Герои умирают - Стовер Мэтью Вудринг - Страница 79

– Видишь, – замечает король, – никого нет. Каменный пол покрыт тонким слоем воды глубиной в ладонь; она блестит при свете лампы и плещется у моих ботинок. Комната велика, отсыревший потолок на пятиметровой высоте весь в трещинах и прогибах. Повсюду валяются куски замшелого дерева, в нос шибает запах сырости и гниения. Я направляюсь в комнату, аккуратно ступая по воде. Дверей здесь нет – только проем, явно предназначенный для лестницы. Идущий за мной король замечает:

– Черт, Кейн, посвети сюда. Тут крысы кишмя кишат. Похоже, кроме них, здесь нет ни одной живой души. Из теней на меня глядят горящие красные глаза, а иногда крысы, извиваясь, проплывают у меня под ногами.

– Ну, признавайся, Пэллес, – громко говорю я. – Хватит прятаться. Нам нужно поговорить.

– Брось, Кейн, – говорит мне король, – здесь никого нет. Тьфу ты, черт! Мне крыса на ногу залезла! Да посвети ты сюда наконец!

Неужели я ошибся? Это невозможно – Пэллес поступила бы именно так.

Или нет?

– Чтоб тебе пусто было, Пэллес, если б ты знала, через что я прошел, лишь бы попасть сюда. – Помимо моей воли у меня в голосе дрожит нотка отчаяния. – Убери Плащ. У меня новости из дома!

Эта кодовая фраза известна всем актерам.

Надо мной и сквозь меня проходит волна, в голове раздается шум, и внезапно я вспоминаю, что не один. Словно издалека, со дна глубокого колодца, я слышу судорожный вздох короля.

Я словно во сне – ну, вроде того, как попадаешь в толпу и вдруг обнаруживаешь, что забыл надеть штаны. Это сравнение возникает моментально, словно я шел с закрытыми глазами и так старательно убеждал себя, будто я один, что поверил в это. А теперь у меня внезапно открылись глаза, и тут обнаружилось, что в подвале полно людей.

Они толпятся всюду, сидят на разных частях дерева и остатках брусов крыши – мужчины, женщины, дети, жмущиеся к ногам родителей. Одежда у них самая разнообразная, от дорогой, под стать принцу, до нищенских лохмотьев. Однако все они грязны, а по лицам видно, что у них уже давно не было воды для умывания. Все они молчат и смотрят на меня круглыми от страха глазами.

Я узнаю маленькую группку – мужчину, его жену и двух дочерей. Это семья Конноса. Я едва не киваю им, однако успеваю вспомнить, что, хотя я их и знаю, они никогда не видели меня. Я вдруг испытываю невероятную радость от того, что они сумели скрыться, что Коннос по-прежнему может исследовать магию, что его жена все еще любит его, а дочери все такие же симпатяшки, несмотря на все испытания.

И она тоже здесь.

Она стоит на груде старых ящиков высоко надо мной. Руки у нее скрещены на груди, стройная нога выставлена вперед, а бедра слегка приподняты, они подчеркивают изгиб стройной талии. Мне до боли хочется обнять ее. Ее плащ спадает с широких плеч; она встряхивает головой, чтобы убрать густые кудри с прекрасных бездонных глаз. Похоже, она вовсе не рада снова видеть меня.

– Черт бы тебя побрал, Кейн, – слышу ее отчетливый выговор. – Ну когда ты наконец оставишь меня в покое!

– Стоп! – заорал Коллберг, выскакивая из кабины помрежа. – Стоп, стоп, стоп!

Техники бросились к переключателям и вскоре доложили, то передача во всемирную сеть прервана.

Коллберг упал обратно в кресло, дрожа от радости победы,

Это было великолепно. Это было даже лучше, чем он мог мечтать. Господи, да лучшей приманки для рынка и быть не могло, даже если б он сам написал сценарий. Выживет ли Пэллес? Не ясно. Может ли Кейн спасти ее? Неизвестно, Как он сумеет снова завоевать ее? Вот над этим будут ломать головы абсолютно все.

Он забрался поглубже в кресло. Каждый его мускул содрогался в почти эротическом экстазе.

Восхитительно!

Его величество бормочет что-то из-за груды хламья – отсюда его не видно. Я борюсь с гневом, тысячекратным эхом откликающимся в голове: «После всего, что я сделал ради тебя, ты так меня встречаешь!»

