Крылья (СИ) - Славина Ирена - Страница 9

4. Спасаться от себя самой

Говорят, что процесс принятия неизбежного состоит из пяти стадий: отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие. Сначала ты качаешь головой, потом кричишь и бьёшь об пол тарелки, затем пытаешься заключить сделку с судьбой, после пьешь антидепрессанты горстями, и вот наконец падаешь в изнеможении, раскинув в стороны руки... Я и тут не вписалась в норму: стадии сменяли друг друга в хаотичном беспорядке, день за днем, месяц за месяцем. Декабрь, январь, февраль, вода, огонь, медные трубы. К концу зимы я смогла бы написать диссертацию на тему: «Как быть вне себя, не привлекая внимания окружающих». Теперь меня начало выбрасывать в школе.

Первый раз случился на уроке химии. Ничто не предвещало беды: класс мирно похрапывал, химичка разрисовывала доску структурными формулами, Ида что-то старательно шкрябала на клочке бумаги. И тут всё пришло в движение: класс завертел головами, над нашей партой склонилась химичка и тут же гордо выпрямилась с трофеем в руке.

— Ковалевская! Что у нас тут?! Неужели что-то более важное, чем ковалентные связи? Так-так... — химичка развернула отобранную у Иды записку и громко откашлялась. — Я тоже не могу перестать думать о тебе. Постоянно прокручиваю в голове нашу последнюю встречу...

— О не-ет, — Ида прижала ладони к пылающим щекам. — Пожалуйста-а...

Ни один вменяемый человек не смог бы намеренно обидеть Иду: маленькая, хрупкая девушка с лицом фарфоровой куколки. Да легче пнуть котёнка, чем обидеть Иду. Но у химички кислотные пары давно выжгли зону умиления в мозгу.

— Не представляешь, как мне хочется... — продолжала химичка.

Я обернулась и встретилась глазами с сидящей позади Алькой. Она тоже была в бешенстве. Коротко стриженные каштановые волосы торчат во все стороны, как наэлектризованные, глаза опасно сузились, карандаш в руке вот-вот сломается. Она тоже не любила, когда пинают котят. Более того, сама могла отпинать кого угодно.

— ...сбежать с этой грёбаной химии (ай-яй-яй, Ковалевская!) вместе с тобой и целоваться, пока...

— Ну хватит! — вскочила я и — в следующее мгновение рухнула на парту.

Таких быстрых «перемещений» у меня еще не было. Я качнулась на каблуках старомодных туфель, опустила руку с запиской и протянула её обратно Иде. Находиться в теле химички было все равно что сидеть в бабушкином платяном шкафу: запах лаванды, средства от моли и старых кожаных ремней...

— Сама не знаю, что со мной, — скрипучим голосом сказала я. — Прости меня, Ида. Иногда мы, взрослые, ведём себя как придурки. Наверно, потому что нам завидно, что у вас вся жизнь впереди, а у нас... одни ковалентные связи. Конечно, я бы хотела, чтобы мои уроки химии не были такими нудными, но, боюсь, у меня нет таланта рассказывать интересно о неинтересных вещах... Зато я умею лезть в чужую личную жизнь!

Класс застыл от удивления, а потом лёг от смеха. Мне удалось одним махом спасти от насмешек Иду, и химичку — от коллективной ненависти. И никто даже не заметил, что моя родная голова остаток урока лежала, посапывая, на парте.

Потом происшествие на уроке физкультуры. Я так больно подвернула ногу, что в глазах потемнело. А когда темнота рассеялась, обнаружила, что сижу в мускулистом теле одноклассника Витьки Чижова, а пожелтевший от страха физрук пытается привести моё тело в чувство.

— Смотри, Вернер хлопнулась в обморок от боли, — ткнул меня в бок долговязый Гренкин и расплылся в идиотической улыбке. — Круто, да?

— Да пошёл ты, — так мрачно прогрохотала я Витькиным басом, что Гренкина тут же как ветром сдуло.

