Герои умирают - Стовер Мэтью Вудринг - Страница 76

Когда нога была вправлена, Ламорак заявил, что уже к ночи сможет ходить с костылем, а потом мгновенно заснул. Кейн, Таланн и какой-то коновал из кантийцев воспользовались его состоянием, чтобы распороть шов на бедре, самым крепким бренди вымыть оттуда яички насекомых и снова зашить. Кроме того, они зашили его живот.

Наблюдавшего за этим Коллберга разбирала холодная ярость. Он знал, что не должен позволять эмоциям взять верх над рассудком. Он проглотил еще одну капсулу амфетамина и набил рот сластями прежде, чем лекарство должно было подействовать на его аппетит. Ему стало немного лучше.

И все это время в мозгу билась одна и та же фраза, уже потерявшая всякий смысл и превратившаяся в набор звуков. Будь во вселенной хоть капля справедливости, Ламорак давно уже должен был испустить дух, а его сердце – перестать биться,

Всякий раз, как администратор улавливал краем глаза свечение кнопки аварийного переноса, у него в груди что-то давило и зубы сами собой сжимались. А ведь он не беспомощен, не переставал напоминать себе Коллберг. Одной оговорки Кейна, сравнившего Шахту с рабочими районами, достаточно, чтобы оправдать прерывание его Приключения. «Сейчас важно выбрать момент, – подумал Коллберг. – Да, правильно выбрать момент».

– Король сейчас придет, – говорит юноша с почтением в голосе. – Я никогда не видел, чтобы он сам шел к кому-то…

Я отворачиваюсь и смотрю в окно: я не хочу признавать, что не помню имени юноши. Отсюда мне виден кусочек базара, где пару жизней назад я отделал его бараньей ногой – в лавочке Лама у выгнутой стены Стадиона.

– Что известно о Пэллес?

– Никто не знает, где она, барон. Мы с Томми сходили туда, но никого там не нашли. Ну, мы, конечно, подождали, а потом Томми вообще остался там, но все равно ничего не известно.

Бросаю взгляд на бодрствующую подле спящего Ламорака Таланн. В ответ воительница пожимает плечами.

– Я не знаю других мест. Ничем не могу помочь. Да, не может. Достойно удивления уже то, что хотя бы одна крупица информации просочилась сквозь накатившее на всех забвение – результат проклятого заклинания. Когда я пытаюсь объяснить Таланн, что совершила Пэллес, она постепенно отключается – и я не могу винить ее за это.

– Ага, – говорит стражник, – ее так никто и не видел со времени вчерашнего дерьмового боя.

– Ты с ней встречался?

Сжавшая грудь боль ослабевает, я наконец могу дышать и выдыхаю:

– Она жива? Не ранена? Как она выглядит? Юнец улыбается.

– Совсем неплохо, если учесть, что за ней гналась половина Серых Котов. Тут-то и начался дерьмовый бой.

– Дерьмовый бой?

– Ну да. Извините, барон, я думал, вы знаете.

Он вкратце рассказывает о том, как Пэллес схватилась в Рабочем парке с целым отрядом Котов. По его словам, она стала уводить их в сторону Лабиринта, подорвав при этом полрайона. Парень с нескрываемой гордостью говорит, что сам был там, откликнулся на призыв и своими руками швырнул горсть мокрого дерьма и оно попало в лицо самому графу Берну.

Я не могу удержаться от смеха, глядя, как юнец изображает графа Берна после такого казуса. Неожиданно я начинаю относиться к парнишке теплее – господи, ну почему меня не было там, почему я не видел случившегося своими глазами! А юнец замечает мою реакцию и все повторяет и повторяет рассказ, всякий раз приукрашивая его, пока я наконец не машу руками, чтобы он перестал. Даже рассказ о Берне, схлопотавшем горсть дерьма в рожу, перестает быть смешным… если его повторять сто раз.

В моей голове копошится неприятная мысль, что Пэллес вполне справляется без моей помощи. Неужели я мог некогда надеяться, что без меня у нее ничего не выйдет, что она нуждается в моей помощи гораздо больше, чем сама признает? Возможно, на меня влияет тот факт, что она схватилась с Берном, который почти убил меня, и с Ма'элКотом, который мог раздавить меня как муху, – схватилась и не сдается. Она свободна, ей все удается, даже ее подопечные все еще где-то скрываются. Не случись непредвиденного сбоя в связи, я был бы ей и вовсе ни к чему.

