Василий Шульгин - Рыбас Святослав Юрьевич - Страница 20

Русский народ в империи, по определению Урусова, должен был занимать «место первого среди равных». Националистические идеи были определены им довольно мягко: «Всем — и русским и инородцам — на Руси должно быть безобидное житье». «Никак нельзя допускать, — говорил он, — хотя бы малейшего унижения в России русского же человека, который первый создал нынешнюю нравственную и физическую мощь своей великой Родины».

«С этой целью планировалось, как указывал первый параграф Устава ВНС, содействовать: а) господству русской народности в пределах Российской империи; б) укреплению сознания русского народного единства; в) устройству русской бытовой самопомощи и развитию русской культуры; г) упрочению русской государственности в началах самодержавной власти царя в единении с законодательным народным представительством»[54].

Большинство русских националистов не могли понять основного: Российская империя базировалась не на этническом и религиозном самосознании русских, а на династическом и сословном принципах. Без них было бы невозможно управлять государством, которое включало десятки народов, находившихся на разных уровнях развития. Поэтому Россия смогла конкурировать с колониальными западными и победить в борьбе с восточными империями.

Неорганизованность русского населения была явлена во время выборов в Государственную думу. Суворин прокомментировал это так:

«В Киеве, „матери городов русских“, русских людей не оказалось. Выборщиков евреев — 55, русских — 15 и 1 поляк. Значит, в „матери городов русских“, где евреи не пользуются даже правом свободного жительства, огромное большинство выборщиков евреи. Если будет выбран кто-нибудь из русских, это будет милостью со стороны евреев. Что евреи соблаговолят, то и будет. Значит, среди евреев есть люди, а среди русских нет. 19 апреля 1906 года»[55].

Пройдет немного времени, и Шульгин, один из немногих националистов, окажется способным преодолеть этот врожденный порок единомышленников и прямо внедриться в чужой лагерь, став там крупной влиятельной фигурой. Однако произойдет это не на уровне Киевского клуба русских националистов, где тон задавал и Д. И. Пихно, а на имперском уровне в разгар мировой войны.

Глава десятая

Депутатом Шульгин стал отчасти случайно, отчасти закономерно. На самом деле, как следует из теории А. Тойнби, Шульгин просто ответил на вызов, примерно так же, как черносотенцы ответили на революцию, то есть он изначально находился в состоянии готовности.

О предвыборной кампании Шульгин поведал в своей книге «Годы». Из повествования видно, что уже в 29 лет он был политическим воином.

Выборы во Вторую Государственную думу стали рубежом в его судьбе. Если выборы в Первую завершились на Волыни полным доминированием поляков, то сейчас русские помещики, преодолевая свою привычную нерасположенность к активности вне родного поместья, ввязались в настоящую драку.

На предварительном совещании в уездном Остроге поляки демонстрировали свое превосходство. Избранный председателем собрания седовласый породистый помещик Могильницкий начал свое выступление так: «После сорокалетнего невыносимого гнета…»

Видимо, предполагал, что проглотят. Но неожиданно получил отпор. И от кого? От юного Шульгина!

«Здесь было сказано: „сорокалетний невыносимый гнет“. Чей гнет? Русской власти. Кого она угнетает? Польских помещиков. Однако это сорокалетнее угнетение не очень на угнетаемых отражается. Когда проезжаешь мимо красивых и уютных усадеб, получаешь впечатление, что польские помещики живут недурно. Кроме того, слова, здесь сказанные, о невыносимом гнете — это речь свободных людей. А гнет унижает, пригибает. Угнетаемые молчат.

Поэтому если мы желаем до чего-нибудь договориться, то нельзя начинать нашу беседу о невыносимом сорокалетием гнете. Этот „невыносимый“ гнет еще можно как-нибудь снести, принимая во внимание, что на нас сегодня надвигается. Из этой черной тучи скоро грянет гром, и новый гнет раздавит нас новыми методами угнетения, то есть отнимет от нас все наше достояние и развеет пепел сожженных наших жилищ».

