Адмирал Де Рибас - Сурилов Алексей - Страница 31

– Пег'редай на батаг'рею пг'рикг'рытия пусть заткнут амбг'разуг'ру спг'рава! Живее, чег'рт возьми!

Несмотря на значительные потери, казаки и гренадеры с ходу овладели крепостным валом от берега до Килийских ворот, захватили все турецкие береговые батареи.

В первых рядах атакующих, увлекая их личной примерностью, был де-Рибас. Его почти водночас видели и на берегу, и на борту флагманского судна, поскольку флотилия огнем бортовых орудий прикрывала атакующие войска. Чтоб избежать поражения своих, орудийный огонь приходилось постоянно переносить в глубь неприятельской обороны. Маневр судов и прицельность артиллерийского огня затруднялись густым туманом. Де-Рибас был везде: где во избежание посадки на мель тяжелых бригантин следовало пересадить войска на плоскодонные запорожские дубы, где для сокращения потерь требовалась скорая высадка людей, в штурме бастионов. Полы его шинели были прострелены, треуголка сшиблена, седеющие волосы развевались на ветру подобно стягу. С малым числом казаков при одном хорунжем он оказался в полном окружении превосходящим в числе неприятелем. Но следовавший за ним Микешка увлек к нему на выручку николаевских гренадер и тем спас его от верной гибели.

– Твое превосходительство, – сказал в крайнем недовольствии Гвоздев, – не лезь на рожон. Полоснет саблей или пырнет штыком – и поминай как звали. Вон генерал перед штурмом сказался больным, а только вчерась принимал бабу в палатке. Ты хвор и на верную пулю лезишь, точно две жизни тебе дано богом.

– Командир, Микешка, должен быть среди солдат. Тогда ему послушание.

Земля дрожала от канонады. Крики «ура» и «алла», вопли увечных и тех, кого сбрасывали с высоких стен и бастионов, кололи штыками и рубили саблями, – все сливалось воедино. Жестоким было сражение. В таком деле даже бывалому де-Рибасу быть не случалось. Бой, переходивший в резню, продолжался одиннадцатый час. Каждый дувал в крепости стал крепостью. Был тяжело ранен в ногу храбрый генерал Мекноб. Его колонну на неприятеля повел герой Хаджибея полковник Хвостов. Войска де-Рибаса вышли на площадь перед большим ханом с толстыми стенами и множеством орудийных амбразур. Уставшие гренадеры и казаки двигались медленно. Казалось, они идут с опаской. Несмотря на грохот боя, люди засыпали на ходу. В боевых порядках пехоты артиллеристы подталкивали полевые пушки и ставили их в позиции для стрельбы в упор.

На площади у хана наступила тишина. Перед надвигавшимися войсками стоял малыш в широких шароварах и бурнусике. Он выполз из-под заваленного дерева, встал на ноги и оторопело глядел на ощетинившуюся штыками колонну. Передние ряды гренадер остановились, задние напирали. Малыш громко заплакал. Из колонны вышел высокий худой офицер; В знак мирных намерений он передал саблю другому, рядом с ним стоящему офицеру, и решительно направился к малышу на виду у неприятеля.

– Майор де Брисак, будьте благоразумны, – это был голос полковника Ланжерона.

– Конечно, мой полковник, – отвечал по-французски молодой офицер.

Он подошел к плачущему ребенку, взял его на руки и, запахнув в полы плаща, направился в колонну. У передней шеренги майор остановился и передал ребенка в глубину колонны.

Окруженная со всех сторон, турецкая армия несла страшные потери, но продолжала упорно сопротивляться русским регулярным войскам и казакам, которые также несли ранее невиданный урон. Орудия били напрямую, со всех сторон шла ружейная пальба, в кривых улочках и проулках носились табуны строевых лошадей под седлами и чепраками, но без всадников. Люди и животные задыхались от смрадного дыма пожарищ. Солдаты и казаки в исступлении врубались в неприятельские толпы. Лишь к двум часам пополудни канонада спала, улеглась и ружейная стрельба. Было похоже, что крепость почти взята, турецкая армия поражена. Оставалось подавить последние неприятельские очаги.

– Ты что, Федоскин? – Гриневский подхватил падающего солдата.

– Виноват, ваш родь. Должно быть, угодило.

– Дег'ржись, бг'рат! Казуг'рский, лекаг'ря!

– Убит!

– Кто убит?!

– Казурский, ваш родь!

– Чег'рт! Кто там?! Лекаг'ря!

– Лекарь убит, ваш родь!

