- Клюев Николай Алексеевич - Страница 136

Я не сталь, а хвойный изумруд,

Из березовой коры сосуд,

Налитый густой мужицкой кровью,

И, по пяди косы, Парасковью

На базар не вывожу, как плут!

Ах, она болезная, родная,

30 Ста пятидесяти мильонов мать,

Про нее не хватит рассказать

Ни степей моздокских, ни Китая.

Только травы северного мая

Знают девичью любовь и стать.

Я — Прасковьин сын, из всех любимый,

С лебединым выводком в зрачках,

С заячьей порошей в волосах,

Правлю первопуток в сталь и дымы,

Кто допрежде, принимайте Клима,

40 Я — Прасковьин сын, цветок озимый!

Голос мой — с купавой можжевель,

Я резной, мудреный журавель,

На заедку поклевал Верлена,

Мылил перья океанской пеной,

Подивись же на меня, Европа,—

Я кошница с перлами Антропа!

Мы моложе стали на пятнадцать

Ярых осеней, каленых зим

И румяным листопадом чтим

50 Деда снежного, глухой Нарым,

С вереницей внучек — серых пятниц!

1932 или 1933

494

Кому бы сказку рассказать,

Как лось матерый жил в подвале,

Ведь прописным ославят вралей,

Что есть в Москве тайга и гать,

Где кедры осыпают шишки —

Смолистые лешачьи пышки!

Заря полощет рушники

В дремотной заводи строки,

Что есть стихи — лосиный мык,

10 Гусиный перелетный крик;

Чернильница — раздолье совам,

Страницы с запахом ольховым,

И всё, как сказка на Гранатном?

В пути житейском необъятном

Я лось, забредший через гать,

В подвал горбатый умирать.

Как тяжело ресницам хвойным,

Звериным легким — вьюгам знойным —

Дышать мокрицами и прелью!

20 Уснуть бы под вотяцкой елью,

Сугроб пушистый — одеяло,

Чтобы не чуять над подвалом

Глухих вестей — ворон носатых,—

Что не купаются закаты

В родимой Оби стадом лис,

И на Печоре вечер сиз,

Но берега пронзили сваи,

Калина не венчает в мае

Березку с розовым купалой,

30 По тундре дымной и проталой

Не серебрится лосий след,

Что пали дебри; брынский дед

По лапти пилами обрезан.

И от свирепого железа

В метель горящих чернолесий

Бегут медвежьи, рысьи веси.

И град из рудых глухарей,

Кряквы, стрельчатых дупелей

Лесные кости кровью мочит!..

40 Кому же сивый клады прочит,

Напевом золотит копыта,

Когда черемуха убита —

Сестра душистая, чьи пальцы

Брыкастым и комолым мальцем

Его поили зельем мая?!..

От лесоруба убегая,

Березка в горностайной шубке

Ломает руки на порубке,

Одна меж омертвелых пней...

50 И я один, в рогожу дней

Вплетен, как лыко, волчьим когтем,

Хочу, чтобы сосновым дегтем,

Парной сохатою зимовкой,

А не Есенина веревкой,

Пахнуло на твои ресницы

С подвала, где клюют синицы

Построчный золотой горох,

И тундровый соловый мох

Вплетает время в лосью челку!

60 На Рождестве закличут елку

Впоследки погостить в подвал,

И за любовь лесной бокал

Осушим мы, как хлябь болотца.

Колдунья будет млеть, колоться,

Пылать от ревности зеленой,

А я поникну над затоном —

Твоим письмом, где глубь и тучки,

Поплакать в хвойные колючки

Под хриплый рог лихой погони

70 Охотника с косой зубастой.

И в этот вечер звезды часто,

Осиным выводком в июле,

Заволокут небесный улей,

Где няня-ель в рукав соболий

Запрячет сон земной и боли.

1932 или 1933

495

Россия была гл^ха, хрома,

Копила сор в избе, но дома,

В родном углу пряла судьбу

И аравитянку-рабу

В тюрбане пестром чтила сказкой,

Чтобы за буквенной указкой

Часок вольготный таял слаже,

Сизее щеки, косы глаже,

И перстенек жарчей от вьюги,

Ю Но белый цвет — фату подруги,

Заполонили дебри дыма.

Снежинка — слезка серафима,

Упала на панельный слизень,

В семиэтажье, на карнизе,

Как дух, лунатик... Бьют часы