– Ты хоть приблизительно знаешь, как она сцепилась с Берном и его Котами? – спрашиваю я. – Ну, как все началось? Что она делала в Рабочем парке?

Юнец пожимает плечами.

– Без понятия. Кто-то мне что-то рассказывал… нет, не помню. А разве это важно?

– Думаю, нет. Спасибо, парень. Окажи мне услугу – спустись вниз и посмотри, не идет ли король.

Парень бьет себя в грудь, изображая этот их дурацкий салют, потом кашляет и клацает рукоятью меча, проверяя, свободно ли выходит из ножен клинок. Наконец, исчерпав все причины оставаться в моем обществе, он поворачивается на пятках, видимо, демонстрируя строевой поворот, и вылетает из комнаты. Я слушаю, как его сапоги стучат по мягкому гниющему дереву пола, и пытаюсь вспомнить, каково оно – быть таким молодым.

Это бесполезно – прошло слишком много жизней. Я снова выглядываю в окно.

У Стадиона толпится обычный полк тяжелой пехоты. Солдатам душно в броне, вид у этих бедолаг довольно жалкий. Они наугад выдергивают из толпы жертву, задают несколько вопросов и изредка дают пинка. Тяжелые тучи наползают на солнце с западного побережья; скоро пойдет дождь, и у солдат заметно поднимется настроение. Ну конечно, это же заветная мечта солдата: из потного и безликого стада превратиться в мокрое и дрожащее безликое стадо, имеющее при этом целую армию простолюдинов, на которых можно выместить свою досаду. – На самом деле я помню еще кое-что. Таланн, подумав немного, говорит таким невероятно обыденным тоном, что мне начинает казаться, будто она репетировала эти слова по меньшей мере несколько часов.

– Это насчет Пэллес. Что бы она там ни наколдовала, я все равно помню, как близко она сошлась с нами. Как она заботилась обо всех нас – а особенно о Ламораке.

Мне не раз доставалось от всяких там великих, один раз даже от Джерзи Капцина, тогдашнего чемпиона мира в тяжелом весе. Но даже тогда мне не было так больно.

Ну есть ли хоть один человек, еще не знающий об их связи?

Я долго-долго сооружаю ответ, долго-долго смотрю вниз, на лицо Ламорака, все еще прекрасное даже под слоем ран и синяков. Больше я не могу разглядеть ничего: из одеял торчит лишь голова актера. Под закрытыми веками подрагивают зрачки, Ламорак невнятно мычит, досматривая сон, а я гадаю, не снится ли ему Театр правды.

Надеюсь, снится.

– Да уж, она такая, обо всех заботится, – говорю я.

– Я знаю, она будет очень благодарна тебе. – Таланн пододвигается ко мне поближе. – Особенно за Ламорака.

Еще одну-две долгие минуты смотрю на Таланн, она теперь находится на расстоянии вытянутой руки от меня. Она отмыта до блеска и одета в свободные хлопковые штаны и куртку, точно такие же, как на записи. К тому же она одна из самых прекрасных женщин, которых я имел удовольствие видеть за всю жизнь.

Даже если бы ткань ее одежды была плотнее и оставляла что-нибудь воображению, то в этом сейчас просто нет нужды – у меня уже была куча времени там, в Донжоне, чтобы оценить мягкие изгибы ее тела, переливающиеся мускулы на ногах и ягодицах. Ее платиновые волосы, отмытые от грязи и гнили, сияют, солнечным ореолом обрамляя нежные щеки и подбородок. Она так красива и так отважна, она такой храбрый и умелый боец, что заслуживает всяческого признания своих талантов, далеко превосходящих мои. Сейчас я мог бы вытянуть. руку и дотронуться до нее, провести кончиками пальцев по подбородку, привлечь ее к себе…

Ее сиреневые глаза так глубоки, что в них можно утонуть. Заметив мой взгляд, она делает медленный вдох и почти незаметно выгибает спину; ее груди вырисовываются под тканью куртки и приковывают мой взгляд.

Я видел то же самое в лучшем исполнении – но сейчас не могу вспомнить, когда это было.

Она явно забрасывает удочку – не клюнет ли тут. Потому и наговорила все это о Ламораке, замутила воду, чтобы загнать рыбу в свои сети. Похоже, я круглый идиот.

Я действительно идиот, потому что не хочу быть пойманным.