– Я серьезно, Пэллес. – Надеюсь, голос мой достаточно сдержан. – Насчет новостей из дома. Нам нужно поговорить. Она презрительно усмехается.

– Я знаю, зачем ты пришел, Кейн, так что передай этим жирным ублюдкам, что у меня все хорошо, спасибо. Мне не нужна твоя помощь. Можешь возвращаться домой.

Мы оба знаем, о каких жирных ублюдках идет речь.

– Это совсем не то, что ты думаешь…

– Ясно. Я должна быть счастлива, что ты пришел мне на помощь. Ну, что еще я должна чувствовать?

Я борюсь с соблазном избрать самый простой путь, позволить распирающей меня ярости вырваться наружу, сорваться на крик, как это часто случалось в последние месяцы нашей совместной жизни. В чем-то тут виновата Пэллес, она научила меня кричать. Вначале для меня было проблемой повысить голос; потом проблемой стала иная крайность.

Я держу себя в руках – ведь на кон поставлена жизнь Пэллес. Кому сейчас нужна моя раненая гордость?

– Пожалуйста, – безмятежно говорю я и ставлю лампу на ближайший обломок, чтобы освободить руки, – прошу тебя, давай разойдемся мирно. Позволь поговорить с тобой с глазу на глаз всего пять минут. Потом я уйду.

На мгновение агрессивность на ее лице сменяется растерянностью: моя неожиданная покорность озадачивает ее.

Она смотрит на меня со своего возвышения, окруженного токали. Я чувствую, что одну драгоценную секунду, когда наши глаза встретились, она видит меня самого, а не тот образ, который запечатлелся у нее в мозгу, – образ угрюмого циничного негодяя, причинившего ей столько боли.

Думаю, мы слишком долго мысленно говорили друг с другом, спорили с воображаемым Кейном и нематериальной Пэллес и при этом забыли, что на самом деле они реальны.

И вот мы встретились – теперь я могу заглянуть в ее глаза. Кажется, мы еще что-то значим друг для друга… Она приоткрывает рот и набирает в легкие воздух, пытаясь заговорить…

Внезапно со стороны лестницы раздается громкий голос;

– Эй, Пэллес! Что, уже не надеялась когда-нибудь меня увидеть?

Ламорак.

Я не вижу его, но Пэллес стоит гораздо выше. Ее лицо озаряется таким счастьем, какого я не видел много-много лет.

– Ламорак! – восклицает она. – Господи, Ламорак! Она слезает с возвышения и радостно мчится к нему.

– Таланн, и ты жива! Не могу поверить!

Она уже забыла обо мне.

По толпе проносится радостный шумок. Многие пробиваются к лестнице, окружая вернувшихся героев. Подвал наполняется ликованием, а я остаюсь в стороне.

Вода плещет о сапоги, а я стою и слушаю голоса. Не думаю, что я смог бы спокойно смотреть на то, как Пэллес упадет в объятия Ламорака и покроет поцелуями его лицо.

Чем дольше я жду этого, тем сильнее чувствую себя подростком, жмущимся в уголке на университетской вечеринке. Еще пара минут – и мне больше невмоготу терпеть ожидание. Ладно, рано или поздно все равно придется привыкнуть к тому, что ее обнимает другой.

Я с трудом заставляю себя присоединиться к остальным. Из темноты выхожу в освещенный круг.

Многие токали плачут. Многие пытаются коснуться Ламорака или Таланн, словно хотят убедиться, что они не привидения и не собираются исчезать. Пэллес стоит в центре толпы; рядом с ней находится Таланн, но Пэллес обнимает за плечи Ламорака, который сидит на ступенях, вытянув перед собой сломанную ногу.

Я никак не могу избавиться от мысли, что ни в Театре правды, ни в Донжоне – в общем, ни разу за весь побег – он не спросил, как там Пэллес. Таланн задала мне этот вопрос почти сразу же: «Тебя послала Пэллес? Она жива? Она ушла?» А Ламорак ни словом не обмолвился о ней.

Мне очень хочется сказать об этом Пэллес – но сказать так, чтобы не выглядеть ревнивой сволочью, каковой я, собственно, и являюсь.

Теперь Пэллес смотрит на меня сияющими глазами и глубоким голосом спрашивает:

– Это правда? Ты помог им бежать из Донжона? Ты? В одиночку?

Я пожимаю плечами.

– Иначе я бы тебя не нашел.

На самом деле это не так, но правда сейчас ни к чему.

Ламорак бормочет: