Многорукий бог далайна (Илл. А. Морозова) - Логинов Святослав Владимирович - Страница 38

Ван повернулся к жертвеннику, взмахнул руками. Полыхнуло яркое пламя, а когда способность видеть вернулась ослепленным глазам, на царском тэсэге уже никого не было.

После аудиенции цэрэги отправились в нижний храм. По знаку Моэртала внесли тюки с дарами, предназначенными Ёроол-Гую, передали их одетым в жанчи и буйи служителям храма. Те приняли тюки и унесли их, даже не подходя к алтарю. Шооран подумал, что это правильно: если хочешь принести жертву самому Ёроол-Гую, то не стоит делать это так далеко от далайна. Тихие жрецы, мягко ступая кожаными буйями, подошли к Моэрталу, взяли его под руки, увели во внутренние покои. Охрана осталась стоять в храме.

Внутри храм был огромен. Каменный свод вздымался так высоко, что его было невозможно достать даже длинной пикой, с какой ходят на гвааранза. В длину центральный зал насчитывал две дюжины шагов и почти столько же в ширину. Казалось невероятным, что хрупкий камень выдерживает вес купола над столь обширным пространством.

Шооран стоял, подавленный величием грандиозного сооружения. Потом он увидел Ёроол-Гуя. Бог глубин возник из неровностей каменных стен, извивающиеся пилястры встроенных колонн сплетались словно бесконечные щупальца, внутренние входы, украшенные зубами водяных гадов, превратились в распахнутые пасти. Человек, вошедший в храм, оказывался в объятиях Ёроол-Гуя. Бессчетные руки тянулись со всех сторон, даже пол бугрился узлами рук, и было уже не уйти. Ты был еще жив, но мертв, еще мог двигаться, но уже был схвачен.

Тускло блестели по сторонам алтаря панцири гвааранзов, опасно взъерошивалась чешуя пархов, собранных целиком до последнего сочления — Шооран не замечал их. Он завороженно смотрел вверх, где на скате стены, плавно переходящей в купол, светлело желтой костью круглое пятно с черной деревяшкой зрачка. Глаз был не сразу виден, но его взгляд преследовал, завораживал, подчинял. Шооран чувствовал себя маленьким, готовым покорно шагнуть в раскрытую для него пасть. И рядом не было скептика Хулгала, чтобы разрушить злые чары. Пахло нойтом и смолистыми курениями.

«Я не боюсь тебя, — хотел сказать Шооран. — Ты должен бояться меня, потому что я илбэч…»

Губы не разомкнулись, сдавленное горло не издало звука. Только это и спасло Шоорана. В следующее мгновение колдовство схлынуло. Магические слова: «Я — илбэч», — вернули силы. Многорукий бог продолжал смотреть, но он уже был не страшен. Шооран глубоко вздохнул, опустил голову, огляделся. Потерянные цэрэги жалкой кучкой стояли под давящим сводом, лица были отрешены, лишь Турчин, которого не могли пронять никакие камни и ничьи взгляды, продолжал озираться по сторонам с видом скучающего зеваки. Заметив, что Шооран повернулся к нему, Турчин подмигнул заговорщицки и прошептал:

— Ну ты даешь! Замер, словно спишь стоя. Струхнул, да?

— Я не боялся его живого, — сказал Шооран, — не испугаюсь и каменного.

— Кого? — не понял Турчин. — Гвааранза? Так он не каменный, это такая чучела.

Шооран улыбнулся. Его трезвомыслящий напарник ничего не заметил, он видел лишь неровный камень.

Из бокового притвора вышел Моэртал, направился к выходу. Цэрэги цепочкой потянулись за ним. Через час они покинули Царский оройхон, а к вечеру были дома. То, что иной, непохожий мир находится так близко, удивило Шоорана сильнее всего. Куда проще было бы принять все, если бы в обитель вана можно было бы попасть лишь преодолев множество препятствий и пройдя дюжину дюжин оройхонов.

