Потери - Константинов Андрей Дмитриевич - Страница 34

Сегодня детей уложили спать непривычно рано, мало не силком загнав в комнату, которую те делили с бабушкой. Раздавленная событиями последних дней, Ядвига Станиславовна чувствовала себя неважно, а потому тоже отправилась спать. Не выказав ни малейшего желания встречаться с поджидаемым, по ее выражению, «троянским мерином» в образе и подобии Кудрявцева.

«Нет уж, увольте меня от подобного зрелища, – хмуро попросила Степана Казимировича госпожа Кашубская. – Меня начинает колотить только от одного упоминания об этом человеке, а вы хотите, чтобы я встретилась с ним воочию. Будь жив мой покойный супруг, эта омерзительная история завершилась бы вызовом на поединок. Я же, к сожалению, слишком стара и слаба глазами для подобных штук. Ну а дать этому негодяю пощечину персонально от меня, надеюсь, вы, Степан, и сами пока в состоянии».

Так что сейчас в большой полночной кухне крестный и крестница остались вдвоем. Приглушенно фонила радиоточка, раскочегариваясь, пыхтел на плите чайник. Сидящая вполоборота к окну Елена невидяще всматривалась в свое отражение на стекле, а нервно расхаживающий по кухне Гиль безуспешно продолжал ее убеждать…

– …И все-таки ты обязана пойти и все рассказать!

– Я никуда не пойду и ничего говорить не буду, – тихо и упрямо повторила Елена.

– Хорошо, мы пойдем вместе. Говорить буду я, а ты просто подтвердишь, что именно так все и было. А до того надо составить грамотную жалобу – одновременно и в прокуратуру, и в комиссию партийного контроля. Так оно будет надежнее.

– Я ни-че-го писать не буду.

– Лена! Опомнись! Неужели ты допустишь, чтобы этому вьюношу бледному со взором собачьим так и сошло с рук? Хочешь, чтобы он спокойненько служил дальше, продолжая попутно калечить другие жизни и семьи?

– Бог ему… – Уронив голову на руки, Елена уткнулась лицом в подоконник.

– Бог-то Бог! Но и сам бы помог! Нет, мы этого так не оставим! Я этому гадёнышу такие хлопоты устрою, что его не только из органов – из партии вышибут. В конце концов, это дело уже не принципа, а именно что чистки наших рядов. От такой вот заразы.

Из глубины коридора послышался осторожный всхлип колокольчика.

– О! Воистину: помянешь черта, тот и объявится. Пойду открою.

– Нет. Я сама.

Елена поднялась, машинально расправила складки траурного черного платья и вышла из кухни…

Через минуту она возвратилась, пропуская вперед Кудрявцева.

Судя по потрясенному выражению лица, самое последнее, что тот ожидал сейчас здесь увидеть, была персона Гиля.

– Ну, здравствуй, товарищ Кудрявцев, – сквозь зубы выдавил старый большевик. Глаза его сверкали от еле сдерживаемого гнева. – Извини, не в курсе за твое звание. Ну да при таких талантах, уверен, скоро до комиссара 3-го ранга дослужишься. Кстати, напрасно переоделся, Володя, форма тебе очень даже к лицу Впрочем, подлецам все к лицу.

– Лена… Степан Казимирович… – растерянно заморгал глазами «расшибленный» Кудрявцев. – Я… э-э… Подождите! Я должен вам…

– Не-ет, это ты, друг мой ситный, погоди! – Гиль подошел к репродуктору и усилил громкость, заполняя пространство кухни бряцающими звуками залихватской песни. Тем самым он дополнительно подстраховывался, дабы содержание предстоящего разговора ненароком не донеслось ни до ушей уложенных спать детей, ни до чутких до чужих скандалов соседей. – Я, Володя, человек простой, много чего в жизни повидавший и ко всяким сантиментам не чувствительный. Потому и по церквам давно не хожу. Но сегодня, признаюсь, потянуло. Потому как даже меня, бывалого, ты скотством своим осознанным пронял до печенок.

– Степан Казимирыч, я…

– За мою персону сейчас речи не будет. Взяли меня твои коллеги в оборот – пусть их, хошь уработайтесь. К слову, филёры ваши – царским не чета: я их уже минут через пять срисовал. Так и передай своему руководству. Не бойся, я не стану пытать о конечных целях и задачах, которые тебе ставились в тот момент, когда ты согласился шпионить за мной. Во-первых, я о них и сам догадываюсь. А во-вторых, мелкую, навроде тебя, сявку могли и не посвящать. Но вот что касается остального…

– Степан Кази…

– Ма-аа-лчать! Я привел тебя в хорошую семью! Я, можно сказать, поручился за тебя! Купился, старый дурак, на твое лицедейство и поверил, что ты приличный человек! А ты, паскудник эдакий, в ответку что учудил?!

