Дочь фортуны - Альенде Исабель - Страница 93

- Если этот подонок и есть твой возлюбленный, пусть лучше ты его никогда больше не повстречаешь, - высказался Тао Чьен, когда она показала тому вырезки из собираемых уже более года газет.

- Полагаю, что дело не в этом…

- Да что ты знаешь?

В своих снах она видела своего бывшего любовника в том же самом порядком изношенном костюме и далеко не новых рубашках, однако ж, чистых и хорошо отглаженных. В памяти неизменно всплывало то время, когда они любили друг друга в Вальпараисо. Молодой человек появлялся с трагическим выражением лица, на котором, казалось, были одни только глаза. От него исходил естественный и запах мыла; девушка, как тогда, брала любимого за руки и возбужденно говорила тому о демократии. Бывало, что лежали рядышком на куче занавесок в комнате со шкафами, бок о бок, однако ж, без прикосновений, полностью одетыми, тогда как снаружи не на шутку все скрипело от сильного морского ветра. И всегда, как только засыпала, она видела Хоакина со светящейся во лбу звездой.

- И что же подобное может означать? – непременно хотелось знать Тао Чьену.

- У нехороших людей нет никакого внутреннего света.

- Это всего лишь сон, Элиза.

- Но далеко не единственный, Тао, было много таких снов…

- Тогда ты ищешь человека-неудачника.

- Пожалуй, но мое время не прошло даром, - возразила она, не вдаваясь в более подробные объяснения.