Потом меня разочек «вытряхнуло» на биологии («Лика, голодные диеты — это очень, очень плохо для обмена веществ и вообще для организма!»), на уроке информатики («Откройте окно! Да не на компьютере! Настоящее окно! Вернер снова плохо...»), на уроке физики («Ковалевская, сбегайте за медсестрой! А вы придержите Лику, чтобы не упала с парты. Все остальные тем временем решают такую задачу: Ковалевская бежит к медсестре по круглому коридору со скоростью двенадцать километров в час. Тело Ковалевской испытывает направленное к центру окружности постоянное центростремительное ускорение...»)

Вот тогда-то до меня наконец начало доходить, что пора бы успокоиться и взяться за дело с другого конца.

***

Я начала налегать на витамины «для мозга» и решила заняться укреплением нервной системы: побольше спать, поменьше психовать, гулять побольше, зубрить поменьше. Надеялась, что в мозгу вырастут те самые недостающие связи, которые помогут мне держать моё сознание внутри тела, как у всех нормальных людей. И по мере сил пыталась вывести закономерности, понять, почему меня выбрасывает, на какое время, на какое расстояние от родного тела… Люди с хроническими болезнями, как правило, знают о своих болячках всё. То же самое предстояло сделать и мне.

Я завела блокнотик, в которой старательно описывала все свои «прыжки», включая всевозможные подробности, такие, как дата происшествия, что я ела в тот день, во что была одета и прочие. Я решила разобраться раз и навсегда, что же служит спусковым крючком в моих перемещениях и как всему этому противостоять.

Анну несколько раз вызывали в школу. Учителя были не на шутку озабочены моими «обмороками». Не знаю, что она им наговорила, но все в школе стали носиться со мной, как с писаной торбой, что меня страшно раздражало. К доске меня вызывали и так не часто, а тут перестали спрашивать вообще, на контрольных подсовывали задания полегче, физрук влепил мне автоматом оценку за четверть и намекнул, что на физре видеть меня больше не желает. Моему горю не было предела. Не то чтобы я сильно любила физкультуру, но играть на свежем воздухе в волейбол, в майке и коротких шортах, подставляя лицо солнцу, — было не таким уж утомительным занятием. Совсем наоборот.

Впрочем, все эти добровольно-принудительно-ограничительные меры пошли мне на пользу: меня стало «выбрасывать» куда реже. Пришло время сделать выводы:

Мне просто не нужно нервничать.

Мне просто нельзя испытывать боль.

***

Примерно в начале весны мне начал звонить кто-то незнакомый и настаивать на встрече со мной. Голос мне не нравился, и моя интуиция подсказывала мне, что от обладателя этого голоса лучше держаться подальше. Но он несколько раз упомянул Феликса, поэтому я не спешила бросать трубку, а внимательно слушала всё, что говорил мне этот назойливый тип...

— Кто вы? Может быть, вы знаете, куда пропал Феликс?

— Может быть и знаю, но это не телефонный разговор, Ликусик.

Меня передёрнуло от этого гадкого, вульгарного, бесцеремонного «Ликусик».

— Откуда вы знаете моё имя?

— Давай встретимся... Я скажу, где.

— Феликс жив?

— Какая ты бойкая, мне это нравится, — проговорил мужик, и я тут же почувствовала, как мой завтрак настойчиво просится наружу.

— Послушайте, за любую информацию о Феликсе мои родители готовы дать большое вознаграждение, вам следует обратиться к ним, какой вам толк от меня?

— Давай ты придёшь, и я удовлетворю твоё любопытство.

Брр. Тут мне стало совсем не по себе. Я очень хотела получить хоть какую-то информацию о сводном брате, но чувствовала, что знакомые Феликса — это не те люди, с которыми мне стоит встречаться, и что цена, заплаченная за эту информацию, может быть... слишком большой. Я бросила трубку и поёжилась: меня вдруг захлестнула уверенность, что в этот момент человек на том конце провода разразился отборнейшими ругательствами...

***

Мы сбросили рюкзаки и уселись под тентом школьного кафе. Я, Алька и Ида. Три товарища, три мушкетёра, три поросёнка — ну в общем, не разлей вода. Апрель был на исходе, впереди маячили выходные, домашкой особо не загрузили, до экзаменов была пропасть времени, так что жизнь представлялась вполне сахарной.

Алька дымила сигаретой, нервно оглядываясь по сторонам.