Доктор Данилов в госпитале МВД - Шляхов Андрей Левонович - Страница 10

— Присядем, — согласился Чернов и сел на стул.

Данилов удобно устроился на диване, демонстрируя поистине олимпийское спокойствие.

— Выкладывай свои претензии.

— У меня не претензии, — Чернов помотал головой, — у меня есть вопросы. Первый — зачем тебе понадобилось делать из меня идиота? И второй — что ты ей конкретно наплел?

— Давай я начну со второго вопроса. Я ничего не наплел, как ты изволил выразиться, а просто сообщил, что Зявкину стало лучше и что, скорее всего, его сегодня переведут в отделение.

— И обосрал меня с ног до головы!

— Чтобы совершить этот подвиг, надо иметь крылья и способности бегемота, — съязвил Данилов. — Тебя я вообще не упоминал, а вот племянница Зявкина выразила серьезное недовольство тем, как сильно ты сгущаешь краски. Я на это ответил, что мы обычно исходим из худшего, и на этом разговор закончился.

— А потом она набросилась на меня в коридоре и начала орать о том, что я садист, что я без всяких на то оснований пугаю родственников, что она сейчас пойдет к начальнику госпиталя… Что ты улыбаешься? Думаешь, я вру? Спроси у Ромы, при нем дело было!

— Верю я, верю. — Данилов сделал над собой усилие, чтобы перестать улыбаться. — Она и мне высказала нечто подобное. Только при чем тут я? Это твой персональный косяк — не умеешь правильно общаться с родственниками. Учиться, кстати, никогда не поздно.

— Это ты мне предлагаешь учиться общению с родственниками? — уточнил Чернов. — Мне? Человеку, который отработал врачом пятнадцать лет?

— Тебе, — подтвердил Данилов. — Но дело твое, если не хочешь, то можно и не учиться. Ко мне какие претензии?

— Претензии я уже озвучил!

— Виктор Владимирович! — Данилов перешел на подчеркнуто официальный тон. — Мне надо написать дневники и переводной эпикриз Зявкину. И вообще — я на работе. Если у вас все, то давайте на этом закончим, а то у меня от пустых разговоров голова болит.

Голова и впрямь стала тяжелой, и заломило в висках. «Ну и контингент у Константиныча, — подумал Данилов. — Дурак на дураке, и все такие гоношистые! Можно только посочувствовать!»

— Мне торопиться некуда, — ответил Чернов. — Пишите свои дневники, а потом мы продолжим.

«Ну ты, Витя, и дятел!» — восхитился Данилов.

Писать дневники в присутствии Чернова не было никакой охоты. Так ведь и сорваться можно, самообладание самообладанием, но держать себя в руках до бесконечности невозможно.

— Ладно, давай договорим сейчас, — вздохнул Данилов. — Что ты еще хочешь сказать?

— Я хочу сказать, что ты не так начинаешь, плохо начинаешь, а кто плохо начинает, тот плохо кончит!

Выдав это предупреждение, выдержанное в духе крестных отцов сицилийской мафии, Чернов замолчал. Данилов подождал несколько секунд, затем встал, взял со стола истории болезни и вернулся с ними на диван. Просить Чернова освободить стул или подвинуться, чтобы можно было усесться за стол на другом стуле, Данилову не хотелось. Ничего, дневники и на коленке написать можно.

Под тяжелым взглядом Чернова писать было не очень приятно, но что поделать — не выставлять же его за шкирку из ординаторской? Вот уж будет потехи на весь госпиталь — драка дежурных реаниматологов, битва титанов от медицины.

К третьему дневнику Чернов, должно быть, устал сверлить Данилова глазами. Он встал, достал из-под стола свой черный спортивный рюкзак, положил в него книгу, лежавшую на подоконнике (Данилов немного удивился тому, что в редкие минуты отдыха доктор Чернов читает Конфуция), потоптался, оглядываясь — не забыл ли чего, и вдруг выдал:

— Я, конечно, понимаю, откуда что берется, но все равно — так нельзя!

— Откуда же что берется? — спросил Данилов, продолжая писать.

— В вашем случае, — теперь Чернов решил перейти на «вы», — со «Скорой помощи». Вы ведь оттуда, не так ли?

— Отчасти. — Данилов закрыл историю болезни и поднял голову. — И что с того? Чем вам не нравится «Скорая помощь»?