Впервые за четыре года она осознала свое тело, отвергнув ничего не значащий план уже с того момента, как Хоакин Андьета распрощался с нею в Чили, в тот злосчастный день, 22-го декабря 1848 года. Поддавшись влиянию навязчивой идеи разыскать во что бы то ни стало этого человека, отреклась от всего, даже от своей женственности. В этом пути она боялась окончательно перестать быть женщиной и превратиться в какое-то непонятное бесполое существо. Изредка, ездя верхом по горам и лесам и не боясь находиться под открытым небом, а также не сопротивляясь всем ветрам, девушка вспоминала советы мисс Розы. А точнее предпочтения той умываться молоком. Также женщина ни в жизнь не допустила, чтобы хоть единственный солнечный луч коснулся ее голубовато-белой кожи, хотя жить с такими мыслями было уже невозможно. Подобное наказание терпела из последних сил, и все же другой альтернативы у нее не было. Воспринимала свое тело скорее как собственные мысли, память или чувство обоняния, как некую неотделимую часть своей человеческой сущности. Раннее не понимала то, что все-таки имела в виду мисс Роза, когда говорила о душе, потому что никак не удавалось отделить ее от сущности собственной персоны, хотя теперь эта ее природа, пусть еще и неясно, но начинала вырисовываться. Душа представлялась неизменной частью ее сущности в целом. А вот тело, напротив, и было этим наводящим ужас животным, которое после многих лет покоя, что уместно сравнить с продолжительной зимней спячкой, вдруг пробудилось, вмиг став непокорным и то и дело что-то требующим. В сущности же, девушка вспоминала пыл желания, проявлявшийся в кратких моментах соблазнения еще в комнате со шкафами. С тех самых пор в жизни более не было чувства нужды в истинной любви или физическом удовольствии, словно эта часть ее самой однажды уснула и остается беспробудной где-то очень и очень глубоко. Подобное состояние объяснялось следствием боли от неминуемой разлуки со своим возлюбленным, страхом увидеть себя беременной, и той прогулкой в тумане по лабиринтам смерти на судне после произведенного на нем аборта. Девушка была настолько разбита, что страх увидеть себя в подобных обстоятельствах еще раз был гораздо сильнее порыва проявлений молодости. Считала, что за свою любовь уже заплатила непомерную цену, и отныне лучшим вариантом было полностью ее избегать. Хотя в то же время где-то внутри себя ощущала некие перемены, что произошли за последние два года, которые провела рядом с Тао Чьеном, поэтому вскоре любовь, как, впрочем, и само желание казались ей чем-то неизбежным. Необходимость одеваться в мужскую одежду начинала тяготить ее, точно какое-то бремя. Невольно припомнилась швейная мастерская, где наверняка в это время мисс Роза занималась очередным из своих искусных нарядов. И внезапно ее будто сжал прилив воспоминаний об утонченных вечерах своего детства. О том времени, что проводили за чаем в пять вечера и непременно с чашками, которые унаследовала мисс Роза еще от своей матери, появившиеся у той после одной из поездок, где она и купила их у какого-то контрабандиста, торговавшего на различных судах. А как поживала Мама Фрезия? Мысленно эту женщину она видела на кухне бормочущей себе под нос, упитанной и теплой, а также пахнущей базиликом и вечно с половником в руке рядом с кипящим на плите котелком и почему-то напоминающей милую колдунью. Ощущала тоску по этим сугубо женским разговорам и явное желание как можно быстрее заново почувствовать себя женщиной. В ее комнате не было большого зеркала, позволившего бы ей понаблюдать за неким созданием женского пола, с которым вела внутреннюю борьбу, пытаясь внушить уважение к себе. Она хотела увидеть себя обнаженной. Порой просыпалась на рассвете, ощущая лихорадочное брожение порывистых мечтаний, средоточием которых был образ Хоакина Андьета со светящейся во лбу звездой, затмевающий собой все прочие видения, почерпнутые из эротических книг, что в свое время читала вслух голубкам мадам Ромпеуэсос. Тогда делала подобное с четко выраженным безразличием, потому что все эти вещи не воскрешали в ее памяти абсолютно ничего, хотя и теперь являлись во снах некими сладострастными призраками лишь затем, чтобы терзать девушку еще больше. Оставаясь наедине в своем красиво обставленном китайской мебелью жилье, пыталась с помощью первых солнечных лучей, слабо проникавших в окна, сосредоточиться на восторженном изучении собственной персоны. Оно начиналось следующим образом: девушка сбрасывала с себя пижаму, с любопытством осматривала одну за другой части своего тела, те, что могла увидеть, и обследовала на ощупь остальные, как подобное делала годами ранее, когда только-только открывала для себя тайну любви. Постепенно убедилась, что практически не изменилась. Отметила в себе еще бoльшую худобу, но в то же время казалась и более окрепшей. Руки под действием солнца и работы со временем огрубели, хотя все остальное было таким же светлым и гладким, как и ранее. Девушке казалось удивительным, что после столького времени ношения сдавливающего корсета, грудь сохранила прежний вид: небольшие и твердые с сосками, напоминающими турецкий горох. Отпустила себе гриву, которую не стригла целых четыре месяца, делая из нее тугой хвост на затылке, закрывала глаза и удовлетворенно встряхивала головой, также оценивая про себя тяжесть и переплетение казавшихся живым зверьком волос. Вызывала немалое удивление эта почти незнакомая женщина с плавными изгибами бедер и каркасом для кринолина, с умеренно сжатой талией, шершавыми и курчавыми волосами в области лобка, столь непохожими на гладкие и эластичные покрывающие голову волосы. Подняла руку, чтобы определить рост, оценить формы и увидеть издалека свои ногти. Другой же, никуда не торопясь, стала ощупывать бок, рельеф ребер, выемку подмышки, переходя к очертанию самой руки. Как бы шагая по телу, невольно останавливалась в самых чувствительных точках запястья и в месте сгибания локтя, попутно спрашивая себя, а ощущал ли Тао щекотку там, где испытывала ее сама. Касалась и своей шеи, проводила пальцами по краям ушей, обрисовывала арку бровей, линию губ, играла пальчиком у себя во рту, а затем подносила его к соскам, которые, почувствовав прикосновение теплой слюны, тотчас приходили в возбуждение. Проводила руками по упругим ягодицам, чтобы детально изучить их форму, а затем прикасалась к ним уже сладострастно, стремясь ощутить гладкость кожи. Сидела в кровати и ощупывала себя с ног до паха, не переставая удивляться почти незаметному золотистому пушку, покрывшему ее ноги. Она раздвинула бедра и, обнаружив свою таинственную щель, прикоснулась к той, уже ставшей болезненной и влажной, поискала бугорок клитора, самый что ни на есть центр собственных желаний и причина большей части смущений и стеснения, и стоило лишь его задеть, как в памяти неожиданно всплыл образ Тао Чьена. Странно, но это был образ не Хоакина Андьета, черты лица которого едва ли удавалось вспомнить, а ее верного друга, который приходил подпитывать лихорадочные фантазии девушки, неукротимо переплетенные с пылкими объятиями, мягкой нежностью и участливой улыбкой. Затем понюхала руки, изумляясь исходящему от собственного тела столь явному аромату соли и спелых плодов.