Шульгин, можно сказать, предупредил. Что следует из этой реплики?

Молодой русский «оккупант», нимало не стесняясь, напомнил о классовой солидарности. Никаких вам «неудобно», «неинтеллигентно». Это речь имперского представителя в удаленной от Рима провинции.

Шульгин: «Поощренные относительным успехом своим в первой Думе, где польское коло[56] насчитывало около сорока депутатов, польские помещики замыслили провести во вторую Государственную Думу гораздо больше своих представителей. После роспуска первой Государственной Думы в Варшаве собрался съезд. На него явились представители от всех губерний, где имеются поляки, то есть от всей Западной России, Литвы и Царства Польского. На съезде было постановлено: попытаться довести число депутатов поляков во второй Государственной Думе до максимального предела, с таким расчетом, чтобы польское коло составило сто человек. Для этой цели везде, где поляки будут выбирать совместно с русскими, последних в Думу не пропускать.

Свое решение, неизвестно для чего, поляки распечатали в газетах. Это было, как говорится, „немножко множко“ и вызвало отпор.

Спящие русские помещики проснулись. Инициативу взяли подоляне. Они созвали в Киеве съезд русских землевладельцев Юго-Западного края, то есть губерний: Киевской, Подольской и Волынской. Это было в октябре 1906 года. Приглашались все, но приехало не так много, человек полтораста, если память мне не изменяет. Чтобы дать понятие о продолжающейся спячке, можно сказать следующее.

В Юго-Западном крае примерно сорок уездов. Значит, грубо говоря, три-четыре человека приехали от уезда. А сколько в каждом уезде было помещиков, которые могли явиться?

Не знаю, но много. В нашем Острожском уезде было более пятидесяти человек, которые по спискам имели право участвовать в избирательном собрании уезда. Из них в Киев приехали двое: Сенкевич и я.

Двое! Значит, из пятидесяти проснулось только четыре процента. К этому нелишне прибавить, что с Ефимом Арсеньевичем Сенкевичем я познакомился на этом съезде, хотя от моего имения Курганы до его имения Лисичье всего пятнадцать верст, то есть час езды в хорошую погоду. Остальных помещиков, участников съезда, я тоже не знал никого. Это показывает, в каком разобщении мы жили».

Теперь предстояло преодолеть разобщенность. И на Шульгина пал этот жребий. Почему на него?

Он уже был человеком XX века, а не героем прошлого, как большинство его русских и польских коллег.

«Я не имел никакого влечения к политике, хотя и вырос в политической семье. Меня притягивала история Волыни. Это выразилось в том, что я начал писать исторический роман из жизни XVI века под заглавием „Приключения князя Воронецкого“»…

Кстати, герой этого романа тоже воевал с поляками.

В журнале «Исторический вестник» (1914. Май. Т. 136. С. 713) была опубликована хвалебная рецензия на это произведение: «…чем-то совершенно необычайным, светлым и поэтичным веет со страниц романа В. В. Шульгина. Это — horribile dictu! (страшно сказать) — роман исторический из истории Юго-Западного края XVI века, напоминающий несколько по своей фактуре романы Сенкевича и посвященный описанию борьбы южнорусского элемента с польскими завоевателями. Роман написан с большим знанием истории Юго-Западного края, и нам думается, что историческою подоплекою своего произведения автор обязан своему соименнику — историку В. Шульгину, профессору киевского университета, основателю газеты „Киевлянин“ и знатоку судеб Юго-Западного края. Роман этот принадлежит к типу романов de cape et d’ре, описывает приключения обедневшего потомка знатного южнорусского рода, ведущего свое родословие от Владимира Красное Солнышко. Получив образование в Западной Европе в итальянском и парижском университетах, юный князь по дороге домой к отцу попадает в гущу столкновений между иерархом русской православной церкви и неистовствующими насильниками поляками…