Апогей (СИ) - "Мари Явь" - Страница 36

Мне нужно было их ненавидеть хотя бы потому, что это облегчило бы мне жизнь, но я не могла. Потому что в синих глазах, некогда смотревших на меня, я никогда не видела желания причинить мне боль, которая выжжет мою душу дотла. Потому что устала от ненависти, окружавшей меня. Потому что это было бесполезно, ведь я не видела себя в роли роковой мстительницы.

Может, старик Захария и смог бы научить меня сражаться, но научить отнимать жизнь — вряд ли. И, наверное, мое безволие когда-нибудь его доконает.

Устав от вида неаппетитной еды, я подняла голову. Молчун достал внушительного размера разделочный нож и принялся медленно и с явным наслаждением снимать кожицу со своего яблока. Я некоторое время глядела на то, как из-под лезвия выходит длинная зеленая завитушка, а потом рассеянным взглядом обвела столовую и присутствующих здесь людей. Кнут, кажется, только этого и ждал, потому поймав мой взгляд, махнул рукой в приглашающем жесте.

Сидящие рядом с ним девушки и парни смеются, смотрят в нашу сторону и что-то говорят друг другу. Думаю, это опять нечто пошлое, на большее их головы не способны.

— Почистить?

Я вновь смотрю на Иуду. Я так и не привыкла к его голосу, потому, стоит ему заговорить, и я вздрагиваю. В такие моменты мне кажется, что его неожиданно подменил незнакомец с таким же бледным лицом, вечно растрепанными темными волосами и глазами цвета печали и дождливого неба.

— Пожалуйста. — Отвечаю я, глядя на то, как он берет мое яблоко в руки.

Похоже, сегодня я узнала еще одну правду о Молчуне помимо того, что он отшельник, входит в ближайшее окружение Захарии и является местным оружейником. Он был самым порядочным из всего этого фанатически настроенного братства.

Включать имена отца, брата и мачехи в заупокойные молитвы, добровольно вычеркивая их тем самым из мира живых, становилось с каждым днем все проще. Это повторялось дважды в день, утром и вечером, на протяжении нескольких недель, и походило на удары по одному и тому же больному месту.

Думаю, так эта часть моей души атрофируется окончательно. Странно, что после смерти мамы этого не произошло. Возможно, дело в том, что тогда я была еще совсем малышкой и делила горе на троих?

Теперь я была одна, но почему-то знала, что справлюсь. Кнут как-то сказал, что истинный человек может все… не знаю, что там насчет всемогущества, но, по-моему, основной людской талант заключается в том, что мы можем свыкнуться с любой мыслью или условиями, какими бы невыносимыми они не показались вначале. И я тому отличный пример.

В последнее время я меньше занимаюсь домашними делами, а больше посещаю лекции и тренировки, пока только в качестве публики. Вероятно, Захария ждет, когда я заражусь их идеологией, когда, наконец, в моей душе заполыхает костер ненависти. Пока что старик видит, что я совершенно не стараюсь. Думаю, его это раздражает. Потому я все чаще стала видеться с Кнутом, который стремится при каждой нашей встрече упомянуть о клане Вимур и о том, какие они кровожадные и беспринципные твари. Я соглашаюсь, но без особого энтузиазма: убийца моей семьи непохож ни на одного из Вимур и, к тому же, он уже мертв. Понятно, что заказчиками были именно мои хозяева, потому что никто другой не мог… К тому же они, как чистокровные, контролировали всех вампиров, стоящих на ступенях ниже.

— Ты готова? — Я встала с колен, поворачиваясь к дверям. На пороге стоял мой брат. За ним маячила Кристина, с которой, вопреки ожиданиям Кнута, мы не смогли и не сможем поладить. — Ты что… каждый день молишься?

— Да. — Раздается за его спиной сардонически.

— По возможности. Это… весьма успокаивает. — Отвечаю я, после чего, забрав с тумбы тетрадь и ручку, выхожу из комнаты, которую делила еще с одиннадцатью девушками.

Нужно было идти на лекции. Брат зашел именно для того, чтобы отправиться на них вместе. Я знала, что, когда мы зайдем в аудиторию, Кнут и Кристина усядутся в первые ряды, потому что для них теория оружия и боеприпасов — что-то вроде воскресной проповеди. Я же вновь найду взглядом Молчуна, который как всегда выберет место в тихом углу, и оставлю влюбленную парочку на попечение Захарии.

