Семь главных лиц войны, 1918-1945: Параллельная история - Ферро Марк - Страница 39

Жесткость де Голля давала другим представителям Сопротивления в Лондоне повод и оправдание для попыток контролировать неуступчивого генерала во имя «сражающейся Франции». Подле Черчилля ведущую роль играли адмирал Мюзелье и Андре Лабарт, более или менее ставившие под сомнение республиканские убеждения де Голля; после третейских разбирательств сложился коллектив, который де Голль в конце концов возглавил.

Движения французского Сопротивления, возникшие в метрополии независимо от де Голля после провозглашения маршалом Петеном политики коллаборационизма, желали получше узнать этого «человека из Лондона». Кристиану Пино, синдикалисту из «Северного освобождения» (Liberation-Nord), поручили испытать де Голля на верность республиканским идеям. При встрече с генералом в Лондоне в мае 1942 г. его сильно поразило, что тот практически ничего не знал о внутреннем Сопротивлении. Де Голль смотрел на историю с чисто военной точки зрения, по мнению Пино, а его представление о французском обществе просто приводило в замешательство. Синдикалистам он попросил передать следующее: «Скажите этим славным людям, что я их не предам».

Что касается преданности идеалам республики и демократии, де Голль уверил своего визитера, что тот может в ней не сомневаться. В принципе одобряя взгляды Жана Мулена, он был убежден, что реставрация политических партий, чью монополию и режим он осуждал, все же необходима. Он хотел отмыться от любого подозрения в фашизме или диктаторских замашках и получить «аттестат о демократичности», необходимый «сражающейся Франции», чтобы нейтрализовать неприязнь Рузвельта.

Сталину довелось столкнуться не с «иностранной партией» в прямом смысле слова, а, скорее, с враждебными настроениями зависимых народов — в Прибалтике, на Кавказе и в других местах (см. ниже раздел «Сталин, евреи и другие национальные меньшинства»).

Кроме того, согласно его интернационалистскому подходу к истории, врагом сталинизма являлся троцкизм со своим проектом «перманентной революции». Внутри СССР троцкисты — Иоффе, Раковский и др. — а также их предполагаемые сторонники подверглись небывалым доселе репрессиям. За пределами СССР, в Коминтерне, охота на троцкистов никогда не прекращалась. Разве они по-прежнему не разлагали Интернационал? А в случае конфликта не стали бы подлинной силой, как во время войны в Испании? «Троцкистов надо гнать, расстреливать, уничтожать», — заявил Сталин. Польскую коммунистическую партию, представлявшую препятствие для возможного сближения с Германией, распустили, ее членов уничтожили как троцкистов. Белу Куна, деятеля венгерской революции 1919 г., убрали, наклеив ему тот же ярлык. Между тем, Троцкий в изгнании вел себя крайне вызывающе. В 1938 г., тотчас после Большого террора, обезглавившего Красную армию, он писал в своем «Бюллетене оппозиции»: «Но точно ли еще продолжает хихикать за кулисами Сталин?.. Грозные военные опасности стучатся во все ворота Советского Союза. А Сталин тем временем разрушает армию и попирает страну»{193}.

Если обзывать троцкистами всех предполагаемых или воображаемых оппозиционеров было очень удобно, то заткнуть рот Троцкому стало для Сталина настоящей навязчивой идеей. Сталин вложил в нее и личную ненависть. Он завидовал ораторскому таланту этого певца мирового революционного пожара, его принадлежности к классу интеллектуалов, с которым сам Сталин не имел ничего общего. Разве Суханов, наиболее прозорливый очевидец революции 1917 г., не назвал его как-то «серостью» на фоне блестящих теоретиков марксизма, в том числе и Троцкого? Тайна Сталина, его «Розовый бутон», заключалась в комплексе неполноценности по сравнению с другими, куда более яркими соратниками Ленина, «интеллектуалами», которых он отправлял на костер, огульно объявляя троцкистами, даже если в действительности они соперничали с Троцким, — Зиновьевым, Радеком, Бухариным и пр. Сталин предпочел им своего грузинского соотечественника Берию, армянина Микояна, бесцветного Молотова — в общем, тех, кто вряд ли заблистал бы на его фоне.