– Сапоги, ваш родь, худо починил, – прохрипел Федоскин.

– Хг'рен с ними, с сапогами, бг'ратец. Потег'рпи малость.

– Отхожу, ваш родь, батюшку бы. Отпущение принять бы. Грешен, ваш родь.

– Батюшку сюда! Стенько, ты?

– Так точно, ваш родь.

– Да ты никак?…

– Так точно, ваш родь, ранен.

– Батюшку!

– Убит наповал, ваш родь.

– Чег'рт!…

– В законе Божьем сказано, ваш родь: «Не возжелай жены ближнего. С купчихой, однако, грешил на зимних фатерах. Должно быть, помните – Федора она.

– Что ты, бг'рат, убиваешься. Купчиха сама в грех тебя вовлекла.

– Отхожу, ваш родь. Сапоги-то худо чинил. Не взыщите, ваш родь.

– Федоскин! – Гриневский наклонился к солдату. – Эх ты, Федоскин. Что же ты, бг'рат!… – Гриневский обнажил голову, в глазах его были слезы.

Осип Михайлович в изорванном, обгорелом мундире с трудом собрал сотню солдат и казаков, принадлежавших к разным полкам, построил их на манер головной части сильной колонны, несколько выдвинул вперед и приказал стоять смирно, слушаясь полковника Мелисино.

– Держи повыше белый платок, – приказал он Микешке.

– Твое превосходительство, убьют ведь, как есть убьют.

– Иного не дано, Микешка, их тысяча, а нас сто, десять к одному.

– Твое превосходительство… я простой казак. Всю жизнь кто кого

– он меня или я его. Ты ведь генерал, тебе жить и горя не знать, вид у тебя любо-дорого, одно слово – геройский, бабы по тебе сохнут. Тебе бы жить, твое превосходительство. Мне что – я простой казак, обыкновенный, моя жисть – копейка, известное дело – мужик. На хоть это…

– Микешка протянул де-Рибасу небольшой пистолет, добытый им в бою.

– Оставь. Вот что, пожалуй, к делу.

– Осип Михайлович указал на бамбуковую трость с затейливым набалдашником, который держал в руке есаул Черненко.

– Ваше превосходительство, – почтительно сказал есаул, – позвольте мне с вами.

– Твоя воля, голубчик.

К дувалу они шли в развалочку. Осип Михайлович впереди с напускной небрежностью поигрывал тростью. Микешка и полковой есаул Черненко держались чуть поотстав. Микешка нутром чуял турецкие стволы, мать их курица. У ворот дувала де-Рибас остановился, вынул из кисета чубук насыпал табачку, выбил кресалом огонек, небрежно задымил.

– Эй, там в дувале! Я – Рибас-паша – покоритель Березани, Хаджибея, Исакчи и Тульчи, эдисанской и буджакской орды. С моими воинами я прошел весь Узун, а затем от Аджидера до Измаила. Мой гренадерский корпус и славные воинским доблестями черноморские казаки у стен дувала. Вы окружены. Отсюда и птичке не вылететь. Предлагаю вам сложить оружие, остановить кровопролитие и предаться под мою защиту. Волос не упадет с головы того, кто доверит мне свою жизнь. Слово офицера.

В ответ на это из дувала грянул ружейный выстрел и пуля прошила ворот мундира Осипа Михайловича. Теплая струйка крови ползла по спине к пояснице.

За стеною дувала послышались крики, возня, сабельный звон.

– Мы знаем генерала Рибаса, – эти слова были сказаны в амбразуру. Должно быть, говорил некрасовец. – Ежели его превосходительство и господа честные казаки войска черноморского оставят нам жизнь – мы готовы сложить оружие и предаться на вашу милость.

– Слово офицера.

– Выходи, мы не помним зло, – сказал Микешка.

Их было тысяча или две – янычар, буджакских мурзаков и простых наездников, горсть некрасовцев, заплутавших здесь, в Измаиле. С ними были двухбунчужный паша, три миралая и полсотни отра-баши.

Оставив полковника Мелисино принимать пленных, де-Рибас с Микешкой и Черненко направились к подходящим батальонам и развернули их в сторону редута Табия, где засели остатки измаильского гарнизона и укрылся штаб мухафиза – губернатора измаильской райи трехбунчужного паши Мехмета – славного воинскими подвигами и предводителя смелых османлисов. Однако мухафиз Мехмет был уже довольно стар и немощен, а потому более сидел на ковре, скрестив ноги, курил крепкий табак и попивал холодную водичку.