошной синяк.

Холованов – за рулем. Настя рядом. Взгляд немигающий. Подивился Холованов: ни слова от нее, ни слезинки. Рванул с места. Рванул от толпы. Рванул от криков.

А в небе – массовый прыжок. Тысяча парашютистов на разноцветных парашютах. Загляденье.

Хоронили Катю Михайлову скромно. И скрыто. Хоронили, как подобает хоронить десантников в тылу врага. Без гроба. В шелку парашютном. В неизвестном месте. Нельзя на могиле памятник ставить. Нельзя имени писать. Престиж государства – выше любых индивидуальных жертв. Только крестик на карте. А карту – в надежное место. Пройдет пятьдесят лет, наступит полный коммунизм на всей земле. Не будет больше границ государственных, все страны сольются в одну великую семью равноправных народов. И тогда вспомним мы тебя, Катя Михайлова. Через пятьдесят лет. Страшно подумать: в 1987 году. И поставим на этом месте величественный тебе памятник. Из гранита. И напишем золотыми буквами: «При исполнении служебных обязанностей… при испытании новейшей техники, созданной творческим гением… Катя Михайлова… Хохотушка».

Ночью Жар-птица не плакала.

Она никогда не плакала.

Запер ее Холованов в парашютном ангаре. Предупредил: не показывайся. Принес одеяло, подушку, мыло, полотенце, порошок зубной, щетку, расческу, ведро воды, принес десантных пайков пять коробок. Пошутил:

– Десантник, вооруженный сухим пайком, практически бессмертен.

Не приняла Жар-птица шутку. Он и сам понял – не к месту про бессмертие.

И вот одна в огромном складе. Под сводом мышь крылатая мечется. Луны сияние в окошечке.

Обняла подушку и долго кусала губы. До рассвета. Чтоб не плакать.

И не плакала.

Глава 4

По трамваям московским слухи.

По рынкам. По подъездам. Спорит народ. Говорят, что ужасно смешной номер показали на воздушном параде: бросили с самолета девку с парашютом и мешок картошки – тоже с парашютом. Мешок с картошкой разбился, а девка жива-здорова. Вот хохоту было!

Но не все так говорят. Говорят, две девки было. Одна спаслась, другая разбилась. А мешок картошки заранее придуман был: если что не так, объявить, что мешок разбился. А было их две. Своими глазами видели. Одна-то опытная. Она и спаслась. А другую совсем зеленую приставили. Все хотела отличиться. Допрыгалась.

Положил Холованов на стол товарища Сталина аккуратную стопку листов отпечатанных. Оперативная сводка о московских слухах за неделю. Товарищ Сталин за рабочим столом. Читает. Молчит. Замер Холованов. Каблуки вместе. Носки сверкающих сапог – врозь. Руки по швам. Строевая стойка.

Плохо, когда товарищ Сталин молчит. Еще хуже – когда молчит и сесть не предлагает. Сидит сам, шуршит страницами отчета, про Холованова забыл. Отчет – семь страниц. Потому как неделя – семь дней. 52 оперативные сводки в год. 365 страниц.

Читает товарищ Сталин, прочитанные страницы на стол откладывает. Первая. Вторая. Третья. Читает товарищ Сталин четвертую страницу, а Холованов знает, о чем Сталин именно в этот момент читает. Легко запомнить, что на каждой странице. Потому как на первой – доминирующий московский слух – о том, что парашютистка разбилась на воздушном параде. И вторая страница – о том же. И третья. И четвертая. И тэ дэ. Только на каждой странице подробностей фантастических добавляется. В первый и второй день слухи парашютистку по фамилии не называют. С третьего дня выясняется, что по фамилии парашютистка была не то Стрельникова, не то Стрелкова. Москва только о ней и говорит. К Холованову все слухи стекаются. Специальный отдел материал обрабатывает, отчет готовит, Холованов отчет подписывает и товарищу Сталину – на стол. И рад бы Холованов написать отчет о каких-то других слухах, а парашютистку вскользь помянуть. Не выйдет. Кроме холовановского отчета на сталинском столе – отчет о московских слухах из НКВД. За подписью товарища Ежова. И еще один – из ЦК. За подписью товарища Маленкова. Маленков не знает, что докладывает Ежов. Ежов не знает, что докладывает Маленков. Оба не знают, что докладывает Холованов. В принципе Ежов с Маленковым и все их подчиненные вообще не должны знать, что Холованов со своими ребятами ту же самую работу делают. А Холованов доступа не имеет к отчетам НКВД и ЦК. И еще кто-то товарищу Сталину докладывает. Помимо Холованова. Помимо ЦК. Помимо НКВД. И все – про парашютистку. Так система придумана, чтоб источники информации были независимыми друг от друга. Чтобы не было монополии. Как Холованову соврать при таком раскладе? Никак не соврешь. На фоне других докладов твое лукавство высветится. Потому все семь страниц холовановского отчета об одном слухе, который Москву переполнил от подземных станций метро до самых звезд кремлевских. (Доложили Холованову утром: вчера трое рабочих чистили красную звезду на Троицкой башне и все о парашютистке трепались… Не из одного источника информация получена, а сразу из трех независимых источников…)

При такой постановке работы поди обмани.

А товарищ Сталин завершил чтение, сложил листочки стопочкой и тут только вспомнил о человеке в сверкающих сапогах:

– Садитесь, товарищ Холованов.

Сел.

А товарищ Сталин встал. Набил трубку. Долго раскуривал. Раскурил. По кабинету заходил. За спиной Холованова. Как барс в клетке. Не слышно поступи. Мягенько лапы на пол ставит. Холованов его спиной чувствует. Зверя кровожаждущего.

– Мы готовим миллион парашютистов, товарищ Холованов. А вы перед всем миром нашу страну опозорили. Понимаю, весь мир удивить хотели. Не вышло. Ошибку вы пытались загладить. Вы правильно действовали, когда увидели, что катастрофа неизбежна. Очень мне понравилось, как вы себя вели в момент гибели парашютистки. Вы единственный, кто реагировал решительно, быстро и правильно. Что разбилась парашютистка, видели все. Но благодаря вашим действиям половина Москвы верит, что разбился мешок с картошкой. – Помолчал товарищ Сталин. – Зато другая половина Москвы все же верит, что разбилась парашютистка. Поэтому мы тут посоветовались с товарищами и решили вас, товарищ Холованов, расстрелять.