После войны (СИ) - Кузнецова Дарья Андреевна - Страница 46

— А зачем ты их тогда из деревни не выпускаешь?

— Да вот один раз выпустил, по молодости, — скорбно вздохнул он. — Не было одной деревни, так потом трёх не стало. Вот с тех пор и не пускаю.

— И давно там такое? — как-то совсем уж потерянно спросил службист.

— Да уж, почитай, годков тыщу будет, — беспечно пожал плечами лесной дух. — То вроде бы всё ладно было, а то вдруг раз — и дрянь какая-то вместо людей. Вот мы их с водяным и того, этого… акупо… акупырили… тьфу, слово гадкое. Окружили, вот. Он через реку не пускает, я — через лес. Так и живём.

— Ну, тогда последний вопрос. Капище здесь одно поблизости? Где находится?

— Одно-то оно одно… — медленно протянул внезапно изменившимся голосом леший. То он говорил бодро, эдаким бойким баском; а тут змеиные ноты прорезались, холодные, шипящие. Ничего хорошего такая перемена не сулила. — Тут недалече; почитай, по прямой дойдёте! — прошипел он и сорвал шапку. — Будет вам капище!

Я услышал, как где-то очень далеко болезненно вскрикнул Миролев. А после перед глазами всё завертелось и поплыло; неподвижными в этой круговерти оставались только два медленно тускнеющих, как остывающие угольки, красных огонька: глаза лешего.

Сознание возвращалось толчками, будто через силу и совершенно не желая вновь забираться в бренную оболочку. Ещё не помня, кто я, собственно, такой, откуда взялся и где нахожусь, я дёрнулся, сел, пустым взглядом ощупывая пространство. Взгляд зацепился за лежащее неподалёку неподвижное тело.

— Миролев! — сипло окликнул я, откашлялся. Руки отчего-то дрожали, по телу разливалась свинцовая тяжесть. Подниматься на ноги и не пытался; судорожными рывками, ползком переместился ближе к товарищу, потормошил того за плечо. Пригляделся — вроде бы дышит.

Над головой, где-то очень близко, раздалось насмешливое карканье. Я вскинулся, ища глазами наглую птицу; правда, нашёл нечто куда более интересное.

В двух аршинах от нас стоял угрюмый каменный идол Чернуха в косую сажень высотой, на плече которого сидел крупный ворон. Приоткрыв клюв, птица поглядывала на нас с явным интересом.

— Да пошёл ты! — проворчал я, обращаясь к ворону, и принялся расталкивать службиста. — Миролев, мать твою, просыпайся! — с трудом сев, я похлопал его по щеке, потряс; случайно приложил мотнувшейся головой о какой-то плоский камень. Видимо, удар этот получился как нельзя кстати: Озерский тихонько застонал и поморщился. — Давай-давай, я всё понимаю, но лучше тебе очнуться, — я вновь похлопал его по щеке; аккуратно, чтобы опять обо что-нибудь не стукнуть. Кто знает, как сказываются на менталистах удары по голове? — Слышишь меня?

Он снова застонал, с видимым усилием открыл глаза.

— Где мы? — едва слышно выдавил он.

— Кажется, на капище. И мне тут очень не нравится.

— Голова…

— Что? Болит?

— Не то слово, — он медленно поднял руки, вцепившись в упомянутую часть тела. — Что случилось? Ничего не помню…

— Не прибедняйся, меня вот, судя по всему, помнишь. Как лешего искали и нашли, помнишь?

— Смутно, — пробормотал дознаватель. — Это он нас так?

— Больше некому, — я вздохнул, оглядываясь. В рассветных сумерках было видно не то чтобы хорошо, но всё же гораздо лучше, чем ночью, да и место было более-менее открытое.

Чернух и его слуга (каковыми по народному поверью являлись все вороны) продолжали пристально и недобро нас разглядывать. Вернее, недобро глядел только идол. Тусклый каменный истукан едва заметно поблёскивал слюдяными глазами. Небесный воевода и так-то всегда был мрачен и жуток, а здесь впечатление усугублялось густым тёмным мхом, в который покосившееся изваяние вросло примерно до середины.

Кроме Чернуха обнаружились и остальные идолы. Каждый на своём месте, выполненные аккуратно, в традиционной манере. Только здесь не один бог зла выглядел пугающим; даже Ласка, самая добрая и всепрощающая из небожителей, смотрела мрачно и сурово.

А потом я заметил ещё одно несоответствие, и стало окончательно не по себе. Идолы были не все. В центре, где положено возвышаться Росу, смутно угадывалась заросшая куча камней, рядом с которой торчал трухлявый пень исполинских размеров; видимо, когда-то здесь рос могучий многовековой дуб, а потом его… срубили?

