Многорукий бог далайна (Илл. А. Морозова) - Логинов Святослав Владимирович - Страница 34

— И вообще, — продолжал одонт, — мне непонятно, что ты делал ночью на мокром, и как сумел вернуться.

— Я уже говорил: ходил слушать сказителя. Чаарлах сам пригласил меня.

— А ты и поверил… Слушал бы Киирмона, я его для этого кормлю. Только помни — мне нужны не сказочники, а солдаты.

Одонт задумался, а потом произнес словно самому себе, хотя именно на эти тихие слова следовало обращать внимание более всего:

— Значит, илбэч прячется в республике изгоев. Во всяком случае, уйти к тем изгоям, что в провинции Ууртака он не сможет, туда сейчас и жирх не проползет. После праздника мягмара я пошлю наших людей в помощь Ууртаку. Тебя — тоже. Тогда и посмотрим, что ты за штука, стоит ли тебя отправлять на поиски илбэча, и вообще, стоит ли тебе быть цэрэгом.

— Слушаюсь, — сказал Шооран.

Предупреждение Моэртала не испугало, а скорее обрадовало Шоорана, ведь оно значило, что вскоре он снова увидит далайн и, может быть, сумеет что-то сделать. И заодно отведет угрозу от Чаарлаха, который, по словам наместника, никак не может быть в тех краях.

На свой оройхон Шооран вернулся в прекрасном расположении духа. Проходя мимо палаток, в которых ютились земледельцы, Шооран увидел девушку, ту, что он опознал на мокром оройхоне. Вообще-то он встречал ее и раньше — оройхон мал, населяет его чуть больше тройной дюжины человек, так что можно запомнить всех в лицо. Просто прежде Шооран не обращал на девушку внимания, а теперь подошел, чтобы поговорить и успокоить.

— Привет, — сказал он.

Лицо девушки побледнело, она поняла, что ее узнали. Конечно, никто не запрещал вольным земледельцам выходить на мокрый оройхон, но одно дело вместе с другими женщинами ходить за чавгой, совсем другое — быть замеченной в компании налетчиков и изгоев.

Девушка сглотнула волнение и тихо ответила:

— Здравствуйте, храбрый цэрэг.

— Как тебя зовут? — спросил Шооран.

— Яавдай… — ответ прозвучал шепотом.

— Не надо бояться, Яавдай, — произнес Шооран и, не зная, как успокоить девушку, добавил: — Я тоже люблю сказки. Очень.

Яавдай ничего не сказала на эти слова, и Шооран не мог понять, убавилось ли страха в ее глазах. Сам Шооран был удивительным образом стеснен разговором. Вроде и сказать ему было нечего, но повернуться и уйти, как делал обычно, почему-то не мог.

— Вы, — наконец нашел он тему для беседы, — остаетесь здесь или будете покупать землю на том оройхоне, что стал сухим?

— Здесь… — губы Яавдай едва шевельнулись.

— Почему? Участок можно поменять на больший. Я зайду к тебе завтра, а ты пока подумай.

Обрадованный удачным завершением разговора, Шооран быстро ушел. О том, почему он, обычно легко подбиравший слова, вдруг стал косноязычен, Шооран не подумал, но на другой день, потратив полчаса на поиски, явился в палатку Яавдай. Девушка жила вместе с матерью, младшим братом и двумя младшими сестрами. Мать немедленно выгнала младших на улицу, а старшую дочь принялась подталкивать к Шоорану и расхваливать на все лады, словно торговка, пытающаяся удачно сменять жанч из гнилой кожи на все блага мира. Но на этот раз неумная мамаша не раздражала Шоорана, он попросту не обращал на нее внимания, целиком поглощенный темным огнем, горевшим в глазах девушки.

Яавдай сидела молча, с неподвижным лицом, на вопросы отвечала тихо и односложно, так что беседу в основном вела мать. Между делом Шооран узнал все обстоятельства семьи, которые складывались попросту трагично. Семья жила бедно, поле было маленьким, и после выплат оставалось так мало зерна, что приходилось не только есть чавгу и жирха, но и вообще сидеть голодными. А три месяца назад умер отец Яавдай, даже не погиб, а умер от какой-то болезни. Яавдалу — единственному сыну еще не исполнилось двенадцати лет, поэтому он не мог наследовать отцу, и поле должны были отобрать в казну, а потом отдать тому, кто согласится в течение шести лет кроме налогов отдавать государству половину урожая. Такого рода перетасовки участков предупреждали бесконечное дробление земли и приносили вану изрядный доход. Только война, а потом сумятица, связанная с появлением новой сухой земли, позволила обезглавленной семье удержаться на месте, и не быть немедленно выгнанной в нойт. Но все понимали, что долго так продолжаться не может.

