Единожды солгавший (сборник) - Крюкова Тамара Шамильевна - Страница 26

До Сергея Викторовича не сразу дошёл смысл происходящего. Его мозг отказывался понимать, что сосед по скамейке – тот самый обожатель дочери, с которым он пришёл знакомиться. Как такое могло быть? Его дочь и этот мужчина! Немыслимо! Ему никак не меньше сорока. По мере того как Сергей Викторович осознавал чудовищность ситуации, в нём поднималось чувство негодования и отвращения. Да, именно такие одетые с иголочки, холёные стареющие красавчики увиваются за девочками.

Новый знакомый смущённо отвёл глаза и заторопился уходить. Лена схватила его за руку и с жаром произнесла:

– Нет, останься. Ты просто не знаешь. Моего папу вовсе не надо стесняться. Он всё понимает. Он такой же, как ты.

– Что значит, такой же, как я? – процедил Сергей Викторович.

Видеть, как его дочь заискивает перед этим старым ловеласом, было выше его сил.

– Ну я имела в виду, что ты тоже любишь молодых девушек, – искренне выпалила Лена.

– Я?!

От чистого, невинного взора дочери ему стало совсем не по себе. Как она могла сравнивать его и это развратное чудовище!

– Надя тоже намного моложе тебя, – капризно произнесла Лена.

– Это… это разные вещи, – он стал даже заикаться от неожиданного сравнения. – Надя уже давно совершеннолетняя, а тебе тринадцать. А вам как не совестно?! Она ведь ещё совсем ребёнок!

– Но… я… просто мы с вашей дочерью иногда гуляем и разговариваем. Разве это предосудительно? – пролепетал мужчина.

– Значит, разговариваете?

Он вдруг вспомнил, что она призналась, как этот тип целовал её. Сергей Викторович угрожающе сжал кулаки. С каким удовольствием он расквасил бы нос этому подлецу. Он повернулся к дочери и строго сказал:

– А ну марш домой!

Глаза девочки превратились в две колючие льдинки.

– Ты не смеешь приказывать мне! – зло выкрикнула она, в один миг отдалившись на тысячи миль.

– Ещё как смею. Я твой отец. А вас, если подойдёте к моей дочери ближе чем на версту, я в тюрьму засажу за совращение малолетних.

Отец крепко схватил Лену за локоть и решительно повлёк к дому. Девочка рванулась к мужчине, но тот сделал вид, что не заметил, и поспешно зашагал прочь.

На её ресницах заблестели слёзы. Несколько шагов она безвольно следовала за отцом, а потом, будто опомнившись, дёрнула руку, пытаясь освободиться:

– Пусти, я закричу!

– Я тебе закричу. Придём домой, там поговорим.

Всю дорогу девочка молчала, угрюмо уткнувшись в серый асфальт, в прихожей сбросила туфли, швырнула куртку и, не удостоив отца взглядом, направилась в свою комнату.

– Сейчас придёт мама, поговорим с ней о твоих увлечениях, – строго сказал Сергей Викторович.

Она с ненавистью в упор посмотрела на него.

– Я думала, ты человек, а ты… Если ты хоть слово скажешь маме…

– Непременно скажу. Подумать только! Влад! Он же тебе в отцы годится!

Девочка в приступе ярости бросилась на отца и, задыхаясь от слёз, стала молотить его кулаками:

– А ты? Ты на двадцать лет старше своей девицы, это нормально?

– На восемнадцать, – машинально поправил он и, чувствуя, что сморозил глупость, прикрикнул, чтобы остановить её истерику: – Прекрати сейчас же! И вообще это разные вещи.

Плач оборвался, и Лена язвительно произнесла:

– Почему? Какая разница? И вообще, если ты хоть слово скажешь маме, я заявлю, что это ты мне показываешь пример и что Влад – твой знакомый, только ты просил меня об этом не говорить. Посмотрим, кому мама поверит.

– Ах ты паршивка!

Он хотел шлёпнуть негодную девчонку, но она ловко увернулась и, громко хлопнув дверью, скрылась в своей комнате. О том чтобы уйти и оставить её дома одну, не было и речи. Он позвонил Наде предупредить, что сегодня прийти не может.

Атмосфера в доме была пронизана электрическими разрядами вражды. После эйфории примирения Сергею Викторовичу было особенно больно осознавать, что его дочь, его маленький Ленок, в одночасье стала совсем чужой, далёкой. Он не мог докричаться до неё. Да и как заставить её слушать, если она сравнивала несовместимые вещи!

Нужно что-то предпринять, но что? Поругать, отшлёпать? Но она уже не маленькая девочка. Прежде, когда он слышал разговоры родителей про опасный переходный возраст, он думал, что его сия чаша минует. Как это могло случиться? Почему?