Сейчас мы петляли по лабиринтам коридоров, которые я так и не смогла до конца изучить. Кнут и Кристина болтали, а я плелась позади, думая о своем… но протестующий женский крик, пронесшийся по базе, заставил нас всех замереть.

— Нет! Проверьте… проверьте еще раз! — Раздавалось за ближайшей дверью. — Он не может… мой ребенок не может быть вампиром! Я же обследовалась… и мой муж тоже… это какая-то ошибка! У нас не мог родиться вампир, слышите?!

— Вот черт. — Вздохнул Кнут через мгновение, продолжая путь.

— Второй за эти полгода. — Пробормотала Кристина, двинувшись следом.

А я еще долго не могла очнуться, косясь на дверь из-за которой слышались приглушенные рыдания матери. Я знала, что люди здесь живут полноценной жизнью, дети — неотъемлемая ее часть. Но только сейчас я задумалась над тем, что у здешних нечистокровных могут рождаться дети с ярко выраженным геном вампиризма. И что меня всерьез интересовало… какова дальнейшая судьба этих детей?

— Да… да никуда не деваются… — Неловко замялся мой брат, когда я озвучила свой вопрос. — Просто…

— Просто живут рядом. От нас отличаются только своим меню. — Поддержала Кнута его подруга, а я, посмотрев на этих двоих, недоуменно вздернула бровь.

— Правда? А я и не заметила.

— О, мы уже пришли! — Зачем-то объявил Кнут, спасаясь от моего любопытства в шумной аудитории.

Просто живут рядом, серьезно? И это с их ненавистью к «высшей расе»?

Под гул разговоров других законников, молодых и не очень, я прошла в конец аудитории. Постоянный шум — это, кстати, одно из новых условий, к которым мне пришлось привыкать. Все-таки на базе тишина не была частой гостьей, потому что здесь редко что-то делалось по одиночке, а еще потому, что третья часть всех жителей убежища была детьми. А, как известно, дети и тишина не уживаются вместе.

Я подсела к Иуде молча, таким образом его приветствуя. И он любезно ответил тем же. Я кинула взгляд на его руки, в которых Молчун вертел вырванный из тетради лист бумаги. Кажется, он всегда создавал видимость какой-то деятельности, выглядя при этом достаточно важным и занятым, чтобы его не беспокоили.

Через минуту в аудиторию въехал господин Захария, и все, наконец, замолчали. Но не успела тишина улечься, как ее прогнал голос старика.

Я не потрудилась записать тему лекции, даже запомнить ее. Молчун, кстати, тоже. Но ему, вероятно, это было и не нужно, потому что он являлся уже вполне состоявшимся законником, и знал все сказанное стариком наизусть. Может, эти занятия Иуда посещал просто от скуки?

Наставления Захарии стали просто белым шумом для меня, вырисовывающей каракули на полях тетради. Я все еще думала насчет женщины, чей ребенок оказался вампиром. Будут ли ее теперь считать предательницей? Если да, то, в конце концов, не такой гадкой, как я. А что насчет младенца? Признают ли его собственные родители? Какой будет его жизнь? И будет ли она вообще?

На стол передо мной рука Молчуна опустила аккуратно сложенную птичку-оригами. Улыбнувшись, я подцепила ее пальцами. Такие делала Марта моему брату Джерри, когда тот еще под стол пешком ходил.

Вырвав листок из тетради, я решила сообщить об этом Молчуну.

«Марта — это твоя мачеха?» — написал он в ответ.

«Да. Она была очень хорошей, кстати». — С удивлением отмечаю, что на слове «была» рука не тяжелеет. — «И любила Джерри, как собственного сына. У нее у самой не было детей».

Иуда читает, и я осмеливаюсь посмотреть на его лицо. Кажется, он хмурится… но я вовремя вспоминаю, что он всегда хмурится, так что это вовсе не проявление жалости. Так и есть, в его ответной записке нет даже намека на сочувствие.

«Что бы ты сделала, встретив убийцу твоей семьи?»

Я перечитываю строчку снова и снова, под конец кидая недоуменный взгляд на парня. Тот забирает лист из моих рук и дописывает «если бы он сейчас вошел в этот зал?».