Осталось ликвидировать лично Троцкого. Первая попытка в 1937 г. провалилась, второй занялся Берия, отвечавший за все антитроцкистские акции. В 1939 г. к Сталину вызвали П. А. Судоплатова, заместителя начальника ИНО НКВД. Он оставил наиболее подробное и полное свидетельство о том, как был отдан приказ об убийстве Троцкого. Берия на встрече со Сталиным сказал, что троцкисты «стремятся лишить СССР позиции лидера мирового коммунистического движения». «Сталин… продолжал держать трубку в руке, не раскуривая ее, — пишет Судоплатов. — Затем чиркнул спичкой… и пододвинул к себе пепельницу. […] Сталин встал из-за стола и начал мерить шагами кабинет… По словам Берии… моя задача состояла в том, чтобы, используя все возможности НКВД, ликвидировать Троцкого. Возникла пауза. Разговор продолжил Сталин.

— В троцкистском движении нет важных политических фигур, кроме самого Троцкого. Если с Троцким будет покончено, угроза Коминтерну будет устранена.

Он снова занял свое место напротив нас и начал неторопливо высказывать неудовлетворенность тем, как ведутся разведывательные операции… Затем Сталин посуровел и, чеканя слова, словно отдавая приказ, проговорил:

— Троцкий, или, как вы его именуете в ваших делах, “Старик”, должен быть устранен в течение года, прежде чем разразится неминуемая война. Без устранения Троцкого, как показывает испанский опыт, мы не можем быть уверены, в случае нападения империалистов на Советский Союз, в поддержке наших союзников по международному коммунистическому движению. Им будет очень трудно выполнить свой интернациональный долг по дестабилизации тылов противника, развернуть партизанскую войну». Операции дали кодовое название «Утка»{194}.

Это совещание происходило в марте 1939 г. Троцкий, укрывавшийся в Мексике, был убит 21 августа 1940 г. в Койоакане агентом НКВД, сумевшим войти к нему в доверие. Фильм Джозефа Лоузи «Убийство Троцкого», вышедший в 1972 г., не содержит информации, добавленной Судоплатовым, которая стала известна лишь в 1994 г.

Наконец, Муссолини знал, что альянс с Германией не пользуется в Италии популярностью. Объявление о неучастии страны в войне благосклонно встретили и монархистские круги, и церковь, и, по всей вероятности, большая часть общественности. Но дуче, как и правители 1915 г., хотел, чтобы Италия участвовала в конфликте: «Фашизм — это действие». Масштабы и природа его власти позволяли ему единолично принимать решения и «соблюдать пакт с Гитлером».

После вступления Италии в войну неприязнь антифашистов, христианских демократов и монархистов к режиму стала сильнее, чем когда-либо. Однако репрессии их разобщили. Они никак не контактировали между собой, и деятельность их оставалась фрагментарной. Кроме того, в самом начале конфликт затронул лишь империю и Грецию, мобилизации сил — кроме словесной — не требовалось, и страна не ощущала по-настоящему, что идет война: об этом свидетельствует кинохроника «Луче».

Затем стали чувствоваться ограничения (в питании и пр.), а вскоре, после военных поражений и особенно бомбежек городов, — проявляться усталость и недовольство. К активным действиям против дуче перешла не столько оппозиция, сколько сам режим.

3.

ВОЙНА ИЛИ УНИЧТОЖЕНИЕ? (1939–1945)

СПЕЦИФИКА КОНФЛИКТА

Война на уничтожение, какую иллюстрируют примеры Освенцима и Хиросимы, является одной из характерных черт Второй мировой войны. Впрочем, резня армян в 1915 г., во время Первой мировой, использование тогда новых видов оружия (газы, подводные лодки и пр.) свидетельствуют, что на уровне своей эпохи воюющие стороны всегда готовы на что угодно, лишь бы обеспечить собственное господство. Адмирал британского флота лорд Фишер в 1914 г. считал, например, что «сама суть войны есть насилие, в ходе военных действий любая умеренность идиотизму подобна»; немецкий адмирал фон Ингеноль после войны подтвердил, что «в 1914 г. тяжесть ситуации требовала освобождения от всякой щепетильности». В 1916 г. при Вердене генерал Фалькенхайн намеревался «выпустить кишки» французской армии. Позднее, когда Жозеф Кайо высказал опасение, что французская нация не переживет бойню, нанесшую страшный урон ее численности, Клемансо приравнял его беспокойство к предательству.