Кодекс чести вампира - Сухомизская Светлана - Страница 1

Светлана СУХОМИЗСКАЯ

КОДЕКС ЧЕСТИ ВАМПИРА

Вместо пролога

СТРАНИЦА ИЗ ПИСЬМА

…Словом, жизнь моя прекрасна и удивительна.

Правда, иногда… иногда я просыпаюсь рано утром и в предрассветных сумерках смотрю на смутно виднеющиеся в полутемной комнате предметы, кажущиеся незнакомыми и совершенно посторонними. Потом я натыкаюсь взглядом на отражение в потемневшем от старости зеркале — это лохматая девица, сидящая в свитом из одеяла гнезде. Почему-то мне кажется очень странным, что взъерошенная барышня в одеяле и я — один и тот же человек. Мне припоминаются подробности биографии девицы, и я начинаю утверждаться во мнении, что мы с ней — совершенно разные люди, и то, что все, даже я сама, принимают нас друг за друга, — результат чьей-то не слишком остроумной шутки. Действительно, что может быть общего между непутевой филологиней, мечтающей о блестящей писательской карьере, и нагловатой сотрудницей детективного агентства? Каким образом здравомыслящая особа, испытывающая стойкое недоверие к любого рода мистике (любовь к Гоголю и Булгакову — не в счет), может искренне верить в то, что владельцы этого самого агентства и ее прямые начальники — не кто иные, как ангелы, с какой-то неведомой целью посланные на землю? Но и это еще не все. Если хорошенько потереть сонные глаза и как можно пристальней вглядеться в отражение, можно увидеть, что от его правой руки исходит несильное, но вполне отчетливое сияние. Это светится волшебное кольцо, после случайной покупки которого я — нет, не я, а та девица из зеркала! — стала феей, а окружающая реальность стала похожа на что угодно, только не на реальность: изо всех щелей полезли ангелы, демоны, колдуны, русалки и прочие персонажи небылиц. Словом, сказка стала былью, и совершенно непонятно, как ее вернуть на прежнее, законное место.

Пока я размышляю обо всем этом, с трудом удерживая открытыми неумолимо слипающиеся глаза, с соседней подушки поднимается еще одна взъерошенная голова, и ее владелец хриплым спросонья голосом интересуется, что произошло. А поскольку и голова, и голос, не говоря уже о теле и всех необходимых его частях, принадлежат одному из моих начальников, одному из двух ангелов, моему единственному любимому, мысли мои окончательно перемешиваются и становятся совершенно не пригодными к употреблению. Кажется, это называется счастьем, но кто бы мог подумать, что счастье может быть таким странным…

Глава 1

ТРЕЗВОСТЬ — НОРМА ЖИЗНИ

Белые шары гулко перекатывались по зеленому сукну, звонко ударяясь друг о друга и о блестящие лаком бортики стола, проваливались в сетки луз. В лучах мощной лампы, заливавшей стол желтоватым светом, плавился едкий табачный дым.

Алисов вздохнул и, махнув рукой бармену, лениво задвинул языком за щеку комок жвачки, от Долгого употребления уже утратившей свой неповторимый устойчивый вкус, переставшей быть лучшей защитой от кариеса и пригодной теперь разве что для того, чтобы использовать ее в качестве ластика. Бармен подошел, снял с полки четырехгранную бутыль голубого стекла и без лишних слов наполнил стакан Алисова прозрачной жидкостью с хвойным запахом. Между прочим, мог бы быть и полюбезнее с постоянным-то клиентом… Мало, что ли, он бабок оставляет в этом, с позволения сказать, клубе? Да еще друзей сюда водит…

Бармен поймал хмурый взгляд Алисова и, никак не отреагировав, ушел на другую сторону бара. Хоть бы улыбнулся, что ли, или спросил — так, для проформы — не нужно ли чего-нибудь еще? Нет, что бы там ни говорили, совок как совком был, так совком и останется, даром, что все иностранное, как мартышки, перенимаем. Да только вот чтобы мартышка в человека превратилась, не одна тысяча лет должна пройти!

