Владетель Ниффльхейма (СИ) - Демина Карина - Страница 41

Джек обошелся бы и без разговорчивой кошки, которая врет чаще, чем говорит правду.

— И… — Ульдра склонилась. Лиловые глаза ее были почти черны. — И я верю, что у тебя получится.

Ее истончившиеся, истертые мельницей пальцы, неслышно скользнули по щеке.

— У вас всех получится. Но переодевайтесь. Долгие слезы ранят сильней.

Джек не понял, кто тут плачет и почему, он так и вовсе не чувствовал печали.

А новая одежда была хороша: штаны из крепкой кожи, мягкая рубашка и длинная куртка на меху.

— Бьорн убил песцов. Песцы теплые. Волки — теплее. Вот, — он вытряхнул меховые плащи, сделанные из цельных волчьих шкур. — Этот был жадным. Бьорн звал его Фреки. Прожорливый. Фреки приходил пугать коров. Бьорн убил его. Кулаком.

Волчья шкура легла и прилипла к плечам. Вдруг да прорастет? Джек не отказался бы побыть волком. А лучше медведем — как Бьорн. Медведи большие. Их никто не тронет.

Алекс в новом наряде гляделся шире и выше прежнего. Светлые волосы его выделялись на черном волчьем меху, и Бьорн самолично помог закрепить плащ.

— Бьорн назвал его Гери. Жадный. Гери приходил после Фреки. Был совсем большим. Бьорн убил его.

— Кулаком, — закончил рассказ Алекс. — Спасибо. Клевый прикид.

— Алекс опять говорит не то, что думает. Локи тоже много говорил. Асы разозлились. Асы поймали Локи и связали кишками его сына. А великанша Скади повесила над ним змею, чтобы яд капал на лицо Локи.

— Учту.

— Локи говорил асам правду. Правду тяжело слушать. Правду тяжело говорить. Бьорн так думает. Бьорн желает удачи. Бьорн победит. И будет ждать. Когда Хвергельмир станет горячим, сюда придут косатки. Много больших касаток для Бьорна!

— Вот, — встав на колени, Ульдра накинула пуховой плащ на Юлькины плечи, а в край воткнула иглу, тонкую, яркую, как искра. — Не потеряй.

— Бьорн не скальд. Жаль. Он сказал бы вису героям.

Пустота внутри Джека наполнялась горечью. То, что ждало снаружи, нетерпеливое, жадное, было сильно. Бьорну не выстоять.

Но какое Джеку дело? Джек ведь сам по себе.

Копье согласилось.

Глава 2. Выбор Бьорна

Холм раскололся, выпуская белого быка. Был он могуч, широкогруд и ничем не уступал Вспоровшему Небеса, которым так гордился хвастун-Хюмир. Важно ступал бык, давил гальку трехпалыми копытами. Не рога нес — серп месяца новорожденного, яркий и острый.

— Сестрица, неужели ты думаешь, что это меня остановит? — Брунмиги глядел на быка снизу вверх, но страха, столь привычного прежде, не ощущал. Топчется чудище, трясет головой, ушами ветер ловит.

На спине его широкой, что стол, дети сидят. Трое… беда-беда, тех двоих жалко, да разве ж Брунмиги виновен? Он предлагал дельце миром решить.

— Эй, — тролль подвинулся к быку, спуская с руки петли поводка. — Ты. Слезай.

Мальчишка — когда только перемениться успел? — покачал головой и поднял руку с копьем. Неужто то самое? Целит, смотрит, готовое слететь с хозяйской ладони.

— Не поможет! — Брунмиги все ж попятился и пригнулся, пусть уж поперед копьеца драугр станет. Ему-то и Гадюка Боя не страшна.

А мальчишка хорош, хорош… в отца пошел. Но о том лучше не думать.

— Прочь, — сказал Джек и шлепнул быка по холке.

Тяжкой рысью пошел зверь на Брунмиги, на драугра. Раскрылись ноздри, запах мертвечий вдыхая, и заревел бык громко, едва ли не громче Хеймдаллева рога.

— Ату его! — только и выкрикнул Брунмиги, за валун откатываясь, а сам прижался к земле, что дрожала, готовясь исторгнуть целое стадо. — Хвати его!

Ударил драугр, вцепился когтями в бок бычиный, да соскользнул, отколов кусок. Мрамор раскрошился в синюшных пальцах, а бык, заревев громче прежнего, понесся прочь. Он летел быстрый, как Улль, и трещала твердь, а поверженный драугр вертелся на месте, нюхал воздух.

— Не уйдешь! — крикнул Брунмиги, и ему ответили:

— Джек уйдет. Бьорн так думает.