— Сколько лет мальчишке? — спросил Шооран.

— Одиннадцать, послезавтра исполнится.

Шооран усмехнулся. Он совсем забыл, что сегодня первый день мягмара, и послезавтра день рождения всех мужчин. Женщины моложе — они родились на пятый день.

— Одиннадцать — двенадцать — какая разница? — сказал Шооран. — Я поговорю с баргэдом, чтобы он закрепил поле за вами как наследство. Думаю, он согласится, у него сейчас много дел на новой земле.

Самому Шоорану исполнялась дюжина и три года. Но он до такой степени уверовал в полторы дюжины, которые приписал себе, поступая в цэрэги, что искренне считал Яавдай маленькой, хотя на самом деле она была на год старше его.

Никогда еще мягмар не проходил так быстро. Всю праздничную неделю Шооран был свободен от службы и каждый день с утра заходил за Яавдай и уводил ее гулять. Мать без слова отпускала дочку с молодым цэрэгом, хотя две младшие сестры и брат не разгибаясь трудились на прибрежных завалах. Сам Шооран еще ни о чем таком не думал, но судьба Яавдай всем казалась решенной. Соседи вновь стали ласковы с осиротевшей семьей, а баргэд с готовностью сделал нужные пометки в сшитых из кожи книгах, закрепив землю за несовершеннолетним Яавдалом.

Утром первого дня по окончании мягмара Шооран пришел проститься.

— Уходим на запад, — сказал он, — к одонту Ууртаку. У него четыре оройхона с изгоями, так что не знаю, сколько там придется пробыть…

— Она будет ждать, — сказала мамаша, и Яавдай молча кивнула.

Догадливая мать вышла из палатки, оставив дочь наедине с Шоораном, и они так и просидели все время друг напротив друга. Лишь когда подошло время уходить, Шооран спросил:

— Ты вправду будешь ждать?

И Яавдай, как всегда помедлив, чуть слышно ответила:

— Да.

Против изгоев в войсках великого вана существовало два метода борьбы. При этом одонты всегда угрожали применить первый метод, но действовали вторым. В самом деле, кому охота гробить солдат на мокром, когда гораздо проще запереть бандитов в их убежищах и подождать, пока они сами перемрут. Особенно удачно, если в дело вмешается Ёроол-Гуй, тогда кампания может закончиться совсем быстро. И хотя на этот раз было дано строгое указание с военными действиями не тянуть, все же осторожный Ууртак не спешил гнать цэрэгов под хлысты бунтовщиков. Даже известие о том, что илбэч объявился на севере, не заставило его торопиться. Дюжины заняли оборону вдоль поребриков и ждали, кляня бандитов и начальство — одних вслух, других молча, чтобы никто не услышал.

Дюжина, в которой состоял молодой боец Шооран, попала в самое опасное место. Стоять приходилось на мокром, в виду далайна. С двух сторон нависали оройхоны с закрепившимися изгоями. Один из этих оройхонов возник совсем недавно и к тому же был немедленно опустошен Ёроол-Гуем, поэтому наступление предполагалось на соседнюю землю. Но все же иметь в тылу вражеский оройхон было неприятно, поэтому цэрэги передового охранения имели возможность ругать еще и дурного илбэча, подкинувшего им подобную штуку.

Изгои тоже понимали выгоду своего положения и одну за другой предпринимали попытки выйти из окружения, прорвавшись через новый остров. В конце концов, даже неторопливый Ууртак понял, что дальше тянуть нельзя, и назначил срок наступления. Однако, состояться ему было не суждено.

Шооран вдвоем с цэрэгом Турчином стояли в передовом охранении. Турчин был потомственный цэрэг, глубоко убежденный в своей исключительности, а на самом деле глуповатый и беспомощный во всем, кроме поединка на коротких копьях или ножах. Выросший в алдан-шаваре под заботливым присмотром, Турчин чрезвычайно страдал от сырости, вони, жгучего нойта, но больше всего — от невозможности прилечь. В своих бедах он винил илбэча, из-за которого расплодилось столько бандитов.