Царский оройхон, сочетание великого с ничтожным, густо замешанное на несправедливости, долго не давал Шоорану покоя. Мир представлялся теперь темным помещением, со всех сторон оплетенным щупальцами невероятного Ёроол-Гуя. Можно было бежать в любую сторону, ты все равно шел в его руки. Шооран метался, не находя покоя, он понимал: надо что-то делать, но что именно — не знал. Он мог лишь одно — строить оройхоны, много оройхонов: мокрых и сухих, но в душе вновь, уже не со слов мамы или старика, а на основе собственного опыта родился вопрос: зачем и для кого нужно строить эти острова? Ответа не было, и ни Яавдай, ни Киирмон — единственные люди, кому Шооран пытался обиняками поведать о своих мучениях, ничуть ему не помогли. Яавдай как обычно отмалчивалась, а Киирмон, выслушав бессвязные речи Шоорана, заметил:

— Обычно молодые люди, женившись, перестают тревожиться вопросами о смысле жизни. У тебя такая миленькая жена, неужели у вас что-то неладно?

— У нас все хорошо, — сказал Шооран, и хотя слова его не были ложью, но не были и правдой. В жизни действительно все было хорошо, и в то же время что-то неладно. Что именно — Шооран никак не мог понять, но с тех пор, как он вернулся с царского оройхона, его не покидало ощущение тревоги.

Одонт выделил женившемуся цэрэгу две комнаты в алдан-шаваре, одну большую и светлую, другую поменьше, без окон. Вернувшись после трехдневного отсутствия Шооран вошел в маленькую комнату, хотел привычно, на ощупь поставить в угол копье, но замер, услышав, как в соседней комнате поет Яавдай. Она пела печальную песню, тихую и бесконечно повторяющуюся, какую удобно петь, если тебе скучно, и рукоделье не мешает мыслям.

Мой милый ушел на охоту,

По далеким ушел оройхонам

И оставил меня одну.

Тукка, колючая тукка,

Отнеси ему сочную чавгу,

Передай привет от меня.

Отвечает колючая тукка:

Ты скорее скажи, где твой милый,

По каким оройхонам он бродит,

Чтобы я туда не ходила,

Чтобы он не поймал меня.

Мой милый ушел на охоту,

По далеким ушел оройхонам

И оставил меня одну.

Парх с большими усами

Отнеси ему сочную чавгу,

Передай привет от меня.

Отвечает мне парх усатый:

Ты скорее скажи, где твой милый,

По каким оройхонам он бродит,

Чтобы я ему не достался,

Чтобы он не поймал меня…

Шооран шагнул вперед, копье стукнуло о стену. Яавдай вздрогнула, словно ее застали за предосудительным.

— Это я, — сказал Шооран. — Вернулся. А ты хорошо поешь. Пой еще.

Яавдай опустилась обратно на сиденье и послушно запела заключительные строфы бесконечно длинной песни:

Мой милый ушел на охоту,

По далеким ушел оройхонам

И оставил меня одну.

Вы скажите, звери шавара -

Кто снесет ему сочную чавгу,

Передаст привет от меня?

Лопнула гладь далайна,

Появился бог многорукий,

Сжал меня крепко-крепко,

Крепче, чем милый может.

Ты скорее скажи, где твой милый,

По каким оройхонам он бродит?

Я возьму его той же рукою,

Я пожру его той же пастью,

Передам привет от тебя.

Встреча получилась не слишком радостной. Хотя какой она еще могла быть? Ведь Шооран представлял улыбку Яавдай только в разлуке, на самом деле он не видал ее ни прежде, ни сейчас. Но не всем же лыбиться словно младенец на облака. И можно ли это считать чем-то неладным? Каждый получает от жизни меньше, чем ему хотелось бы.

Несомненно, сияющий ван произнес замечательную речь с вершины царского тэсэга, но все же в ней оказалась одна неправда. Увы, и царям порой свойственно принимать желаемое за уже состоявшееся. Несмотря на самодержавное удовлетворение, изгои на границах государства не были усмирены. Конечно, во владениях Моэртала их осталось меньше, но в прочих прибрежных провинциях изгои представляли такую силу, что уже выходили на сухое среди бела дня. Число их не уменьшалось, напротив, известия о новых землях будоражили народ, поднимая на поиски лучшей доли. Но лучшей доли не было, три высохших оройхона не могли изменить положения в стране, и большинство сорвавшихся с места людей бедовало на мокром, не зная, где приткнуться. Если бы не Ёроол-Гуй, они составили бы государству угрозу куда большую, чем ничтожный мятеж Хооргона. Поэтому совет одонтов вновь и вновь откладывал поход на запад и одну за другой снаряжал экспедиции против собственных непокорных граждан.