И Брунмиги вновь пришлось пятиться: на вершине стоял усебьорн холма, и медвежья, отцовская шкура уже врастала в плечи, давая силу.

— Бьорн зовет маленького братца в дом. Бьорн даст ему хлеба и рыбы. Бьорн возьмет его ловить косатку. И накормит сырой печенью. Маленький братец вырастет большим. Сильным. Маленькому братцу незачем водить драугра. Драугр вырастет и съест братца. Бьорна это печалит.

Он не спешил перекидываться, держался на самом краю, сохраняя человечий облик.

— Нет, — ответил Брунмиги. — Бьорн пусть не мешает. И Бьорн останется жить.

Драугр вертелся. Он то падал на след, то выворачивался змеей, пялился мертво в оборотня, точно решить не мог, которая из целей важнее.

— Бьорн не боится смерти, маленький братец. Бьорну плохо, что маленький братец не понимает.

— Чего?

— Страх — убивает.

Он сделал шаг и стал медведем.

— Как знаешь, — Брунмиги тихо сказал: — Убей его.

Драугр не сдвинулся с места, он вытянулся, прижав руки к телу, и поднялся на цыпочки. Задранная голова почти касалась затылком плеч, а платочек съехал с синюшной шеи, обнажив кривой шрам. Белые нитки выделялись на нем, как черви на гнилом мясе.

Бьорн приближался. Он двигался медленно, всем телом перетекая с лапы на лапу. И хоть был ниже, легче недавнего быка, но гляделся опасней. Из полуоткрытой пасти текла слюна, оседая на шерсти блестящими нитями. Отвисшая губа подрагивала, и виден был розовый, свернувшийся улиткой язык.

Заломит. Как есть заломит. Драугр молодой… не в полной силе. А усебьерн — матерый.

Но ослабелый. Конечно, столько-то зим внизу просидеть?

На всякий случай Брунмиги отполз в стороночку. Он держался валуна, жалея лишь, что не способен забраться на его вершину.

Широкая медвежья лапа почти коснулась пиджака. Драугр отпрянул и остановился в полушаге. Как и прежде, он был недвижим, лишь губы подрагивали, точно мертвец едва-едва сдерживал смех.

— М-м-ма… — сказал он. — М-м-маррр… Маркетинг. Вирусный маркетинг является одним из самых эффективных средств рекламы.

Голова дернулась и перекатилась на левое плечо. Правое же пошло вниз, повиснув на растянутых связках.

— Больно… больно… больно… — драугр повторял слова быстро, сухим, деловитым тоном. — Пожалей.

В реве усебьерна не было и тени жалости.

Драугр вздохнул и рухнул наземь. Сжавшись в комок, он подкатил к медведю и вцепился в шкуру. Замелькали руки, заклубилась шерсть.

— Так его, так… — Брунмиги прикусил губу, забиваясь в щель меж глыбинами.

Драугр скакал. Метался осой, жалил, драл, вырывая куски. Кровь лилась на камни, мешаясь с соленой водой.

Медведь ворочался, быстр, но не быстрей мертвеца. Силен, но бессилен. Злился. Клацал зубами, брызгал слюной, гнилью дышал. А драугр, хохоча мерзеньким детским голосочком, повторял, как заклинание:

— Больно… больно… больно…

Он остановился всего на мгновенье, которого хватило усебьорну-оборотню. Вскинвшись на дыбы, он обнял могучими лапами драугра и сдавил. Затрещали кости. Завизжал драугр, пытаясь вырваться из медвежих объятий.

Не выйдет.

Изорванная шкура роняла алые слезы. Но жернова мышц мололи сухую драуржью плоть.

И тот, отчаявшись вырваться, прильнул к мохнатой груди, обнял нежно. Впились пальцы в мех, пробили и толстый слой жира, и мышцы. Выдрали кости, как корни из земли, и снова в рану вошли.

Хрипел медведь. Спешил.

Не успевал.

Хрустнул хребет драугра, вытянулись ноги, но руки прочно засели в кряжистой туше.

— Больно… Больно… Больно? — повторил драугр и резко рванул руку, вытягивая черный ком мяса: — Больно…

Он выронил стучащее сердце и стал спокойный, терпеливый, дожидаясь, когда умрет упрямый медведь. А тот не спешил. Стоял, глазами мутнея, держал драугра.

Сам виноватый! Сам! Не лез бы в чужие дела, так и пожил бы.

Поплыла шкура туманом, сползла на камни, готовя ложе. И колыбелью приняло оно человека.

Драугр с переломанной спиною тоже упал, пополз, упираясь локтями, дополз до сердца и вцепился. Рычал, рвал жесткое мясо, глотал жадно и оглядывался — не отберет ли Брунмиги.