Кодекс чести вампира - Сухомизская Светлана - Страница 2

Но, даже преисполнившись благими намерениями, чувствовать себя лучше Алисов не стал. И дело было даже не в плохом влиянии алкоголя на печень. Просто вчерашняя вечеринка была скучна и пресна, как советские газеты времен расцвета застоя. Репортаж об этой тусовке не заинтересует даже тех, кто на ней присутствовал. Конечно, Алисов был пьян, но не настолько, чтобы проглядеть хоть что-нибудь интересное. Но ничего интересного не произошло. Никто не подрался, не упал со сцены, никто не поделился сногсшибательным секретом из личной жизни и не подал повод для сплетни — даже для самой чахлой, полудохлой сплетенки, дышащей на ладан еще при рождении.

А это значило, что передача разваливалась. Не было гвоздя, на котором держался бы мусор, собранный за две недели: парочка пустеньких репортажей о какой-то ерунде, выдаваемой за события, интервью с одним потрепанным бурной ночной жизнью персонажем бульварной хроники, выдаваемым за умного человека, беззастенчивое вранье, выдаваемое за новости, шуршащий зеленой бумажной изнанкой рассказ об очередной кретинке, выдаваемой за восходящую звезду… Так и не нашлось изюминки, ради которой стоило бы давиться всей этой стряпней. Не было главной темы — настоящей, интересной истории, которую зрители обсуждали бы между собой не один день после показа передачи. Такую историю Алисову надо было добыть немедленно. Но… откуда же ее взять?

Одним словом, передача снова получалась дерьмовой. Но именно сейчас этого ни в коем случае нельзя было допускать. Новое начальство телевизионного канала, где обосновался со своей передачей Алисов, и без того смотрело на него косо, но пока терпело. Однако Алисов понимал — существование программы под угрозой: ее рейтинг неумолимо полз вниз, и роковая черта, за которой закрытие передачи становилось неотвратимым, уже не за горами. Впрочем, черт бы с ней, с передачей! Можно ведь перейти на другой канал и придумать что-нибудь другое — поновей и поинтересней. Но по мере того, как ухудшалось качество программы Алисова, теряла вес и его собственная репутация. Если так пойдет и дальше, он прослывет безнадежным неудачником и ни один канал не захочет портить свой эфир таким никчемным лицом.

Выходов из сложившейся ситуации было два. Первый — бросить передачу самому, не дожидаясь решения сверху, и взяться за новый проект. Такой выход означает, что ему придется начинать практически с нуля, делать уйму работы, тратить бог знает сколько сил и нервов… Ни сил, ни желания ввязываться во все это у Алисова не было. А значит, оставался второй выход — найти-таки изюминку, стоящую историю, в конце концов, придумать что-то, может быть, даже инсценировать самому.

Алисов одним большим глотком допил джин и, морщась, помотал бесполезной головой. Ни алкоголь, ни мотание не прибавили голове мыслительных способностей. Идей не было. Не было ничего. Алисов похлопал по карманам, достал нераспечатанную пачку сигарет и, бросив в пепельницу прозрачную обертку, показал бармену на свой пустой стакан. Бармен понимающе качнул головой. Щелкнула крышка зажигалки, чиркнул кремень, и возле самого лица Алисова вспыхнул яркий лепесток пламени. Алисов вздрогнул от неожиданности, но все-таки поднес кончик сигареты к огню. Выдохнул дым и кивнул в знак благодарности. Крышка зажигалки захлопнулась. Державшая ее рука, блеснув золотым перстнем на мизинце, нырнула за полу черного в тонкую белую полоску пиджака.

— Здоровеньки булы, — развязно произнес хозяин зажигалки.

— Привет, — настороженно ответил Алисов, пытаясь сообразить, где они могли раньше встречаться.

— Неправильно говоришь, — наставительно сказал владелец перстня. — Надо отвечать: «здоровее видали».

Алисов нахмурился. Где, черт побери, он мог видеть эту наглую рожу?

Наглая рожа плотоядно ухмыльнулась:

— Ну, как творческие успехи? Деградируем помаленьку?

— Да пошел ты! — разозлился Алисов. Кто бы ни был этот придурок, так разговаривать с собой он не позволит!

Наглая рожа внезапно посерьезнела и строго сказала:

— А вот этого не надо. Я этого не люблю.