— Скорая — питомник нахалов! — выпалил Чернов.

— А вы на «Скорой» не работали? — уточнил Данилов, подавляя желание продемонстрировать коллеге, до каких пределов может дойти нахальство бывшего выездного врача.

— Бог миловал! — как-то очень по-хамски ответил Чернов. — Я вообще ни дня не работал на «Скорой»! И не надо мне говорить, что я не вправе делать выводы — я много общаюсь с этой публикой. Все скоропомощники наглые, любят выпендриваться перед родственниками, а на самом деле…

Чернов махнул рукой, то ли горестно, то ли презрительно и быстро вышел, не дожидаясь ответа Данилова.

Кто только не критикует «Скорую», и коллеги-медики в том числе. К критике (на девяносто девять процентов — совершенно необоснованной) Данилов привык давно. Бывало, проскальзывали у врачей стационаров, которым «Скорая» привозила больных, выражения и покрепче тех, что употребил Чернов. Чернов, надо отдать ему должное, высказался довольно корректно. Данилов вспомнил доктора Спиридоненко, врача приемного отделения сто тридцать шестой больницы. Тот, если пребывал в плохом настроении, то есть по каким-то необъяснимым причинам дежурил трезвым, мог обозвать сотрудников «скорой» «тупыми кретинами», «извозчиками», «недоврачами» или еще как. Данилову он, правда, не хамил, берег здоровье.

Что делать с такими типами? Показывать вкладыш к диплому с оценками, чтобы доказать, что ты не «переползал с тройки на тройку»? Вызвать на научный диспут и задавить интеллектом? Набить морду? Увы, ничего не поможет — горбатого только могила исправит. Обзаведясь предрассудками, люди не склонны расставаться с ними. Но и молчать тоже нельзя — не встречая сопротивления, дураки борзеют и норовят сесть на голову. Хочешь не хочешь, а на место ставить приходится.

Общение с пациентами или их родственниками не раз оборачивалось для Данилова конфликтом с кем-то из коллег. Иногда люди, намеренно или случайно, что-то передергивают, иногда что-то домысливают, вот как сегодня Чернов. Нет, все-таки что ни говорите, а придем, придем мы к тому, что все врачи будут общаться с пациентами и их полномочными представителями только под включенный на запись диктофон. «Купить, что ли, диктофон? — подумал Данилов. — Всего каких-то три тысячи, а как удобно!»

Зазвонил городской телефон. Телефонов в ординаторской было два: городской и внутренний. Кто-то очень удобно и мудро настроил звонки — городской аппарат издавал негромкое низкое гудение, а местный звонил громче и пронзительней. Все правильно — по внутренней, рабочей, линии всегда звонят по делу, а по городской — далеко не всегда. Мобильные телефоны в первой реанимации было принято оставлять в ординаторской и в зал с ними не выходить. Не столько из-за опасения, что мобильники могут помешать работе мониторов и другой аппаратуры (с этим вроде как проблем не было, то ли аппаратура была хорошей, то ли современные мобильные телефоны избавились от большинства побочных эффектов), сколько по этическим соображениям. Не очень хорошо, когда во время обхода или, к примеру, оказания реанимационного пособия в кармане у врача начинает подавать голос телефон.

Данилов снял трубку:

— Первая реанимация.

— Здравствуйте, скажите, это у вас лежит Савочкин? — спросил женский голос. — Нам в справочной сказали, что он лежит у вас!

— Лежит, — подтвердил Данилов.

— Как его состояние?

— Тяжелое.

— А подробнее?

— Подробнее по телефону нельзя.

— Я понимаю — врачебная тайна, вы мне только скажите — он жив или нет, а то у меня очень плохое предчувствие. Я его жена.

— Пока жив, а что будет дальше, покажет время.

— А вы давно его видели?

— Четверть часа назад.

— Я вас очень прошу — посмотрите сейчас, а то мне как-то не по себе.

— Хорошо, подождите минуточку…

Данилов положил трубку, вышел в зал, подошел к лежавшему без сознания Савочкину (тяжелейшее нарушение мозгового кровообращения в каких-то пятьдесят два года), посмотрел на зубцы, бегущие по экрану монитора, прислушался к ритмичному шуму аппарата искусственной вентиляции легких, вернулся в ординаторскую и сообщил жене пациента: