Дань псам (ЛП) - Эриксон Стивен - Страница 64

— Так как-то.

— Я думал, он зайдет повидаться.

— Думал?

— И тот факт, что не зашел, заставляет меня полагать — он меня боится.

Муриллио медленно покачал головой.

Раллик вздохнул: — Видел ночью Коля. Итак, наш план работает. Он вернул имение, имя и самоуважение. Знаешь, Муриллио, не думал я, что это сработает так хорошо. Так… совершенно. Как нам удалось, во имя Худа?

— То была ночь чудес.

— Чувствую себя… заблудившимся.

— Неудивительно, — сказал, потянувшись за другой фигой, Муриллио. — Съешь хоть часть мяса — от эдакой вони меня тошнит.

— Лучше пусть смердит у меня изо рта?

— Ну, целоваться с тобой я не намерен.

— Я не голоден, — заметил Раллик. — Когда проснулся, был, но все куда-то ушло.

— Проснулся … Ты все время спал в Доме Финнеста? Валялся в кроватке?

— На камнях прямо у входа. А Воркана лежала справа. Кажется. Когда я очнулся, ее не было. Был неупокоенный Джагут.

Муриллио вроде бы обдумал сказанное. — Итак, что теперь, Раллик Ном?

— Хотелось бы знать.

— Баруку потребуются услуги. Как раньше.

— Например, охрана Резака? Пригляд за Колем? И быстро ли Гильдия узнает, что я вернулся? Быстро ли меня выследят?

— А, Гильдия. Я-то думал, ты вломишься прямиком в нее, оставишь за собой пару дюжин бездыханных тел и займешь подобающее высокое место. Если возвращается Воркана… ну, мне все кажется ясным.

— Это совсем не мой стиль, Муриллио.

— Знаю. Но обстоятельства меняются.

— Это точно.

— Он вернется. Когда будет готов говорить с тобой. Помни, он уходил и где-то получил много новых рубцов, глубоких рубцов. Некоторые еще кровоточат. — Он помолчал и добавил: — Если бы Маммот не умер… ну, кто знает, что случилось бы. А так он ушел с малазанами, чтобы вернуть Апсалар домой — о, вижу, ты понятия не имеешь, о чем я. Ладно, давай расскажу историю конца той ночи, когда ты нас покинул. Только дожуй проклятое мясо, умоляю!

— Жестоко задолжаешь, дружище.

Муриллио улыбнулся — в первый раз за все утро.

Ее запах остался на простынях, такой сладкий, что ему хотелось рыдать, и даже какое-то тепло осталось — хотя, может быть, виновато солнце, золотой луч, что струится из окошка и несет с собой смутно тревожащий щебет птиц, призывающих пару в кустах заднего дворика. «Не надо так буйствовать, малыши. Перед вами все время мира». Но… он же должен чувствовать себя так же, не правда ли?

Она работала у гончарного круга в другой комнате. Звук, который когда-то наполнял его жизнь, чтобы однажды исчезнуть, а вот теперь — вернуться. Словно и не было ужасных преступлений, бандитизма и рабства в качестве вполне заслуженной кары; он словно и не лежал в вонючей яме рядом со скованными варварами — Теблорами. Неужели не было могучего воина, висящего распятым посреди корабля, и Торвальд не лил воду в его потрескавшиеся губы? Не было магических бурь, акул, извращенных миров, в которые они попадали, из которых с трудом выкарабкивались. Ему лишь снилось, как они тонули… нет, это была чья-то жизнь, сказка полупьяного барда, и недоверчивая аудитория почти готова в ярости разорвать сказителя на куски — пусть только наплетет об еще одном невероятном подвиге! Да, чья-то жизнь. Круг крутится, как всегда, она придает глине форму, симметрию, красоту. Разумеется, после ночи любви ей не удаются шедевры, словно она потратила некую сущность, дар творчества. Иногда он корил за это себя. Тогда она смеялась, качая головой, отметая его сомнения и с большим пылом налегая на работу.

На полках он успел заметить массу горшков среднего качества. Повод для беспокойства? Увы, больше нет. Он пропал из ее жизни — так с чего бы ей хранить супружескую верность или соблюдать затянувшийся траур? Люди есть люди, и так будет всегда. Разумеется, она находила любовников. Может, и сейчас кто-то есть. Было бы настоящим чудом, если бы жена встретила его одинокой; он почти ожидал встретить какого-нибудь идола с огромными мускулами и выступающей челюстью, так и взывающей к тычку в качестве приветствия.