— Кажется, богов в этом месте нет уже давно, — нервно хмыкнул Миролев, незаметно для меня успевший сесть и оглядеться.

— Можешь узнать, как это произошло?

— Хвала богам, я не оракул, — он качнул головой. — Что-то подсказывает, произошла тут редкостная гадость, и мне не слишком хочется узнавать подробности.

— Согласен. Но в общих чертах всё-таки лучше выяснить.

— Как думаешь, леший нам врал?

— Вряд ли.

— Ты ему после такого поверил? — удивлённо перебил меня Озерский.

— Вряд ли это был леший, — вздохнул я. Натолкнувшись на ошарашенный взгляд службиста, пояснил. — Леший может и соврать, но по нему это всегда очень хорошо заметно. Одно только неизменно: свою шляпу по собственной прихоти изменить он не может. Это своеобразный индикатор характера и склонностей лешего, и если бы перед нами был леший-лисичка, он бы с нами так обойтись не мог чисто физически, потому что существо доброе и безобидное. Вот от поганки да, можно ожидать чего угодно…

— А, может, это ложная лисичка? Ну, есть же такой гриб…

— Грибов вообще существенно больше, чем разновидностей леших, — я пожал плечами. — Может, конечно, и такой феномен случился, но я больше склоняюсь к тому, что перед нами был совсем не леший. Или леший, но с ним что-то случилось; может быть, и его зацепила та дрянь, что на деревню обрушилась.

— Может, ты и прав. Только, как мне кажется, важно не это; все ответы должны быть здесь. Если только мы сможем их понять.

— Есть идеи?

— Возможно, даже очень вероятно, деревню эту прокляли. Причём, как бы не сами боги! Вопрос только, за что и как именно.

— Ага. И ещё — когда. Потому что леший нам плёл про тысячу лет, но если он тысячу лет не выпускает отсюда никого, непонятно, откуда в деревне знают о войне, кто сеет и убирает поля по ту сторону реки, как изолированные от всего мира деревни вообще попали на карты, да и ты сам что-то про налоги говорил. В общем, вопросов много. И у меня даже есть идея, с чего начать.

— Может, переместимся куда-нибудь подальше? Чернух всё-таки не самая тёплая компания.

— Знаешь, вот именно он меня здесь пугает меньше, чем остальные, — я хмыкнул. — Для него такой облик хотя бы нормален и привычен.

— Не поспоришь, — кивнул Миролев, продолжая озираться. А я тем временем рылся в вещмешке (благо, они остались при нас; видимо, лешему, или кто он там на самом деле, было мало интереса до наших пожитков).

Домовой, против обыкновения, появился не рядом на земле, а у меня на плече, да ещё крепко держался обеими руками за мою шевелюру.

— Ох, хозяин, ну и талант у тебя, — без приветствия мрачно сообщил он. — По части попадания во всякие неприятности.

— Домовой? — Озерский смотрел на духа ошарашенно. Впрочем, я бы на его месте выглядел точно так же: сложно ожидать, что привередливый дух согласится жить в вещмешке.

— Так получилось, — я хмыкнул. — Работа такая, — обратился я уже к домовому. — Можешь что-нибудь рассказать о произошедшем здесь?

— Души они свои продали, вот боги и отвернулись, — вздохнул бородатый.

— В каком смысле? — опешил я.

— А вот тут, кажется, я смогу ответить, — отозвался мгновенно помрачневший Озерский. — Ты в курсе основных тезисов религии крестопоклонников?

— Ну, так, в общих чертах, — я пожал плечами. — Они считают, что бог на самом деле один, создал весь мир, а идолопоклонничество — это страшный грех.

— Вот-вот, именно. А ещё в их религии есть абсолютное зло, Абада.

— А, ты вон к чему клонишь! У них же именно поэтому и магия от нашей отличается. Рождённые без тени у них сразу забирались в монахи, как люди, кого с рождения не коснулось зло, а те несчастные, у кого тень пропадала в более сознательном возрасте, кончали плохо — если, конечно, при этом они не были служителями церкви. Взрослых сжигали, обвиняя в продаже собственной души и тени Абаде, а детей постарше отнимали у родителей, и сжигали уже тех. Или всю семью скопом. Так что у нас боевая магия традиционная и стихийная, а у них «божественная» — магия света, и до сих пор церковь имеет монополию на воспитание магов всех категорий, включая некромантов. Хотя, отдать им должное, получается вполне на уровне. Но причём тут эта деревня? Они продали душу чужому злу за неимением покупателей на родине?