Сергей Викторович лихорадочно искал способ решения проблемы, но все мысли были зыбкими, расплывчатыми. Он терял дочь. Она пришла к нему за одобрением и поддержкой, но как он мог одобрить этот чудовищный кошмар?! Однако если продолжать в том же духе, она наперекор ему наделает глупостей.

Он вошёл в комнату дочери. Она сидела на диване, склонившись над книгой. Густые русые волосы упали, полностью закрыв лицо. Девочка неторопливым жестом откинула прядь со лба и, подняв голову, посмотрела на отца. Её глаза были прозрачно-голубыми, как льдинки. Он всегда видел в ней только ребёнка и впервые осознал, как сквозь детскую хрупкость и угловатость в ней уже проглядывала чисто женская грация. Проклятье! Лучше бы она была уродливой, косой, кривой!

Он приблизился к дочери и положил руку ей на плечо, надеясь прикосновением перекинуть мостик через разделяющую их пропасть.

– Может, поговорим?

– Нам не о чем говорить, – отрезала она, сбросив его руку с плеча.

– Не сердись. Я был не прав, когда накричал на тебя, – примирительно начал он, – просто мне казалось, тебе естественнее встречаться с мальчиками твоего возраста.

– А тебе не естественнее жить с мамой? – жестоко прозвучало в ответ.

Он молчал, кляня себя за беспомощность. Дочь опять поставила его в тупик, в замкнутый круг, из которого он не видел выхода. Не дожидаясь ответа, она презрительно усмехнулась.

– Мне не нужны прыщавые недоумки. Что они знают? Что могут? С ними с тоски можно сдохнуть.

– А какое веселье с этим старым Казановой? – раздражаясь, сказал отец.

– Такое же, как Наде с тобой. Он умный. Он так красиво говорит, читает стихи…

Вдруг подбородок её задрожал, и она, закрыв лицо руками, заплакала. Сергей Викторович обнял дочь, пытаясь утешить, как в те дни, когда она маленькой девочкой прибегала к нему со своими детскими горестями.

– Ну что такое? К чему слёзы?

– Почему? – сквозь всхлипы проговорила она. – Почему он ушёл? Выходит, я ничего для него не значу? Какая же это любовь?

– Ну конечно, он не любит тебя, – ухватился он за брошенную ею самой спасительную соломинку.

Девочка отняла руки от лица и подняла на отца аквамарины глаз, полные недетской боли.

– Не любит? – тихо переспросила она и вдруг резко вскочила. – Неправда!

Книга соскользнула с её колен и шлёпнулась на пол. Сергей Викторович машинально нагнулся. Набоков «Лолита». Перед ним всё поплыло. Небольшая книжонка в бумажном переплёте казалась пудовой. Он медленно поднял её и поднёс к лицу дочери, словно боялся, что она недостаточно хорошо видит.

– Что это? – сухо спросил он.

– Книга, – с вызовом бросила Лена.

– Ты читаешь эту мерзость?

– Это, между прочим, классика.

Девчонка откровенно глумилась над ним. Взять бы её поперёк живота да выпороть как следует. Но он понимал, что от этого будет ещё хуже, и усилием воли сдержался.

– Я не то хотел сказать. Но ты ведь разумный человек. Ты видишь, как легко этот твой знакомый от тебя отказался. Стоит ли из-за него переживать? – загоняя в угол свои раздражение и злость, сказал Сергей Викторович.

Она немного помолчала, а потом произнесла:

– Это оттого, что у нас пока что всё было не по-настоящему. Вот ты не можешь уйти от Нади, потому что у вас всё по-настоящему. Да, надо чтобы всё было по-настоящему, – задумчиво повторила она.

– Что значит, по-настоящему? – холодея, произнёс Сергей Викторович.

Загадочная улыбка, озарившая её лицо, разом сошла, и она передёрнула плечами:

– Ничего. Это я так. Не обращай внимания.

Его жизнь превратилась в кошмар. Он как угорелый нёсся с работы домой, страшась оставить дочь одну, покупал видеокассеты, книги, чтобы отвлечь её от опасных мыслей. Они больше не возвращались к щекотливой теме, сохраняя видимость добрых отношений, но он не мог избавиться от чувства, что призрак недосказанного навечно поселился среди них. Может, лучше посоветоваться с женой? Но что он мог сказать? И потом, разве она слепая? С девчонкой творится неладное, а она только и занята своими переживаниями, распалялся Сергей Викторович, но тоненький голосок совести насмешливо вставлял: «У самого рыльце в пуху».