И пока Алисов, опешив, колебался, стоит ли еще раз послать своего незваного собеседника — на сей раз по конкретному адресу — или пора уже дать ему в глаз, наглая рожа негромко произнесла:

— В мастерской Хромова бывал когда-нибудь?

— Какого Хромова? Художника? — забыв о своих недобрых намерениях, переспросил Алисов.

Сенсация, скандал, громкое имя в неприятной истории — ради этого можно было вытерпеть любое обращение, все что угодно. Получив в ответ короткий утвердительный кивок, он хмыкнул: — Конечно, бывал!

— Вот и загляни туда сегодня вечерком, поближе к полуночи. Только оператора не забудь с собой прихватить. Понял?

— Подожди минутку, что-то я не врубаюсь… — начал Алисов, но наглый тип вдруг вытаращил глаза, уставился на что-то за спиной Алисова и рявкнул:

— А это еще что такое?

Алисов обернулся… И тут же понял, что его провели, но было уже поздно. Нахал с перстнем исчез беззвучно, бесследно и мгновенно — словно испарился.

Нет, с питьем действительно пора завязывать. Алисов отодвинул пустой стакан и полез за бумажником.

Выйдя из бара, он посмотрел на часы, достал из-за пояса мобильный телефон и набрал номер Стасика.

Глава 2

МИЛЫЕ БРАНЯТСЯ

Лифчик от купальника бесшумно, но быстро пролетел по комнате и торжественно повис на люстре.

— Нет, от этого просто свихнуться можно! — в отчаянии сказала я.

Комната напоминала Куликово поле после битвы. Всюду — на столе, на диване, на креслах и стульях и даже на ковре — лежали вещи из моего гардероба. Некоторые выглядели как живые, застывшие в причудливых позах — брюки с беспардонно раскинутыми штанинами, блузки с молитвенно сложенными на груди рукавами… Другие просто валялись: юбки, топики, сарафаны и платья, небрежно брошенные, яростно скомканные, нижнее белье всех цветов и фасонов, раскиданное где попало. А среди них — косметика всех видов и сортов, а также мелкие принадлежности для ухода за собой: маникюрные ножницы, бритвенные станки, массажные ножницы и прочая, и прочая. Все мои вещи валялись в самых неподходящих местах, а последние как будто так и ждали удобного случая, чтобы укусить меня за самую мягкую часть тела, которая в уходе не нуждалась, когда я неосторожно сяду на что-нибудь из них. На гладильной доске, окруженный облачком пара, шипел раскаленный утюг. Кажется, он тоже имел на меня виды, и, чтобы не повредить своему здоровью, обращаться с ним следовало исключительно осторожно. Две пары босоножек, шлепанцы из резины пополам с пластиком и парусиновые туфли явно собирались перебежать от двери в дальний угол, за шкаф, но были застигнуты врасплох и застыли на месте. Носясь по комнате, я периодически спотыкалась об них и яростно чертыхалась.

Посреди комнаты, требовательно разинув пасть, лежал на боку чемодан. Надо ли говорить, что именно ему посвящался исполняемый мной ритуальный танец — набор воплей, прыжков и внушающих леденящий ужас гримас.

Устав от собственной активности и вызванных ею многочисленных телодвижений, я замерла у двери, сложив руки на груди и хмуро созерцая захламленную комнату, словно Наполеон, глядящий на горящую Москву из кремлевских окон. Тяжкая дума легла на мое наморщенное чело.

Все-таки люди живут неправильно. Почему женщина, существо хрупкое и изнеженное (или, по крайней мере, изо всех сил пытающееся казаться таковым), вынуждена таскать за собой тяжеленные чемоданы, набитые нарядами, банками-склянками, коробками, салфетками, таблетками, расческами, бигудями, а иногда даже и фенами. Не у всех ведь есть деньги, чтобы останавливаться в пятизвездочных отелях, где в номере есть не только пепельница и стаканы для зубных щеток, но и фен, а также махровые халаты, шапочки для душа и прочие элементы сладкой жизни, включая мини-бар. А мужчины, существа сильные и иногда даже мускулистые, довольствуются легкой, как перышко, спортивной сумкой, в которой как раз помещаются плавки, бритвенный станок и пачка презервативов. Где, спрашивается, справедливость?