Алисов сделал глоток джина и, поставив стакан, встретился глазами со своим отражением в поблескивающей кусочками зеркал колонне. Отражение дробилось в зеркальной мозаике, и это было даже к лучшему. Алисов уже видел себя недавно в каком-то зеркале… Он попытался вспомнить, в каком, но безуспешно. Одно несомненно — это было не у него дома, потому что умывался он с закрытыми глазами, бриться вообще не стал и проснулся, только когда вышел из подъезда, да и то не до конца… Но он все-таки где-то себя сегодня увидел, и это зрелище ему страшно не понравилось. Правду сказать, он давно уже не мог без отвращения смотреть на то, что предъявлял ему любой, покрытый амальгамой кусок стекла. Особенно по утрам. Гримерша Ленка просто вся зеленеет, когда он к ней в кресло садится. Хорошо хоть молча зеленеет. А то как-то раз пыталась прочитать ему лекцию о нравственности и общественной пользе. Ну, он ее, конечно, быстренько заткнул. Почему так всегда, скажите на милость: стоит разок переспать с бабой, как она начинает воображать себя медсестрой и воспитательницей детского сада в одном лице? «Полюбуйся, на кого ты стал похож! Ты же красивый мужик! Смотри — серый весь, под глазами мешки, морда опухшая. Ты знаешь, что у тебя по морщине в день прибавляется? Такими темпами через годик будешь выглядеть, как старый пень, а тебе ведь еще и сорока нет!» Неужели она думает, что, наслушавшись ее нотаций, он испугается за свою ускользающую молодость и бросится за спасением в ее широко раскрытые объятия?

Алисов громко фыркнул. Обвел взглядом бар в надежде увидеть какую-нибудь знакомую физиономию, но народа в баре было негусто, даже незнакомого. Рано еще. Те, кого Алисов считал полезным узнавать при встрече, начнут собираться здесь ближе к вечеру, а сейчас они либо спят тяжелым сном, плотно зашторив окна и накрыв головы подушками, либо, ни на секунду не вынимая изо рта дымящейся сигареты, бегают по коридорам из одной студии в другую, болезненно моргая плохо видящими от постоянного напряжения глазами.

Алисов заглянул в стакан и снова вздохнул. Честно говоря, ему и самому бы не мешало отправиться на работу, выпить кофейку покрепче, просмотреть отснятые вчера материалы. Но, с другой стороны, что их смотреть, когда и так ясно, что материалы эти — полное дерьмо. Конечно, фуршет был отличный, что и говорить, но зритель чихал сто раз на фуршет, а больше вчерашняя тусовка ничем не выделялась из десятков, если не сотен ей подобных: те же лица, те же приторные улыбки, вспыхивающие в полумраке при появлении оператора с камерой, те же реплики, тонущие в грохоте электронной музыки — слова расслышать толком невозможно, поэтому кажется, что в них есть хоть какой-то смысл. Но смысла не было ни в чем — ни в разговорах, ни в жестах, ни в музыке, ни в самой тусовке. Алисов напряг память, пытаясь вспомнить, чему была посвящена тусовка, и кто ее устраивал. Кажется, кто-то выпустил новый диск… Или книгу… А может, просто решили отпраздновать чей-то день рождения, случившийся месяц назад и прошедший незамеченным из-за пребывания счастливого именинника на Багамах (или Карибах)…

Так ничего толком и не вспомнив, Алисов потер рукой переносицу. Ясный перец, откуда тут взяться памяти, если в заведение, где проходила вечеринка, он проник со скандалом — охрана, пораженная качеством и густотой алкогольного выхлопа из его рта, не хотела пускать его внутрь, и, если бы не вмешательство устроителей, перепалка непременно переросла бы в драку. Разумеется, когда Алисова впустили, он немедленно добавил еще, хотя оператор и уговаривал его не делать этого. Золотой мужик Стасик, только очень уж мрачный. Хотя, конечно, его можно понять. Сам Стасик уже сто лет капли в рот не берет — подшился, когда понял, что из-за дрожи в руках можно лишиться любимой профессии. А наблюдать за тем, что происходит на всяких, с позволения сказать, мероприятиях на трезвую голову, — удовольствие весьма ниже среднего. Не говоря уж о том, чтобы доставлять после этого домой пьяного в стельку Алисова. Нет, правда, с питьем пора завязывать. Прямо с завтрашнего дня и начну! — пообещал себе Алисов.