– Я… я не мог вам… не имел права открыться. Вы же сами человек почти служивый. Вы же понимаете, что приказы – они не обсуждаются, они…

– ЧТО? Что ты хочешь сказать? Что тебе, сотруднику госбезопасности, ПРИКАЗАЛИ изнасиловать жену инвалида-калеки? Отца двоих детей, который за всю свою жизнь ничего плохого не сделал, кроме как за две копейки и фунт презрения горбатился на свою страну?

Запоздало сообразив, что Гиль откуда-то знает не только о его службе в НКВД, но и в курсе обстоятельств «проклятого вечера», Кудрявцев побледнел окончательно. Он беспомощно обернулся к Елене – та обожгла его полным ненависти взглядом.

– …Я… я не… не насиловал Лену, – сей глагол потребовал от Владимира немалых усилий. – Я не мог с ней ТАК поступить. Потому что я… я люблю ее! С первого взгляда, с того самого вечера…

– Так вот, оказывается, какая нынче любовь-то? – криво усмехнулся Гиль. – Женщине в беспомощном состоянии, у которой выхода иного нет, подол по-свойски задрать и стручок свой засвербевший засунуть? ЭТО любовь? После чего, прекрасно зная, что ее мужа уже нет в живых, цинично предложить помощь? Да как у тебя рука не отсохла в тот момент, когда ты пилюльки Севкины в карман свой поганый убирал?!

– Я ничего не знал тогда! Клянусь вам!

Бирюзовые глаза Елены поменяли цвет на синеву. Мятое лицо резко изменилось, на нем отчетливо выступили скулы.

– Лена! Неужели ты думаешь, что в самом деле, знай я в тот вечер о смерти Всеволода, я бы позволил себе такую… низость?

– Я тебе не верю! Ни единому слову твоему не верю! – с презрением выдавила она и, плюнув Кудрявцеву в лицо, выскочила из кухни в гостиную.

Степан Казимирович с видимым облегчением утихомирил вопящее радио и устало опустился на табурет:

– Вот и поговорили, Володя. А теперь что ж? Сможешь с камнем, который даже не камень – глыба, дальше жить – живи, существуй. Винить тебя, равно как стыдить, не стану. В конце концов, ты мне не сын, а я тебе, слава богу, не папаша. И единственное, что меня в подобной ситуации слабо утешать станет, так это то, что я на своем веку чекистов видал-перевидал. И среди них, по счастью, попадались настоящие люди. А не… такая плесень, как ты. Всё, уходи. Не о чем боле толковать.

Полностью раздавленный и униженный, Кудрявцев молча вышел в прихожую. Глухо хлопнула входная дверь.

– Лена! – позвал Гиль. – Вернись! Нам нужно договорить.

Крестница покорно вернулась, но еще с порога умоляюще попросила:

– Крестный, давай утром, а? Я пойду сейчас, лягу. Знобит что-то.

– Хорошо. Ступай, Ленушка, ложись. Утро вечера мудренее. Только имей в виду: завтра, с самого ранья нам с тобой нужно все успеть. Потому как днем у меня поезд.

– Спокойной ночи.

– Да какой там, к дьяволу, покой… Лена! Я вот что подумал. Давай-ка я заберу у вас тетради? От греха? Боюсь, вся эта кутерьма из-за них и образовалась. Не дай бог, под предлогом Севы с обыском заявятся?

– Пускай являются, – ровным голосом отозвалась Елена. – Все равно они не смогут их найти. Не надо, дядь Степан, пусть себе лежат. Чего уж теперь.

– В самом деле: спохватился Вавила – когда дочь роди?ла! – со злостью на самого себя крякнул Гиль. – Тьфу! Идиота кусок!..

…Елене было плохо. ПО-НАСТОЯЩЕМУ плохо.

Пройдя в спальню, она машинально отвернула голову так, чтобы не видеть развешанного на стене «семейного иконостаса» с фотографиями отца, матери, детей и (самое страшное!) Всеволода, упала на супружескую кровать и зарылась лицом в подушку. Но спасительные слезы не шли – похоже, вычерпались до дна. Полежав немного и пострадав всухую, она поднялась, подошла к окну и уставилась в проступающие сквозь серую майскую ночь очертания соседнего двора-колодца. Чудовищная нелепость и ужас происходящего медленно, но верно убивали Елену. Последние сутки она вообще потеряла всякую способность к размышлению, к логике, впав в состояние непрекращающегося оцепенения…