— Может, ушел маму навестить, — пробормотал Торвальд.

Он сел, опустил ноги на тканый коврик, что лежал на полу. Заметил, что коврик буквально усыпан подушечками; они были набиты лавандой — сухая трава затрещала под пяткой. — Не удивляюсь, что у нее ноги хорошо пахнут. — Ну да ладно. Он даже не спросит, как она поживала все это время. Не спросит, даже если она будет намекать, хотя все станет только хуже. «Да, только хуже».

Начался день, и все, что ему нужно — уладить некоторые проблемки. Потом можно возобновить жизнь, подобающую гражданину Даруджистана. Наверное, навестить старых приятелей, членов разбредшегося семейства (тех, что захотят с ним говорить), посетить места, вызывающие особо сильную ностальгию. Подумать, что будет делать с остатком жизни.

Но вначале самое важное. Натянув иноземные одежды (стираные, но, к сожалению, при сушке приобретшие массу складок), Торвальд Ном прошел в мастерскую. Она сидела спиной к нему, крутя круг, нажимая ногами на педали. Он увидел на привычном месте большой чан с водой, подошел и ополоснул лицо. Вспомнил, что нужно побриться — но теперь он может заплатить за такие услуги другому. Кто ловок, тот всегда награду получает. Кто-то когда-то так сказал, он уверен…

— Сладость моя!

Она чуть повернула голову и ухмыльнулась: — Погляди, как плохо вышло, Тор. Понимаешь, что наделал?

— Это темперамент…

— Это усталые бедра.

— Частое недомогание? — спросил он вскользь, пройдя к полке и встав, чтобы разглядеть набор кособоких тарелок.

— К сожалению, слишком редкое. Ты смотришь, да не понимаешь, муженек. Это новый, особо модный стиль. Симметрия мертва, да здравствует всё кривое и неуклюжее. Любая знатная дама мечтает о бедной деревенской кухне, о тетушке или бабушке со скрюченными пальцами, что изготовляют посуду в промежутках между кромсанием тыкв и сворачиванием куриных шей.

— Ого, какая изысканная ложь.

— Ах, Тор, я намекаю, чтобы не говорить прямо.

— Я никогда не понимал намеки. Разве что самые откровенные.

— Ну, у меня было только два любовника, Тор, и оба не продержались пару месяцев. Хочешь услышать имена?

— Я их знаю?

Когда она не ответила, он оглянулся через плечо. Жена смотрела на него. — А, — сказал он глубокомысленно.

— Что ж, лучше тебе рассказать, иначе начнешь коситься на всякого, кто приходит за заказом или говорит мне привет на улице…

— Нет, нет, дорогая. На самом деле тайна… интригует. Точное знание всё убьет.

— Верно. Вот поэтому я ни о чем не буду расспрашивать тебя. Где ты был, что делал.

— Но это совсем иное!

Она подняла брови.

— Нет, на самом деле. — Торвальд подошел ближе. — Ночью я рассказывал без преувеличений.

— Как скажешь.

Он понял, что она не верит. — Я сокрушен. Раздавлен.

— Лучше тебе идти, — сказала Тизерра, снова берясь за комок глины на круге. — Долги пора платить.

— Своё не пахнет?

— Все чисто, насколько вообще возможно. Если Гареб не пометил каждую монету тайным значком, он ничего не поймет. Хотя заподозрить может.

— Я сочинил отличную сказку для объяснения, — сказал Торвальд. — Вклады в иноземные предприятия, неожиданно найденные сокровища, триумфальное возвращение.

— Знаешь, я бы сочиняла с оглядкой.

Он удивленно поглядел на нее и промолчал. Зачем спорить? «Гигант, которому я не раз спасал жизнь… его звали Карса Орлонг. Думаешь, Тиза, я мог бы выдумать этакое имя? А как насчет шрамов от кандалов? О, это новый стиль среди знати. Подчеркнутое смирение, всё такое».

Ладно, это не важно. — Я не собирался лично встречаться с Гаребом, — сказал он, подходя к выходу. — Передам через Скорча и Леффа.

Комок сырой глины взлетел с круга и шлепнулся о стену; повисел одно мгновение и с хлюпаньем шлепнулся на темный пол.

Пораженный Торвальд обернулся к жене и увидел на ее лице выражение, которого не видел… э… очень давно не видел. — Погоди! — крикнул он. — Мы больше не партнеры! Клянусь! Дорогая, они просто посредники, и…